Глава 5Гарри никогда ни от кого не ожидал помощи или сочувствия. Он и задумываться-то о чем-то таком и прочем, не менее странном, стал только после первого года в Хогвартсе. Именно там он впервые ощутил, что до него хоть кому-то есть дело.
Гарри удивлялся, что можно вдоволь поесть, что кто-то заботится о твоих травмах. Было странным спать в большой чистой кровати. Поначалу настораживало, что не нужно мыть посуду и пол, стирать, стричь газоны и ухаживать за цветником.
Это все делали эльфы и Филч. Гарри всегда жалел их. Особенно бедного старика. Он прекрасно понимал, почему тот стал таким вредным и злобным.
Попробуйте много лет день за днем без магии мыть и вычищать огромные пространства. И знать, что на завтра все опять будет в грязи. Но вновь и вновь тратить силы на наведение чистоты. Чувствовать свое бессилие перед толпами студентов, каждый из которых, особенно из старшекурсников, мог его оскорбить. А могли и молча подло расшвырять навозные бомбы. И опять нужно отскребать, подметать, мыть, вычищать, натирать…
Гарри лучше многих знал, какой это неблагодарный труд, как сжимается сердце от беспомощности перед царством грязи на полу и в душах людей. Как ноют руки, и колени сбиваются о каменные плиты, тянет в ребрах и пересыхает горло от невысказанных ответных оскорблений.
Первым делом он освоил эванеско и по мере сил незаметно помогал Филчу, накладывая это заклинание на загрязненные поверхности. Старик сначала удивлялся неожиданной чистоте в холле, а потом привык и воспринимал это как должное.
Каждый вечер, когда стихал шум-гам, и студенты укладывались спать, Гарри выходил на «охоту за мозгами», как сам называл свой ежевечерний сеанс уборки в холле и в своей голове.
Он находил успокоение в том, чтобы каждый вечер под бдительным присмотром Миссис Норрис наводить блеск и чистоту. Бродил по огромному пространству в сопровождении кошки, автоматически накладывая эванеско. В более сложных случаях применял заклинания, вычитанные в книге «Домашняя магия», которую взял в библиотеке.
И говорил. Миссис Норрис оказалась очень благодарной слушательницей. Ни разу не случилось, чтобы она ушла не дослушав. Намолчавшись за долгие годы жития у Дурслей, Гарри рассказывал ей обо всем. О своих делах и надеждах, об учебе и прочитанных книгах. О неудачах на некоторых уроках, о том, что он намерен сделать, чтобы его проекты хоть немного соответствовали жестким требованиям педагогов. О том, как это здорово – летать.
Только об одном кошке так и не довелось услышать: о его жизни в Литтл Уингинге.
Проходя сквозь невидимый барьер в колонне под номером девять и три четверти, Гарри ощущал себя змеей. Змеей, сбрасывающей старую кожу обид и ненависти. В Хогвартс нельзя тащить с собой этот тяжелый груз. Ни к чему это. Успеет еще хлебнуть: возвращение неизбежно.
Наверное, если бы друзья узнали о его странных привычках, они бы не поняли его. Возможно, смеялись бы или отговаривали «заниматься всякой фигней». Им действительно не понять, не стоит тревожить их разум такими вещами. Эти вечерние часы принадлежат ему. Так не хотелось их тратить на то, что Рон с огнем в глазах именовал приключениями, а Гермиона - нарушением дисциплины.
Рон невзлюбил Миссис Норрис и ее сурового хозяина. При каждом удобном случае старался сделать им какую-нибудь гадость. Гарри оказался меж двух огней. Он пытался по-хорошему объяснить другу, что не стоит обижаться на старика и уж, тем более, трогать кошку - его единственную радость в жизни. Но тот отказывался понимать простые истины. Дошло до того, что друзья крепко рассорились из-за очередной выходки Рона.
Гарри был уверен, что Миссис Норрис ни за что его не выдаст, но знал и то, что на Уизли эта милость не распространяется. Вот и пришлось изображать идиота, спасаясь от кошки под мантией-невидимкой бегом по запретному коридору прямо в зубы к Пушку.
О, Святая Дева, как же это было давно. Так давно, что кажется милой сказкой по сравнению с тем, во что Гарри вляпался сейчас.
Утро, сад, промокшая от росы одежда, пустой желудок, температура, знобит так, что тело бьет дрожь и стучат от холода зубы. Очень хочется пить.
Гарри отправился искать кран. На улице обязательно должен быть кран. Газон и цветник как-то поливают. Газон между высокими дубами и зарослями орешника роскошный, хотя давно не стриженый. Не станут же тратить силы на бесконечное агуаменти? Из дома шланг протягивать неудобно. Где-то должен быть еще вывод.
За зарослями шиповника увидел низкое строение, побрел туда, сунув ледяные ладони подмышки, оставляя следы на белой от росы траве.
Хотелось упасть и рассыпаться росинками. Восходящее холодное солнце станет жарким. Оно лизнет жадными языками каждую капельку, выпьет досуха. И его тело исчезнет, превратится в пар, как русалочка в старой сказке.
Исчезнет боль и голод, легкий и прозрачный поднимется он высоко. Интересно, останется ли на примятой траве отпечаток его тела…
Бумс! Гарри в бреду натолкнулся на стену строения, к которому брел, не видя дорожки, по колено в траве. Упал рядом с кустом шиповника. Склонившаяся до земли ветка оцарапала щеку и запуталась в волосах.
Боль немного притушила жар, разгоревшийся под воспаленными веками и в груди. Гарри отшатнулся, пытаясь освободиться от колючки. Проклятая ветка, словно заколдованная, зацепила очки и, распрямившись, зашвырнула их куда-то в глубину сада.
Все контуры стерлись, размытые туманом, опустившимся на глаза. Гарри отодвинулся подальше от шиповника, похожего на дьявольские силки и гигантского кальмара одновременно. Вдруг почувствовал, что сильно устал. Неодолимый сон, презрев жажду и боль, сковал тяжелые веки.
Высоко поднялось солнце, высохла роса, а Гарри все еще спал, блуждая в потемках сновидений. Ему чудилась огненная плеть и стол с уродливым ожогом. Дядя с ремнем в руках и Дадли с компанией. Кошмар сменялся кошмаром, подросток никак не мог вырваться из их дьявольских силков.
Такой сон не приносил силы, он отнимал последние. Гарри часто заходился в приступах кашля, выныривая на поверхность, почти просыпаясь и страдая от боли в груди. Но приступ стихал, и вновь затягивало в болото бреда.
Солнечные лучи высушили одежду, согрели замерзшее тело и начали довольно сильно припекать, обжигая злобными укусами бледное лицо.
Гарри снилось, что он что-то потерял, забыл какую-то важную вещь. Еще бы вспомнить, что это. Кажется, какая-то книга, а может и нет.
Измученный долгими поисками, он бродил в полутьме смутно знакомого коридора, натыкаясь на запертые двери. Только одна из них была открыта, но Гарри не приближался к ней. Он знал чтО находится в той комнате.
Проклятая штуковина, казалось, скрылась под мантией-невидимкой или растворилась в сумраке коридора. А ее необходимо было найти как можно быстрее.
Стоило хоть на мгновение остановиться перевести дух, как из ниоткуда появлялась огненная плеть и устремлялась к лицу. Из темноты возникал голос профессора, что-то шипевший о глупости, лени и наглости.
Гарри отшатывался и вновь брел на бессмысленные поиски. Не оставалось иного выхода, как отворить пугавшую его дверь и проверить, не осталась ли эта штука в той тесной комнатке.
Туда нельзя входить, что он там задохнется и умрет. Но плеть все чаще мелькала у пылающего от ожогов лица, все ближе слышалось угрожающее шипение. Кожа на лице начала трескаться от нестерпимого жара. Уши наполнило раздирающее мозг шипение, в котором уже было не разобрать слов.
Гарри совсем потерялся от ужаса, закрыл лицо руками и, словно объятый пламенем, ринулся туда, куда так не хотел идти.
- Это и есть твое место, наглец, - услышал он и успел оглянуться.
Профессор рассмеялся злым тихим смехом и запер дверь.
