Белое и черное

Глава 1. Фальке Вайссер

Между прошлым и новым заблудиться так просто
Между прошлым и новым непростые вопросы,
Непростые ответы. Я скитался небрежно
Я искал тебя – где ты? Был мой мир безутешен.
Позови меня, небо, удиви меня правдой,
Я конечно не первый, кто летал и кто падал,
И как будто нарочно ты со мною играешь,
Потому что всё помнишь, потому что всё знаешь…
Позови меня, небо…
(с) Агата Кристи


...1 января 1943 года у КПП поселка Подледный Ленинградской области остановился немецкий армейский грузовик. Из него, кутаясь в теплый подбитый мехом плащ, выбрался молодой человек и уверенным шагом направился к караульному посту.
Дорогу ему преградили раньше, чем он пересек условную черту границы поселка. Замерзший и слегка охрипший на холоде солдат потребовал документы. Незнакомец, тоже изрядно продрогший, высвободил руку и вытащил откуда-то из-под плаща небольшую серую книжицу с гербовым орлом на обложке. Солдат раскрыл ее, посмотрел, вернул хозяину и вытянулся в положенном приветствии.
- Гауптштурмфюрер, вас ждет машина, - сообщил он затем, указывая на автомобиль, стоявший по другую сторону пропускного пункта.
- Благодарю, - кивнул офицер.

…К северу от Подледного ситуация накалялась с каждым днем. Советские войска пытались прорвать блокадное кольцо, отрезавшее город Ленинград от остальной территории страны. Немцам был дан приказ стоять насмерть, однако выполнять его становилось все сложнее и сложнее. В самое ближайшее время расположение сил на этом участке могло коренным образом измениться.
Фронт не может существовать на одних и тех же ресурсах – ему требовалась поддержка. Подледный был выбран перевалочным пунктом на новом маршруте, по которому в скором времени должны были пойти колонны с боеприпасами и прочим необходимым снабжением войск. Поселок подходил всем: расположением, относительно спокойной внутренней обстановкой; но существовала одна серьезная проблема, в принципе, общая на всей этой территорией.
Основную угрозу подобным колоннам со снабжением представляли советские партизанские отряды. Если в предыдущие годы с ними боролись вполне успешно, то к настоящему моменту это удавалось всё хуже и хуже. Группы диверсантов становились всё многочисленнее и организованнее и часто пользовались поддержкой мирного населения.
В Подледном, по сравнению с другими районами, обстановка даже в связи с партизанами была наиболее спокойной. Однако было понятно, что как только поселок станет тем, чем его запланировали сделать – спокойствию придет конец. Поэтому командование приняло меры по обеспечению безопасности этой территории: усилило гарнизон Подледного, а в сам поселок направило человека, в задачу которого входили поиск и устранение того, что может угрожать безопасности колонн во время их нахождения на перевалочном пункте. Этим человеком и был уже знакомый нам гауптштурмфюрер СС, криминальрат гестапо Фальке Вайссер фон Химмельштайн.
…Для Фальке задание навести порядок в Подледном было с одной стороны обычным, с другой – кое в чем принципиально новым. Хоть основное место службы его находилось в Берлине, он практически не сидел в столице, постоянно разъезжая с подобными заданиями по всей подконтрольной Германии территории. А вот бывать в России ему еще не доводилось.
Фальке представлял, с чем ему придется столкнуться, но представлять одно – а видеть совсем иное, поэтому ехал он сюда не без определенной тревоги. Положение немцев на оккупированных территориях становилось все более шатким. Партизанские диверсии, антипатии коренного населения вкупе с теми же российскими зимами делали свое дело – в войсках начали распространяться упаднические настроения.
Из Берлина, где в последний раз он задержался дольше обычного из-за ранения, Фальке не мог понять, в чем же дело. Ему пока, даже с учетом ряда неутешительных перемен в германских делах, и в голову не приходила мысль о том, что Рейх может не одержать повсеместную победу. Неудачи он считал временными и в таких условиях видел свой долг в приложении максимума усилий к тому, чтобы их время как можно быстрее прошло. И не понимал, как кто-то может придерживаться иной точки зрения.
Но вот – перед ним была Россия. Тяжелая, холодная, темная местная зима. Непроходимые и бесконечные дороги среди казавшегося так же бесконечным снега. А еще… неуверенность. Если не страх. Чувство, которое Фальке увидел в тех, кто встречал его и вез до пропускного пункта в Подледный. Страх, не свойственный солдатам. Страх перед невидимым врагом, который в любой миг может оказаться у тебя за спиной.
Фальке пока еще не понимал этого. Зима и русские дороги казались ему куда более удручающим фактом, способным отравить жизнь. От вездесущего холода не спасали никакие меры по дополнительному утеплению.
Разве что в автомобиле было довольно тепло. На душе стало чуть легче.
В принципе, очень мало что могло бы сбить с толку Фальке Вайссера – и уж точно не подобные мелочи. Этот человек был уверен в себе и своих действиях. Он был уверен, прежде всего, в той идее, во благо которой было направлено всё, что он совершал. Мечта о Великом Рейхе, каким он должен был стать в итоге, захватила Фальке настолько, что ею он жил и дышал. В ней он находил бесконечные отклики на свои собственные чаяния и стремления, ей готов был отдать себя без остатка. Никакие попытки критичного переосмысления – а таковые он, в силу природной недоверчивости, порой предпринимал – не приводили к иному результату, нежели еще сильнейшая уверенность в том, что с такими взглядами он родился и с ними же умрет, и что они есть большее, чем просто современная политика Германии. Они были зовом крови, единственно возможным выбором того, кто причислял себя к немецкой нации.
Преданность Рейху и фюреру были для Фальке частью его собственной сути. Он выполнял свой долг, заключавшийся в устранении того, что несло угрозу той Германии, которой он служил, и это было для него превыше самого себя.
Фальке Вайссер был тем человеком, кто не только не поддался бы всеобщей депрессии, но имел шансы вытащить из нее других, кроме прочего, он обладал способностью заражать окружающих своей уверенностью в чем-либо.
Машина остановилась напротив местной комендатуры, располагавшейся в самом приличном и единственном каменном здании Подледного. Полицейский участок, который должен был поступить в распоряжение Фальке, находился здесь же.
Последняя короткая пробежка по звенящему морозу – и Фальке, наконец-то, оказался в здании, где можно было скинуть плащ и немного прийти в себя.
Когда он разделся, стало видно, что он худощав и обладает довольно приятной наружностью. Почти белые волосы, холодные голубые глаза, высокий рост – внешность, которая позволяла Фальке считать себя идеальным арийцем. Двигался он стремительно, но ловко, несколько напоминая этой манерой какого-нибудь хищника, каковым, впрочем, он и был по своей сути. Что же касается возраста – на вид ему можно было дать лет 25 или немногим меньше.
Под меховым плащом на гауптштурмфюрере обнаружилась черная форма гестапо – не слишком популярная за пределами Берлина, однако хорошо узнаваемая.
Немного отогревшись, Фальке осознал, что в комендатуре как-то неестественно тихо. Единственным звуком тут был непрестанный шорох при любом, даже самом осторожном, шаге – дело в том, что пол комендатуры почему-то был выстлан пожелтевшей хвоей вперемешку со всяким мусором, как будто тут распотрошили добрую рощу ёлок. Вдобавок попасть внутрь удалось совершенно беспрепятственно, не столкнувшись на входе ни с охраной, ни с проверяющим. Фальке даже чуть было не подумал, что ошибся зданием – но тут появился первый живой человек в солдатской форме, чуть не сбивший гестаповца с ног. Это был какой-то посыльный, скорее всего, даже не немец, а кто-то из завербованных местных. Он так торопился, что лишь на мгновение оглянулся, посмотрел шальными глазами на Фальке и понесся дальше.
Вайссер запомнил это и отправился на поиски человека, который начальствовал в данном прекрасном заведении - коменданта Подледного, штурмбанфюрера Вольфганга Хаймлиха.
Вся эта обстановка начинала раздражать. Фальке с трудом был способен выдержать беспорядок, в особенности, устроенный там, где следовало наводить ровно обратное. В мысли так и просилась идея красивой диверсии, устроенной в этой комендатуре кем угодно и средь бела дня.
Думая о том, что если тут и прочие дела идут подобным образом, то всю комендатуру скопом пора отдавать под трибунал, гестаповец, наконец, наткнулся на нужный кабинет.
...После взаимных приветствий и приглашения присесть для менее официального разговора Фальке сразу перешел к делу, но в его речь примешалось накопившееся от дороги и обстановки раздражение.
- Я прибыл вам в помощь, так как в своем рапорте вы ясно дали понять, что вверенный вам отдел полиции не справляется с текущей ситуацией. Я готов приступить к выполнению своих обязанностей немедленно, поэтому прошу вас представить мне моих будущих подчиненных.
- Хорошо, - кивнул головой Вольфганг, - вы будете представлены им, но несколько позже. В настоящий момент я отпустил людей на отдых – срочных дел в поселке нет, а сутки перед этим все провели на ногах из-за пожара на продовольственном складе, который грозил оставить нас без провизии до конца зимы.
- Почему полиция занимается делами пожарных? – изумился Фальке. – И если такое происшествие действительно случилось, вы называете это «нет срочных дел»? Выяснены ли обстоятельства возникновения пожара, найдены ли виновные?
- Скорее всего, случайное возгорание, вне компетенции полиции, - отозвался Вольфганг. – Что же касается того, кто чьими делами занимается….. видите ли, у нас имеется значительная нехватка людей, поэтому зачастую приходится успевать везде и выполнять самую разнообразную работу.
- На тушение пожара можно было привлечь и местное население, а не выводить из строя на целые сутки людей, которые в любой момент могут понадобиться, - заметил Фальке, а потом не удержался от того, чтобы ввернуть колкость. - Мне бы хотелось знать, кому пришлось совмещать свою работу с работой уборщиков. Судя по состоянию этого здания, он дурно справляется с этими обязанностями. Эти иглы на полу…..
Вольфганг усмехнулся:
- Поверьте, здесь это далеко не самая главная проблема.
- Вот как? – скептично переспросил Фальке. – А что насчет того, что здание комендатуры совершенно не охраняется, никто не отслеживает его посетителей, ваши служащие не замечают в коридоре чужого – я не говорю уже о дисциплине….
- Гауптштурмфюрер, мы не в столице и даже не в глубоком тылу, - парировал Вольфганг. – Что касается пустой комендатуры – кому нужно это бестолковое здание? Сам поселок хорошо охраняется, а местное население не настолько агрессивно, во всяком случае, до сих пор мы не сталкивались с проблемами. Что же до дисциплины – поверьте, здесь, когда рядом фронт, когда положение нестабильно, я не могу требовать с людей, всю ночь ловивших диверсантов, тушивших огромный пожар или переживших бомбежку, идеального воплощения образца.
- Большие беспорядки начинаются с малых, - возразил Фальке. – Что ж. Вы комендант – ваше дело заниматься жизнеобеспечением города. Порядком же в городе займусь я. И начну, пожалуй, с самой комендатуры. Что касается образца – я полагаю, мы не имеем право отступать от него, и страх перед бомбежкой не оправдание. Мы военные, мы, в конце концов, немцы, мы на чужой земле и не имеем права на слабость. Мне странно слышать подобные вещи от вас, штурмбанфюрер, но я пока предпочту думать, что длительное пребывание в России стерло из вашей памяти некоторые важные вещи, и надеяться, что вы вспомните их в самое ближайшее время.
«Подумать только, почти мальчишка, а наглости и служебного рвения на благо Рейху на десятерых хватит», - явно читалось в глазах Вольфганга.
- Герр Вайссер, вы уже нашли, где разместиться? – комендант, судя по всему, предпочел сменить тему разговора.
- Пока нет, - признался Фальке. - Я только прибыл — и сразу к вам, мои вещи остались в присланном вами автомобиле.
- Вот оно что. К сожалению, вам здесь не смогут предоставить столичных условий, но у вас есть выбор — расположиться в одном из местных домов вместе с кем-то из офицеров или же в казарме, созданной здесь при штабе.
- Я займусь этим позже, - в настоящий момент вопрос комфорта не казался Фальке сильно значимым. - Прошу разрешения приступить к выполнению своих обязанностей.
- Приступайте, - Вольфганг сдержал усмешку. – До сих пор полицейский отдел возглавляла Мария Гофман. Кстати, она скорее всего на месте.
- Прекрасно, в таком случае я готов с ней познакомиться, - отозвался Фальке, поднимаясь со своего места.
… Унтерштурмфюрер Мария Гофман оказалась высокой привлекательной девицей, обладательницей ровно подстриженных волос медового оттенка и очаровательной улыбки, которая, впрочем, произвела на Фальке неоднозначное впечатление. Она должна была очаровывать, а вместо этого… заискивала?
- Я рада, что вы теперь будете руководить всем этим, герр фон Химмельштайн, - сказала девушка. – Честно говоря, я уже изрядно устала от Подледного. О, это название здесь подходит как нельзя более кстати. Здесь всё мгновенно леденеет, застывает: люди, дела; и нет никакого шанса это растормошить. Во всяком случае, в одиночку мне это не удавалось, возможно, вдвоем нам будет легче.
- А что же, герр Хаймлих не помогал вам? – поинтересовался Фальке. – Из разговора с ним я понял, что он брал на себя по крайней мере часть обязанностей по руководству полицией.
- Напротив, он очень старается мне помочь, - покачала головой Мария. – Он умный и надежный человек, он не раз давал мне ценные советы, но… как бы сказать… иногда он позволяет себе быть слишком мягким. Думаю, вы это еще не раз увидите, гауптштурмфюрер. Если бы я принимала решение о назначении человека на пост коменданта, я бы…
- Фроляйн Гофман, я полагаю, что раз его все же принимали не вы – и, кстати, не я – то и не нам осуждать это назначение, - строго прервал ее Фальке. – Лучше расскажите мне о ситуации в поселке в целом.
- Простите, я немного увлеклась. И кстати, мне было бы очень приятно, если бы вы обращались ко мне по имени и позволили бы то же самое относительно вас, - улыбнулась Мария.
- Ну, если вам так угодно, называйте, - согласился Фальке. – Так что насчет ситуации? Я имею некоторое представление, но этого мало, и мне хотелось бы услышать вашу версию событий. Разумеется, меня интересует то, что относится к нашей с вами работе.
Мария задумалась.
- Что относится…. Откровенно говоря, работа стоит. Если мы чем-то и занимаемся, то в основном всякой ерундой из серии упало дерево – проломило голову незадачливому селянину. А так – штаб, рутинная работа…серьезных дел почти нет. Но это у меня. Остальные проводят время с большей пользой. Пьют, например.
- Пьют, - эхом повторил гестаповец.
- Не судите их слишком строго, Фальке. Никто из них не думал застрять здесь так и так надолго. Сейчас-то еще легче стало, а когда я только приехала – около года назад – здесь творилось такое, что я сама чуть не запила. Русские голодали, да и нам не намного лучше пришлось. В других-то местах это легче решалось, обирали население до нитки – вытягивали сами. А у нас Вольфганг за этим внимательно следил, ограничивал, наказывал тех, кто ограничение нарушил. Вот здесь он жесткость проявил – хотя и понятно, зачем. Сейчас нам легче, чем многим, потому что подледненцы нас не так ненавидят, как в некоторых других местах.
- Раз стало легче, то, полагаю, пришло время положить конец и разгулу, - резюмировал Фальке. – В связи с этим вам мое первое распоряжение. К завтрашнему утру все наши штатные сотрудники должны быть здесь. Если есть отряды полиции из местных или другие вспомогательные формирования – тоже. Время, когда вы ловили упавшие на головы селян деревья, закончилось. Пора заняться прямыми обязанностями. Да, и вот еще что! Найдите, пожалуйста, толковых людей. Входы в комендатуру и к нам надо контролировать.
- Будет сделано, - отозвалась Мария.
- Хорошо, тогда продолжайте.
- Непосредственно по нашей части могу сказать следующее. Нам везет. Крупные партизанские отряды в этом районе пока не замечены. Мелкие диверсии, правда, были. Вот папка, в ней собрано кое-что по ним. Я пыталась вести расследования и несколько раз выходила на след диверсантов, но…. Я даже не знаю, как это объяснить, - призналась Мария, - мне порой кажется, что здесь действует какой-то злой рок.
- Злой рок, как подсказывает мне опыт, чаще всего всё же обладает вполне определенным обличьем, - заметил Фальке. – Но объяснитесь. В чем же он заключался?
- Судите сами, - Мария открыла очередную папку и принялась выкладывать документы. – Когда нам удалось выследить человека, имевшего контакты с партизанской группой, была назначена облава. Отвечал за ее проведение некий Мартин Фауст.
Фальке вгляделся в документ:
- Операция назначена на 30е ноября 1942 года. Но проведена по факту двумя днями позже.
- Да, потому что Фауст пропал. Получил приказ – и бесследно исчез. Мы здесь были уверены, что облава ведется – на деле же солдаты не покидали казарм. Через два дня ловить было уже некого. По итогам выяснилось, что Мартин Фауст скорее всего сотрудничал с диверсантами – это подтвердили мне двое его помощников, тоже замешанных в деле. Он и предупредил врагов, кем бы они ни были, о готовящейся облаве.
- Что с помощниками? – заинтересовался Фальке. – Я полагаю, стоит допросить их снова…
- Это уже невозможно. Но могу вас заверить, они рассказали всё, что знали. Когда мы поняли, что спросить с них больше нечего, Вольфганг отдал приказ об их расстреле.
- Ладно, допустим, - вздохнул Фальке. Параллельно рассказу Марии он листал принесенные ею документы: отчеты, стенограммы допросов и прочее. Все они были составлены тщательно и собраны крайне аккуратно – это, очевидно, было заслугой Гофман, но вот их содержание заставляло Фальке мрачнеть с каждым новым прочитанным листом. Был в этом виноват злой рок или безалаберность начальства, гауптштурмфюрер пока сказать не мог, но вот то, что так или иначе многие вещи остались без должного внимания, а хорошие начинания – без достойного развития, ему было очевидно.
Такого малого количества успешных операций ему еще не доводилось видеть. И каждый раз к очередному отчету о неудаче прикладывались целые стопки документов-оправданий. Что бы ни происходило, что бы ни мешало работе полиции, виноватых в этом не было. В крайнем случае они были мертвыми, пропавшими без вести, не пойманными и так далее.
- В конце декабря мне снова удалось получить ценные сведения, - продолжала между тем Мария. – На сей раз – радиограмму. Мы вычислили район, из которого она шла. Но операция снова сорвалась.
- Что же в этот раз?
- Топливо. Мы как раз получили новый запас. Но по чьему-то недосмотру оказалось, что оно разбавлено водой. В результате мы потеряли технику и время.
Фальке перевернул лист. С другой стороны обнаружилась прилипшая записка Вольфганга, подтверждавшая, что расследование проведено и что разбавление топлива случилось не на подконтрольной Хаймлиху территории.
- Кто принимает топливо и следит за ним здесь? – задал вопрос Вайссер. Мария назвала имена. – Под трибунал. Всех.
У Марии округлились глаза от такой скорой расправы. Но вслух она ничего не сказала – только кивнула.
На некоторое время в кабинете повисла тишина, нарушаемая только шорохом перекладываемой бумаги. Наконец, ее прервал Фальке:
- Несмотря на «злой рок», лично вы неплохо поработали, Мария.
- Благодарю, - она наконец снова улыбнулась. – Я старалась делать всё, от меня зависящее.
Она выждала паузу и спросила:
- Фальке…. Вы ведь к нам из Берлина?
- Ну да, - он оторвался от бумаг и, слегка удивленный неожиданным вопросом, посмотрел на девушку.
- Признаться, я вам немного завидую, - Мария вздохнула. В голосе ее послышались кокетливые нотки. – А я уже целый год не вижу ничего, кроме этой ужасной дыры, которую русские именуют Подледным, и всё жду счастливого случая, который принесет мне что-нибудь поинтереснее… Я не имею в виду назначение в Берлин, но хотя бы…
- Вы зря завидуете мне, я ведь тоже сейчас не в столице, - слегка холодно отозвался Фальке. – И это означает только одно – что сейчас мы нужнее здесь. Развлечения и интересы могут подождать окончания войны.
- О, вы, конечно, правы, - Мария придвинулась поближе к Фальке. – Я готова ждать, но просто я подумала… если бы вы вдруг, ну, случайно, могли бы замолвить за меня словечко…. Так, ничего серьезного, чисто по-дружески… мы ведь подружимся, правда?
Она осеклась, только сейчас заметив обручальное кольцо, блеснувшее на пальце гауптштурмфюрера.
- Несомненно, подружимся, - тем временем ответил Фальке, перехватив её взгляд и про себя усмехнувшись над его значением. – Мне поручена вполне определенная миссия – на участке Подледного ничто не должно мешать прохождению колонн с подкреплениями для фронта. Если эта миссия увенчается успехом, я, несомненно, получу возможность замолвить за вас словечко. И в ваших силах сделать эту возможность более реальной.
- Понимаю, - кивнула Мария.
Такое положение дел её тоже вполне устраивало.
..В этот момент откуда-то снизу донеслись шум, грохот и ругань, попеременно то немецкая, то русская. Фальке с Марией переглянулись.
- Кто бы ни был – убью, - спокойно пообещал гестаповец и поднялся со своего места.


Глава 2. Связист

...Дом бабы Нади был одним из самых старых в Подледном. Его построили еще в прошлом веке. С тех пор он принадлежал одной и той же семье, которая ни разу не покидала родных мест. Традицию впервые нарушила дочь бабы Нади. По молодости она влюбилась в одного большевика, бредившего идеями революции и очень быстро заразившего ими и ее. Всё это «мракобесие» категорически не одобрила баба Надя. Сама она не испытывала никакого уважения к новой власти, однако вынужденно ее принимала, считая, что «своя рубаха» дороже всяких принципов.
Зять с бабой Надей не поладил. Кончилось тем, что он увез жену в свое село, правда, расположенное по соседству, но с тех пор мать и дочь практически не общались. А затем дочь бабы Нади умерла, и зять остался с двумя малолетними детьми на руках. Однако и это его не образумило. Как бы ни была баба Надя рада возиться с внуками, этого счастья ей не предоставили.
Дети и вовсе совсем мало знали о родной бабушке. Когда в 41м году пришли немцы и спалили дотла село, в котором уже со своей семьей жила повзрослевшая внучка Настенька, последняя далеко не сразу вспомнила о доме, готовом ее принять. Сначала, чудом выбравшись из горящей деревни, она укрылась в лесу вместе с дочками. Там их нашли партизаны. В их штабе Настя познакомилась с неким Тимофеем Кузнецовым. Тимофею зачем-то очень надо было попасть в Подледный и там зацепиться – Настя предложила свою помощь. Она рада была бы сама стать партизанкой, но дети связывали ее по рукам и ногам, отрезая Насте такую возможность. А вот укрыть Тимофея у бабы Нади, подтвердить, что он ее сосед, который помог ей бежать из горящей деревни, Настя могла – и сделала.
Внучку Баба Надя приняла с радостью, гостя прохладно, но, кажется, поверила в их рассказ. А может и рассудила, что лучше в доме свои беженцы, чем немецкие солдаты, которые до сих пор не подселились к ней только чудом.
Ужиться с бабой Надей оказалось не просто. Старая, хитрая, властная, она совала свой нос во все дела и никогда не упускала случая поучить уму-разуму недалекую молодежь. При этом от части ее суждений честно поддерживающую советскую власть Настю пробирал мороз по коже. Чего стоили одни только гневные отповеди на тему нехристей и аспидов большевиков, посмевших покуситься на святую православную веру!
Кроме того, когда немцы объявили, что религиозных гонений более не будет, баба Надя первым делом совершенно искренне вышвырнула в ближайшую канаву портрет Ленина, который и завела-то только в угоду общепринятому порядку, и вернула на место в красный угол иконы, долгие годы ожидавшие своего часа.
Несмотря на все трудности, Настя худо-бедно нашла общий язык с бабкой. А вот Тимофею это не удалось. Всеми силами стараясь сохранять добрососедские отношения с бабой Надей, он по какой-то неведомой причине не удостоился даже того, чтобы хозяйка дома запомнила его имя.
И вообще, как выяснилось, к Тимофеевому несчастью, слишком поздно, баба Надя обладала чутьем, за которое любой гестаповец продал бы свою давно забытую душу. Не желая доверять непрошенному гостю, она принялась следить за ним и проделала это так мастерски, что ухитрилась выяснить, что он радист и прячет передатчик, и даже то, что у него в Подледном есть еще союзники. Правда, кто именно, баба Надя не разглядела.
Сдерживая до поры до времени праведный гнев, баба Надя перешла к решительным действиям. Выждав момент, когда внучка останется дома – та помогала на фельдшерском пункте, но из-за того, что дома у нее были двое детей и считавшаяся немощной бабка, ей периодически разрешали не выходить на работу – баба Надя отправила ее вместе с детьми к якобы захворавшей подруге, жившей на другом конце Подледного. Сама баба Надя, дождавшись, пока внучка скроется за поворотом, рванула ровно в противоположную сторону.
Уже через полчаса она стояла в коридоре неподалеку от кабинета Фальке и препиралась с каким-то местным немцем, посмевшим преградить ей дорогу.
Ситуация осложнялась тем, что баба Надя не знала ни слова по-немецки, а солдатик по-русски мог произнести только «Стой, кто идет, руки вверх - стрелять буду». Такой богатый набор фраз мало помог им в общении, в итоге началась перепалка, в которой вдобавок каждый ругался о своем и на своем языке.
Этот-то шум и донесся до Фальке. Гауптштурмфюрер в конце концов не выдержал и вышел посмотреть причину беспорядка.
Его глазам открылась дивная картина.
Бедняга, которому не повезло преградить дорогу бабе Наде, теперь был вынужден доблестно держать оборону, не хуже, чем это делали немецкие войска на огневой линии в десятке километров от Подледного. Однако в данном случае силы были совершенно не равны, потому что немощная баба Надя пришла не одна, а с клюкой. Грозно помахивая ею, она требовала «того, кто у вас главный» и на все возражения отзывалась «У меня дома партизанин».
Слово «партизанин», надо сказать, несчастный немецкий парень тоже уже понимал, но поскольку он никак не мог знать наверняка, в связи с чем оно сейчас произносится, он боялся предпринимать какие-либо меры против бабки-агрессора, кроме как отгородиться от нее столом – тем самым, за которым, в принципе, должен был сидеть охранник, проверяющий посетителей.
Фальке помедлил пару минут, наблюдая за этим бесподобным пассажем, и вмешался только тогда, когда Отто огреб клюкой от бабки и схватился за табельное оружие.
- Убери оружие и пропусти фрау, - приказал Фальке, а потом обратился к бабе Наде по-русски – благо, он в свое время, сам не вполне поняв природу своего интереса, выучил его на весьма приличном уровне. - Я ест тут главный. Я готов выслушат вас.
…. Баба Надя изложила всё, как есть. Дескать, внучка приютила старого знакомого, а тот оказался «партизанином». Что ни она, ни сама баба Надя не хотят ссориться с новой властью, поэтому очень просят этого обманщика и нахлебника из их дома забрать. Что ей, бабе Наде, доподлинно известно, где он прячет свой «ящик для связи с партизанами», и еще, что кто-то из партизан укрывается в поселке.
Фальке выслушал всё это крайне внимательно, после чего позвал Марию и пересказал ей ситуацию:
- …я полагаю, что тянуть с задержанием не следует.
- Да, я согласна, но… Вольфганг же всех на сегодня отпустил, - растерялась Мария. – Собственно, кроме вас, меня и вон еще Отто, нам некого сейчас собрать на задержание…
- Пустяки, мы с Отто и вдвоем справимся. Не припрятал же этот радист там дивизию помощников на подобный случай, - Фальке улыбнулся одними губами. – Конечно, хорошо бы перекрыть ему пути отхода, но на сбор людей уйдет драгоценное время. Поэтому, Мария, оставайтесь в штабе за главного, а мы скоро вернемся. И, кстати, всё же постарайтесь собрать тех, кого собрать можно. Вокруг дома в любом случае следует выставить караул.
…Когда до места оставалось всего ничего, баба Надя явно занервничала. Вайссер поинтересовался, в чем дело - выяснилось, что бабка боится за сохранность своей избы. Фальке пообещал, что если порча избы и произойдет, то за нее непременно воздастся, а затем подозвал Отто и велел ему обойти дом и контролировать окна на случай, если радист решит воспользоваться для выхода ими.
Сам же отправился через дверь, держа наготове «вальтер».
В доме было тихо. Фальке уже знал от бабы Нади, что «партизанин» живет в боковой комнате. Дверь туда была закрыта – Фальке толкнул ее, но дверь не поддалась. За ней послышалась возня, потянуло запахом горелой бумаги или чего-то подобного. Грохнуло окно, раздался выстрел. Фальке, в первый момент инстинктивно отшатнувшийся в сторону, в свою очередь выстрелил в дверной замок.
Увы, было уже поздно. Когда Вайссер попал внутрь, его трофеем стала горстка пепла на тарелке, передатчик и теперь уже точно не способный выдать никакой полезной информации бессловесный труп радиста, нарвавшегося на пулю Отто.
- Что ж, во всяком случае, застали тебя с поличным, - пробормотал Фальке, разглядывая всё это великолепие. – Но почему, почему в Подледном?
Он инстинктивно вытащил сигарету. Вообще-то от этой пагубной привычки давно стоило отказаться, но гауптштурмфюрер постоянно об этом забывал. Он вышел на крыльцо и закурил. Почему партизанский связист столь неосторожно оставался в поселке, где в любой момент могли случиться обыск или облава? Разве не разумнее было бы русским заслать в город шпиона, который не рисковал бы попасться с передатчиком, а радиста держать в менее опасном месте? И с кем это Тимофей связывался в поселке, кого не сумела разглядеть фрау Надья?....
А тем временем вокруг гестаповца крутилась как раз последняя, на все лады корившая «аспида и убивца», который, вдобавок, еще и действительно повредил окно, попытавшись уйти через него.
- Нье перьеживайте, мы отблагодарим вас, - в конце концов Фальке не выдержал. – Вы пойдете со мной, я дам вам муки и доску, чтобы вы закрыли разбитойе окно.
…он отбросил сигарету и перед тем как уйти, в последний раз оглянулся на дом. Конечно, следовало назначить здесь дежурство и проверить всех, кто будет интересоваться покойным. И прямо сейчас тут можно оставить Отто, а вот дальше….
..Тут Фальке вспомнил, что он вообще-то еще не решил вопрос с местом собственного проживания, а дом бабы Нади ему понравился.
- Фрау Надья, - обратился он к ней, - у менья есть к вам отшен важное дело…

..Когда Настя, завершив дела, возвращалась с дочками домой, им навстречу попалась соседка – подруга бабы Нади, а точнее, ее верная соратница по перемыванию костей общим знакомым - Дарья Михайловна. Увидев Настю, Дарья Михайловна всплеснула руками и охнула так, точно ей встретился оживший покойник.
- Ох, ты ж, батюшки! Я уж думала, и не увижу вас больше…. Неужто отпустила вас гестапа?

Настя почувствовала леденящий холод, мгновенно поднявшийся откуда-то изнутри. Страшное слово заставило ее содрогнуться прежде, чем она вспомнила о Тимофее.
- Где гестапо? – голос невольно дрогнул.
- Да в вашем доме же, - покачала головой соседка. – Неужто не знаешь? Всё бродили кругами, высматривали, вынюхивали… а потом вломились в ваш дом, и там стрельба началась… ну, я уж дальше смотреть не стала, думала всё, конец вам – жалко деток, да чем я помогу…
Вот теперь Настю охватил настоящий ужас. Перед глазами поплыли картины охваченной огнем деревни, годовалый сын подруги, которого пристрелили, чтобы не кричал….
Фрицы узнали о Тимофее - это единственное, что могло их сюда привести, а это означает, что бабушке, которая оставалась дома, скорее всего, уже не помочь, а самой Насте нельзя возвращаться домой… во всяком случае, с детьми.
- Дарья Михайловна, милая, присмотрите за дочками, - принялась упрашивать она соседку. – Я очень быстро, только взгляну – и вернусь. Очень вас прошу!
Толком не дождавшись согласия, она передала Катеньку на руки Дарье Михайловне и, велев Иринке оставаться на месте, со всех ног бросилась домой, ожидая увидеть хоть трупы, хоть пепелище….
…однако вместо всего вышеперечисленного она увидела дом, стоящий на прежнем месте и выглядящий совершенно так же, как обычно. А еще почувствовала совершенно немыслимое по нынешним временам – запах свежей выпечки. Из печной трубы вился дымок.
Не смея верить своим глазам, Настя поднялась на крыльцо и толкнула дверь. Прошла в избу. Там было чисто и прибрано, в печи жарились пирожки, на столе лежала пара плиток шоколада. Баба Надя, живая и невредимая, хлопотала по хозяйству, забыв клюку в дальнем углу комнаты.
- Бабушка, что у нас тут произошло? – уже ничего не понимая и изумленно переводя взгляд с шоколада – невиданного в последние годы лакомства – на бабу Надю, спросила Настя. - На деревне говорят, у нас гестапо было...
Баба Надя глянула в печь на пирожки, затем обернулась к внучке. Вид у нее был грозный.
- Были. Еще бы им не быть. Гость-то твой, аспид этакий, партизанином оказался. Что уставилась? Кого в дом-то привела? Сразу он мне не понравился. Чуть было тебя, дуру, и деток малых под монастырь не подвел, нехристь окаянный!
Настя открыла было рот, чтобы спросить, где он сейчас и как удалось спастись самой бабе Наде, но в этот момент в дверь постучали. Это пришла Дарья Михайловна – привела девочек и сама под этим предлогом просочилась в избу.
- Что у вас тут? – сказала она, пристально озираясь по сторонам. Баба Надя загородила собой шоколад, лежащий на столе.
- Всё у нас в порядке. Вот, чистоту навожу. Ты иди, соседушка, иди, я к тебе загляну завтра с утречка, сегодня дел больно много….
Выставив дорогую подругу за дверь, баба Надя подозвала к себе Иринку и Катюшку и выдала каждой по плитке шоколада. Те уставились на невиданное лакомство, но уже через мгновение поняли и принялись уплетать за обе щеки.
- Бабушка, а это у нас откуда? – тихо спросила Настя, пытаясь разглядеть, что написано на шоколадной обертке.
- Это, - баба Надя принялась сметать со стола невидимые крошки, хотя, казалось, там и так уже было идеально чисто, – нам награда, вроде как. За бдительность.
- Так это ты его сдала? Им?! – внезапно понявшая всё Настя закрыла рот рукой, испугавшись тех слов, которые сейчас произнесла. – Да как ты могла такое сотворить?! Ты же сама русская! Он же ради нас, ради нашей победы жизнью своей рисковал, а ты его… за шоколад?!
Бабка откинула тряпку и уперла руки в бока, обернувшись к внучке.
- Ну и что же? Да, я им про него рассказала и привела сюда. Зато мы живые! И ты, Катерина с Ириной. Сказала бы спасибо, что баба Надя не такая бестолковая, как ты. Не допущу я пепелища на месте моего дома!
- Бестолковая… - задыхаясь от возмущения, чуть ли не прошипела Настя. – Отец мой, брат, Ванька вон – на фронте, фрицев бьют, а ты фрицам этим наших за шоколад сдаешь…
- За жизнь твою, дурища, я их сдаю! За глупость твою неосторожную! – баба Надя погрозила пальцем. – Что он тебе, партизанин твой, рассказал, чтобы ты его ко мне привела? Небось не помянул, что из-за него и тебя, и меня, и девчонок, вон, на ближайшей осинке вздернут….
- Да знала я, что он из партизан, знала! – выкрикнула Настя и тут же осеклась, сообразив, что не стоит сообщать об этом так громко. – Мне и девочкам партизаны жизнь спасли. Прятали нас в лесу, когда мы от немцев сбежали. Я сама согласилась помочь, привести одного из них в деревню. Не он меня, а я его подвела – вон, чем помощь-то моя обернулась….. – на глаза ее невольно навернулись слезы. Слов уже не хватало, чтобы описать весь ужас содеянного бабой Надей. А та явно предпочитала атаку обороне и признавать своей вины совершенно не собиралась.
- Ах, ты еще и знала! Дура ты, Настька, дура, свалилась на мою голову! Додумалась, привела партизанина под мою крышу!
- Да лучше бы я сама у них осталась! Что, меня теперь ты тоже сдашь? – снова воскликнула Настя.
- Глупостей вот только говорить не надо! Сдала бы, если бы это тебя уму-разуму научило. У партизан бы она осталась… А детишек куда? Хороша же мать, о себе не думает, так хоть о детях бы позаботилась. Отец на фронте, мать без соображения, а дочкам за что страдать? Немцев тебе бить охота? А что они нам плохого сделали, немцы эти? Вон сидят себе, никого особенно не трогают.
- Чего плохого? Я тебе скажу, чего плохого, - глаза Насти заблестели. – Нашу деревню дотла спалили. Мужиков, сколько их оставалось, всех перевешали, переубивали. Да и детей и женщин они не пожалели. Я чудом ушла и девочек вытащила. Погибла бы, если бы не партизаны. По всей стране немцы твои вешают, жгут, убивают, издеваются… Этого мало тебе? «Чего плохого»…. Мало этого?!
- Я ничего такого не видела, - отмахнулась баба Надя. - У нас сидят спокойно, не жгут никого. Так те, кого сожгли, небось вроде тебя были – головой не подумали, а сразу в бой, и даром что тяжелее скалки оружия не держали. Вот и получили. А я вот – договорилась, и другие у нас договариваются, поэтому стоит Подледный, ничего. А что твои партизане? Что немцам от них? Только злости им прибавляют. Сами мрут как мухи да других за собой тянут. Вот вроде тебя дур.
- Из-за таких, как ты, и мрут, - всхлипнула Настя. - Мы все должны как один подняться на борьбу с фашистами, а не сидеть по углам и своих сдавать, чтобы самим целенькими остаться. Договориться… как можно договариваться с ними, когда от них эта наша беда, наше общее горе?
- А ты не умничай, ты меня послушай, - поморщилась баба Надя. - Я жизнь прожила, поболее тебя повидала. И что большевики творили, видела. И как церкви они жгли, безбожники. Лучше они что ли, по-твоему? Сдавай, не сдавай… Ежели немцев наши разобьют, кто тебе что скажет, если ты детей спасала? Да и не узнает никто, что дурака твоего сдали. А если что – вали на меня, я бабка старая, свое прожила. А как немцы победят, тогда что делать будешь со своими партизанами? Хватит. Слезы подотри и лучше помоги мне привести всё в порядок. Немец-то этот, - она довольно усмехнулась, - который за главного у них, поселиться у нас надумал.
- Какой еще немец...? – едва слышно переспросила Настя, не ожидавшая, что баба Надя припасла еще одно убийственное известие. – Почему у нас?...
- Какой-какой. Обыкновенный, из штаба ихнего. Это я ему про партизанина-то рассказала. А он меня наградил. Видишь, еды сколько. И муки дал. И шоколада детям. И еще там в погребе разное, - отозвалась баба Надя, уже извлекшая откуда-то из сундука белую скатерть и теперь старательно расстилающая ее на столе. – Жить ему негде, вот и пустила я его к нам.
- Обыкновенный?! Пустила?! Да что это за… - возмущение вспыхнуло с новой силой, Настя почти задохнулась от гнева. – Не бывать этому! На порог его не пущу! И подачки нам его не нужны!
- Да кто же тебе даст его не пустить? – взглядом баба Надя, кажется, могла убить не хуже, чем клюкой. – Забыла, чей это дом? По мне, так немец сейчас всяко лучше партизанина. Ванька-то твой и до войны нам столько добра не притаскивал, как этот. Подачки ей не нужны! Ну, иди, отбери у дитя шоколадку. Че, плохи немцы?
Настя перевела взгляд на девочек. На две испуганные, перемазанные сладким лакомством мордашки. Материнское сердце сжалось. Проклиная себя за то, что отнять немецкий шоколад у полуголодных детей она не в силах, Настя замолчала и принялась помогать бабе Наде, ничего больше не отвечая на её упреки.
А та еще немного поворчала да и сменила гнев на милость.
- Настька, я вот тебе что скажу. Не дури ты. Вот немец вернется, посмотришь на него. Красивый он — прямо картинка. Все при нем.
Настя кинула на нее вопросительный взгляд. Красота или уродство немца сейчас волновали ее в последнюю очередь, если только она вообще представляла, как можно заметить хоть что-то человеческое в этих нелюдях.
А бабка, не встретив сопротивления, продолжила:
- Молоденький совсем. И такой обходительный. Мне всё – «фрау, фрау». Он и по-нашему говорит…. Забавно так, но понятно. Ну, я-то что, старая, а вот ты баба молодая, муж далеко, вернется ли — не известно...
От ужаса Настя выронила из рук тарелку, которая ударилась об пол и со звоном разлетелась на осколки.
- Вернется! Обязательно он вернется! Да что же ты мне такое говоришь!
- Да не кричи ты... экая ты нерасторопная, - нахмурилась баба Надя. - Я тебе правду говорю, что на правду кричать? Ты подумай лучше. Он начальник у них большой, из самого Берлина. Знаешь, как там перед ним все бегают? Я сегодня насмотрелась, пока награды ждала.
- Я его ненавижу, понимаешь, ненавижу, - с жаром заговорила Настя. - Я близко к этой гадине не подойду. Я ему яду крысиного подсыплю. Раз он еще и начальник!
- Я тебе подсыплю! - воскликнула баба Надя. - Что, детки тебе живые надоели?! Себя не жалко, их пожалей, что ты за мать!
Настя бессильно опустилась на стул. В чем, в чем, а в этом бабушка была права. Дети связывали мать по рукам и ногам. Хозяйкой в этом доме была баба Надя, вольна была давать кров кому угодно – да и разве ж удалось бы немцу отказать? Взял бы силой всё, что захотел… от безысходности на глаза вновь навернулись слезы.
- Все, хватит горевать. Принарядись лучше! - велела баба Надя. – И чтобы ласковой была, с немцем-то. Он, небось, тоже давно дома не был. Слушай, что я тебе говорю. Плохого не посоветую. Глядишь, заживем так, как и не снилось....

… Фальке, вернувшись в участок, обнаружил, что Мария таки вернула людей из устроенного Вольфгангом отпуска. Отпустил одну Марию на поиски всех имеющихся документов касаемо Тимофея Кузнецова, остальным Вайссер устроил небольшой смотр. Выяснилось, что подтянулись одни немцы – и в принципе, это наблюдение Фальке в некотором смысле обрадовало. Со своими он мог говорить по-хорошему, зная, что они его поймут. Инородцам, членам местного шуцманшафта, у него предназначались совсем иные слова и методы.
- Отдых закончился, - объявил Фальке. – Больше мы не имеем права сидеть сложа руки – и уж тем более, вовсе их опускать. Время сейчас тяжелое, но это означает лишь то, что мы должны приложить чуть больше усилий, чем обычно, к выполнению своей работы. На наш штаб возложена важная задача обеспечения безопасности в районе Подледный. В скором времени вы поймете, почему сейчас это особенно важно, пока же поверьте мне на слово. С сегодняшнего дня я ужесточаю правила работы подконтрольного мне участка, но знайте, всё это я буду делать лишь потому, что так же, как и вы, желаю скорейшего завершения войны, которое не должно быть иным, нежели победа Германии…
…Фальке говорил еще долго. Описывал обстановку, рассказывал, как изменятся порядки в штабе, раздавал распоряжения и назначал ответственных.
В какой-то момент появилась Мария. Ей пришлось дожидаться окончания действа, и только потом она смогла сообщить Фальке, что есть небольшая проблема.
- Гауптштурмфюрер, дело в том, что никаких данных на Тимофея Кузнецова у нас не имеется. Он не проходил регистрацию в полиции…
Вайссер изменился в лице.
- К завтрашнему дню подготовьте мне все документы относительно проживающих в настоящий момент в Подледном. И желательно статистику за прошлые годы тоже. Всё, что найдете. И еще мне нужна информация, были ли здесь зачистки и вообще, велась ли какая-либо деятельность по вычислению неблагонадежных людей.
- Будет сделано, - кивнула Мария.

… Фальке, провозившись с делами, только поздно вечером наконец добрался до дома бабы Нади. Довез его водитель на штабном автомобиле, появление которого в этом уголке Подледного вызвало ажиотаж среди соседей, до них уже начинали доползать противоречивые слухи о дневном происшествии.
Фальке запоздало подумал, что, пожалуй, выставлять тут караулы уже поздно – если те, с кем сотрудничал связист, не полные идиоты, они тут больше не появятся.
Он отпустил автомобиль и направился в дом.
Баба Надя встретила гостя с распростертыми объятиями, являя собой просто-таки образец заботы и гостеприимства.
- Проходи, проходи, милок, я тут все приготовила тебе…. Вещички свои вон в той комнате можешь сложить, я тебе там постелила… только поешь сначала, я пирожков напекла…. Не забыла, как печь-то, ой, не забыла, - притворно засмеялась она, ожидая, пока Фальке снимет верхнюю одежду и оглядится. От него, разумеется, не укрылось, насколько изба стала выглядеть чище и торжественнее по сравнению с тем, что он наблюдал утром. В очередной раз подивившись на «фрау Надью», как он принялся ее называть, гестаповец попросил воды и полотенце – умыться.
- Насть, ну где ты там? – крикнула баба Надя, наливая воды в рукомойник, прикрепленный за печкой. – Полотенце принеси для гостя, скорее! Милый, прости бабку старую, как звать-то тебя, я слышала сегодня, да не разобрала? – обратилась она уже к Фальке.
- Фальке Вайссер… - начал было представляться он, но потом счел, что полного имени будет все-таки многовато.
- Фальке Вася? – переспросила бабка. – Почти по-нашему!
- Мошно просто Фальке, - поспешно поправил её озадаченный офицер.
В этот момент, наконец, вошла Настя. Она замешкалась, пытаясь справиться с собой. Такого унижения, как сейчас, она не чувствовала еще никогда – прислуживать врагу… Но в доме были ее дети, и ослушаться бабку сейчас, да еще при этом самом немце, она не могла.
Стараясь не смотреть на ненавистного гестаповца, она протянула ему полотенце.
От Фальке не укрылось выражение ее лица и то, как она себя держала. Мгновенное подозрение о связи внучки фрау Надьи с застрелившимся связным промелькнуло в его мыслях. Уж не любовница ли? Допросить бы ее как следует…с пристрастием, если попытается молчать. Он взял полотенце из её рук: - Спасибо. Что-то не так?
- Нет, всё так, - холодно отозвалась женщина… и невольно подняла взгляд на немца. Баба Надя не соврала. Фашист был невозможно хорош. Голубоглазый, светленький, а сейчас еще и немного взъерошенный после умывания, он выглядел вполне человеком, и не скажешь, что он мог быть одним из тех, кто сровнял ее дом с землей.
Настя испугалась собственных мыслей и быстро отвернулась.
Фальке отправился за стол, где баба Надя уже во всю раскладывала перед ним пирожки, оладьи и даже немного шоколада, который не достался днем девочкам. Поблагодарив за вкусное угощение, гестаповец продолжил внимательно наблюдать за намеченной жертвой, которая принялась перебирать посуду на полке, не оглядываясь не него. Знает что-то или просто ненавидит? Её счастье, если последнее. Её счастье….
В этот момент дверь открылась, и в избу вбежали девочки. Покосившись на незнакомого человека, они, однако, не проявили к нему интереса, прыгая вокруг матери и что-то наперебой ей щебеча.
Взгляд Фальке, скользнувший по девочкам, внезапно остановился на младшей: светленькой, голубоглазой, очаровательной малышке. Вайссер смотрел на нее, как завороженный, мгновенно позабыв про все свои планы относительно ее матери, постепенно попадая во власть не таких уж давних, но сейчас казавшихся неизмеримо далеких воспоминаний.
Баба Надя заметила взгляд гостя.
- А это правнучки мои, - с гордостью сказала она. – Старшая, Ирина, и младшая, Катенька.
- Катенка? – потрясенно переспросил Фальке, переводя изумленный взгляд на бабу Надю. Это было невозможное, удивительное, странное совпадение… – Катрин…
- Катерина, - поправила баба Надя.
- Я знаю…. Катрин по-нашьему, - пояснил Фальке. – Катенка. Катенка! Подойди сюда, - вдруг позвал он.
Катенька удивленно оглянулась, захлопала большими синими глазёнками.
- Подойди, подойди, - приободрила ее баба Надя. Настя молчала, потупив взгляд. Катенька осторожно, как будто не доверяя, приблизилась к Фальке.
- Катенка значит, - повторил тот. – Ты любит шоколад?
- Она еще не знает, что это такое, - заметила баба Надя. – То есть не знает, что он так называется. А так – любит, любит….
- Тогда дерши, - Фальке протянул ей кусочек. Девочка заулыбалась. Фальке, повинуясь внезапному порыву, подхватил ее на руки и усадил себе на колени. - Нравится? А знаешь, у меня тоше ест дочка. Тоше – Катенка. Катрин. Толко она тебья помьенше. И я почти не успел ейе разглядьет, - он потрепал девочку по светлым волосам, а та, в общем-то, не слишком отреагировала на его рассказ, поглощенная слизыванием с пальцев остатков шоколада.


Глава 3. Ястреб начинает охоту

Когда Вольфганг отправил тот самый рапорт, помянутый Фальке, ему действительно обещали прислать помощника. Однако ни имени, ни точного времени, когда это случится, не обозначили.
Комендант, впрочем, был достаточно опытным человеком, чтобы не ждать у моря погоды. По своим каналам он запросил информацию о том, кого ему пришлют, и, соответственно, всё, что можно было узнать об этом человеке.
Пока задерживался ответ, сам Фальке Вайссер уже успел свалиться как снег на голову и сходу навести шума, чем заставил Вольфганга сильно напрячься. Последний, причем, боялся торопиться с выводами и действиями, не обладая четкими сведениями относительно энергичного гауптштурмфюрера, так что пока приходилось ждать, наблюдать и не показывать берлинскому посланцу свое недовольство.
Наконец Джокем Ланг – адъютант Вольфганга – положил на стол начальству вожделенный конверт, который, судя по скорости своей поездки, вообразил себя старой больной черепахой.
Соображение про черепаху, собственно, Джокему и принадлежало и было им озвучено. Вольфганг засмеялся и предложил адьютанту задержаться – Джокему он доверял и во многих случаях с ним советовался.
Уже беглый взгляд на содержание досье Фальке заставил Вольфганга присвистнуть.
Официальные характеристика и биография фон Химмельштайна мало чем отличались от всех им подобных: родился в Берлине, происхождение безупречное, образование и подготовку к службе прошел положенные… Женат на Сенте Боден. Недавно родилась дочь.
Сента Боден. Имя показалось Вольфгангу знакомым, но в чем дело, он понял только когда прочитал, что к службе в гестапо Вайссер рекомендован рейхсфюрером СС.
- Смотри-ка, как интересно, - сказал Вольфганг и показал документ Джокему. - И не побоялся дядя Гиммлер отправить мужа любимой племянницы в такую дыру, почти на фронт…..
- Да, родственники у его жены хороши, - согласился адъютант. – Но если это всё, что представляет из себя этот Фальке…
- Не думаю, - покачал головой Вольфганг, который уже добрался до следующих страниц досье, где содержался впечатляющий список достижений и объявленных благодарностей гауптштурмфюреру фон Химмельштайну. Основная часть – за активное участие в этнических чистках, за преследование врагов Рейха, личная – от фюрера, за раскрытие заговора в рядах СС…. А следом шли краткие, сухие, но достаточно ясные разъяснения где, когда и как именно было сделано то, за что была присуждена каждая конкретная награда.
Это Вольфганг тоже показал адъютанту, и тот, ознакомившись, даже потянул воротник, внезапно показавшийся ему слишком узким.
- Пробирает? – мрачно осведомился комендант. – Знаешь, я всякого навидался, но от этого досье даже у меня мороз по коже.
- Не удивительно…. От него, я смотрю, не только евреям досталось, - Ланг бегло просмотрел очередную пачку описаний. - Имя у него говорящее.
- Тоже заметил? – Вольфганг поднял взгляд на адъютанта. – На всех смотрит, как голодный ястреб на добычу – свои, чужие, без разницы….. А я-то еще поначалу подумал, что мальчишка. Мальчишка-то мальчишка, да руки уже по локоть в крови, - коменданта передернуло от отвращения. – Что ж ему в Берлине-то не сиделось…. «Толковый, полезный, исполнительный..» Тьфу!

…Фальке не тешил себя надеждой, что отведенная ему на подготовку неделя окажется достаточным сроком, чтобы очистить Подледный от всех угроз, каковые могли проявить себя в момент прохождения колонны. С учетом, что пара дней у него улетела просто на то, чтобы разобраться в тонкостях обстановки - чтобы выстроить свою работу достаточно эффективно, и знакомство с подчиненными - чтобы составить хотя бы приблизительное представление о том, кто из них чего стоит – времени не стало совсем. В итоге Фальке остановился на «варианте минимум» - проверить наличие очевидных угроз, по возможности их обезвредить, ну а дальше держать ухо востро во время нахождения колонны в Подледном. И уже после этого браться за более глубокие расследования, если на то будет необходимость. А то и вовсе отписать рапорт о благополучном завершении миссии и возвращаться в Берлин, скорее всего, за следующим заданием – но хоть ненадолго успеть повидаться с Сентой и Катрин.
Но до этого в любом случае пока было далеко, а сейчас у Фальке были намечены вполне себе текущие срочные дела.
Найти общий язык с подчиненными-немцами ему не составило никакого труда. На очереди был отряд вспомогательной полиции, сформированный, откровенно говоря, из черт знает кого: эстонцев, украинцев, немногочисленных русских, не поделивших что-то с советским режимом….. Всей этой разношерстной кодле Фальке совершенно не доверял. Это недоверие крепло в нем по двум причинам. Во-первых, его не оставляло чувство, что если немцы сражаются за себя, то эти просто примкнули к более сильному. Во-вторых, ему поступила информация, что в одном из близлежащих районов подобный же отряд пытался устроить бунт и чуть ли в итоге не слился с тамошней партизанской группировкой. Поговорив с Марией и другими подчиненными, которые провели больше времени на оккупированной территории и лучше знали возникающие тут и там проблемы, а кроме того, дольше наблюдали за конкретным шуцманшафтом, Фальке пришел к неутешительному выводу, что ждать от инородцев можно всего чего угодно.
Тогда Вайссер вознамерился провести один небольшой эксперимент, который должен был заставить неблагонадежных выдать себя.
На утреннем смотре, куда на сей раз собрали «инородцев», он обратился к ним с небольшой, но весьма красочной речью о том, что если некий народ или его представители вознамерились сровняться с немцами, то этому никто не намерен препятствовать. Однако, к великому сожалению, всего лишь надев немецкие мундиры и позабыв обо всем остальном, что в самом деле способно обеспечить подобное равенство, можно разве что доказать, что все-таки каждой расе отведено вполне определенное место, и иное занимать она не может – и потому и не должна. И если вдруг такое случится, то каждый, кто «не дотянул», будет водворен на свое законное место со всеми вытекающими.
Произнося всё это, Фальке внимательно наблюдал за лицами слушателей. Многим этот разговор пришелся не по вкусу, были и те, кто испугался - гестаповец уловил этот страх, промелькнувший в некоторых встреченных им взглядах. Теперь следовало претворить в жизнь вторую часть плана: превентивно запугать зверя удалось, далее нужно было отрезать ему путь к другой кормушке. А заодно убить еще одного немаловажного зайца.
Объявив, что приказ, который сейчас последует, обладает особой важностью, и тщательное его исполнение добавит плюсов на пути к «единению с арийской расой», Фальке разделил людей на группы и каждой назначил свой участок Подледного.
- Мне стало известно, что в поселке проживает большое количество людей, не прошедших у нас регистрацию. Среди них могут оказаться как безобидные беженцы, так и наши главные враги – большевики и евреи. Ваша задача – прочесать отведенную вам территорию и проверить всех живущих на ней. Всех незарегистрированных – под арест. В случае неподчинения и попыток воспрепятствовать вашим действиям можете применять любые средства, вплоть до расстрела на месте. Места проживания арестованных должны быть тщательно осмотрены и обысканы. На всё это даю вам срок три дня. На сегодня задания я распределил, в последующие два дня буду корректировать состав групп в зависимости от того, кто будет действовать успешнее, и распределять оставшиеся участки соответственно.
… - Ни один немец в операции не задействован, - заметила Мария Гофман чуть позже, когда люди приступили к выполнению приказа. – Что вы задумали, Фальке?
- Я хочу обезопасить нас от удара в спину, - признался тот. – Вряд ли даже тихим подледненцам придутся по вкусу аресты и зачистки.
- То есть, вы не просто так упомянули о столкновениях, вы считаете, что они будут? – Мария пока не понимала, к чему он клонит.
- Я вполне допускаю, что будут. Именно поэтому я развязал руки отрядам.
- А если они перестараются?
- Тоже не худший вариант.
Брови Марии удивленно приподнялись:
- Это-то вам зачем нужно, Фальке?
Он улыбнулся слегка хищно:
- Дайте людям явного врага – и скрытого они перестанут замечать. Нет, я, конечно, не надеюсь, что у русских прибавится любви к нам. Но штуцманов после зачисток они будут ненавидеть сильнее. А те, в свою очередь, чем с большим размахом воспользуются предоставленными мной полномочиями, тем меньше оставят себе шансов договориться с противоположной стороной. Ну а в конце концов, за слишком откровенные зверства мы можем даже кого-нибудь наказать.
Мария засмеялась:
- Ловко. И кто же станет козлом отпущения?
- Кого-нибудь, кто особенно сильно сомневается в необходимости дальнейшего сотрудничества с нами, - просто ответил Фальке. - Вы спрашивали, почему не задействованы немцы. Задействованы. Но чуть иначе. Ну да ладно, к этой теме у нас еще будет возможность вернуться. А сейчас, Мария, собирайтесь – нам с вами надлежит прояснить кое-что относительно убитого связиста.
…Настя только-только начала приходить в себя после всего случившегося. Слишком многое успело смешаться за короткий срок: страх, известие о гибели Тимофея, боль из-за поступка бабушки, бессилие, потом появление этого немца и…. внезапное осознание, что ненависть, направленная на что-то безликое, приходит в замешательство, когда на ее пути оказывается кто-то, хотя бы внешне подобный обычному человеку.
Настя сметала с крыльца снег, ждала бабу Надю, которая отлучилась нанести обещанный визит Дарье Михайловне, а заодно подсунуть болтливой соседке кусочек немецкой «награды» - дабы оная Дарья Михайловна из благодарности попридержала в дальнейшем свой не в меру длинный язычок, и … снова и снова думала о Фальке.
Перед глазами сама собой возникала картина, которую Настя наблюдала уже который вечер подряд: растрепанный, слегка усталый Фальке, ласково улыбающийся сидящей у него на коленях Катеньке…..
«Немец как немец, - думала Настя, - а вот так посмотришь – вроде и ведет себя по-человечески…. Возится с ребенком – даже взгляд теплеет. Дочка у него дома, оказывается…. Боже, о чем я думаю, забыла, что они у нас творили? Этак я как баба Надя стану, начну повторять это ее «Сами виноваты»… Нет, ну с другой стороны – этот Фальке ведь не лично войну объявлял… но и те, что жгли и убивали – не лично. Если они люди – как люди могут делать то, что творили они? Нет, нет, враги они, враги, предатели и звери, и нечего бабу Надю слушать…. Вот только кое в чем она права. Потише мне надо быть. Что толку от меня-то, с двумя детьми. Не мне фрицев из страны гнать. Мне – смириться и ждать. В конце концов, не так уж и противно оказалось с немцем под одной крышей…. Всё, хватит. Немец – он и есть немец. А то как бабка буду – симпатичный, детишек приласкал – а я уже и растаяла».
Твёрдо решив больше не позволять себе подобной слабости, Настя отправилась внутрь дома проверять, чем заняты девочки.
Она застала их в тот момент, когда старшая, Иринка, уже практически отобрала у Катеньки какую-то блестящую штуку, от чего у малышки глаза мгновенно оказались на мокром месте, и она жалобно пролепетала:
- Отдай! Это мне дядя флиц дал! Не тебе!
- Что у вас тут за шум? – строго сказала Настя. – Ира, почему ты опять обижаешь Катюшу?
В этот момент женщина увидела, что именно дал Кате «дядя флиц». Это была кокарда с немецкой фуражки - раскинувший крылья орел, держащий в лапах знак свастики.
Первым порывом Насти было отобрать и выкинуть немецкий значок. Но ее остановила мысль о том, что Фальке может об этом узнать. Девочки опять принялись отбирать друг у друга «птичку», пришлось их разнимать.
- Прекратите возню! Играйте по очереди и не шумите, а то птичка улетит назад, к дяде фрицу, - пригрозила Настя, а про себя подумала – не менее негодующе – «Нет, ну ты подумай… Птичку он дал. Уже детей вербует! Тоже мне, гестапо…»
В этот момент скрипнула входная дверь. Настя обернулась, ожидая увидеть бабу Надю, или, на худой конец, заглянувшую в гости соседку – но вместо нее на пороге оказался Фальке собственной персоной. В душу Насти было закралось мерзкое, нехорошее предчувствие – но в этот момент Катенька, сорвавшись с места, кинулась прямиком к немцу – как оказалось, не много не мало за защитой:
- У меня Илка птичку отнимает!
Настя невольно улыбнулась – уж больно умилительной выглядела эта картина - ябедничающая гестапо Катя.
- Девочки ваш подарок поделить не могут, - сказала Настя вслух. – Прямо уж не знаю, как их помирить…
Из-за спины Фальке вышла высокая девица – тоже в нацистской форме. Она скептично оглядела избу и прошла к противоположной стене, где и остановилась, внимательно глядя на Настю. Та напряглась еще сильнее, а гестаповец тем временем обратился к девочкам:
- Ничьего. У менья еще есть птичка. Только она спрьяталас. Поищите её во дворье.
- Я обычно не пускаю их во двор в одиночестве… - попыталась возразить Настя, но взгляд Фальке был более чем красноречив:
- Ничьего с ними нье случится.
- Идите, - сдалась Настя. Она убрала руки под передник, чтобы немцы не увидели, как предательски они дрожат. «Узнал что-то или подозревает меня из-за моей холодности? – со страхом думала женщина. – Ох, баба Надя, была ты права, что же не послушала я твоих наставлений…»
Тем временем Фальке задвинул щеколду на двери и снова обернулся к Насте:
- У менья ест к вам серьезный разговор. И его исход завьисит только от вас. Чем честнее вы будете мне отвечат, тьем лучше будьет вам. Садьитес. Можьете сделать себье чаю, если хотите.
Настя с радостью ухватилась за это разрешение. «Ничего страшного не произошло. Это не допрос, это не допрос, это просто серьезный разговор», - попыталась она убедить саму себя.
Разливая чай на троих, она лихорадочно вспоминала всё, о чем договаривалась с Тимофеем. «Если вдруг меня раскроют, ты всё отрицай, - говорил он ей. – Ты ничего и никого не видела, ничего не знаешь. Спросят, где две недели скрывались – скажи, в старой землянке в лесу, где дети из деревни играли. Еду тебе я добывал. Ты и не знала, каким образом…»
- Мне известно, что Тимофей Кузньетсов появился в Подлиодном вместе с вамьи. Скажите, как это вышло и какие вас свьязывали с ним отношения? – начал допрос Фальке.
«Только не сбиться, только бы не сбиться…» - думала про себя Настя, отвечая на вопросы гестаповца. Тимофей был ее соседом. Дружил с ее младшим братом, ее саму знал не больше, чем все знают своих соседей. Когда пришли немцы, помог. Потом вместе прятались в лесах, мерзли, голодали, прятались от людей… Потом вспомнили про бабу Надю и пришли в Подледный. Всё. Больше почти не общались. Тимофей нелюдимым стал – не удивительно, ведь на том пепелище остались все его родные и близкие…
Фальке слушал всё это внимательно, периодически вставляя какие-то замечания на немецком, адресованные Марии. А Настю едва не трясло от страха, но каждый раз, когда сдерживаться становилось совсем сложно, она переходила к описанию самых тяжелых своих воспоминаний – надеясь, что эти темы сделают дрожь в голосе вполне оправданной. Главное было не помянуть ненароком Татьяну.
Татьяна, как и Настя, числилась при местном фельдшерском пункте медсестрой, но была вхожа в немецкую комендатуру – ее вызывали туда оказывать помощь не-немцам. Таким образом Татьяна могла находиться в самом осином гнезде, собирая информацию, затем передавать ее Тимофею, а иногда и напрямую – партизанам, с которыми была каким-то образом связана. Отчаянная, смелая, и при этом совсем еще девчонка, у которой только взгляд выдавал, сколько на самом деле довелось пережить его обладательнице – Настя уже успела переговорить с ней, предупредив, что за домом бабы Нади установлена слежка и появляться поблизости ни Татьяне, ни другим нельзя.
Тем временем Мария наклонилась к уху Насти и проговорила на ломаном русском:
- Ты нам должна всё говорит, всё честно говорит. Йесли будешь врат, я буду поливат твоих детей водой на снег. А ты будет смотрет на это, пока всье не расскажешь, как было.
Услышав эту угрозу, Настя похолодела от ужаса. Потом на смену ужасу пришел гнев.
- Господи, да что же за звери вы такие! – воскликнула Настя. – Вы же женщина, тоже матерью будете! Я всё сказала, больше я не знаю ничего!
- Я сейчас нье женщина, я офьицер. А когда будут мои детьи, я готова убьить сотни ваших ради нихь, - заявила Мария..
Фальке наблюдал за этим, не вмешиваясь. Затем сделал Марии знак остановиться и обратился к Насте:
- Я поверью вам сегодня. Но вы должны пообещат мне койе-что.
- Что же? – поспешно спросила Настя, у которой сердце сжималось от представления картины, описанной «не женщиной, а офицером».
- Йесли кто-нибудь будет интересоваться Тимофеем Кузнетсовым, вы должны сразу же рассказат мнье об этом, - закончил Фальке. – Ничьего сложного.
- Да, да, конечно. Я непременно расскажу, если что-то узнаю, - пообещала Настя, совершенно уверенная в том, что Тимофеем больше не поинтересуется никто и никогда.
Фальке не слишком поверил Насте. Он допускал мысль о том, что женщину могли и не посвятить в тайну – но ровно так же допускал и то, что она знала, кто такой Тимофей, с самого начала. Однако пока что счел, что на свободе Настя будет ему полезнее – невиновная, она ничем не мешала, а виноватую рано или поздно можно было выследить и накрыть тех, кто испугался приходить к дому, где повадилось бывать гестапо.
Поэтому Фальке закончил допрос, поднялся со своего места и направился к выходу. Мария последовала за ним, победоносно оглядываясь на Настю.
Настя же, которую совсем покинули силы, так и осталась сидеть за столом, сжимая в руках чашку уже остывшего чая. До ее слуха донесся голос Фальке, о чем-то переговаривающегося с детьми.
Через некоторое время Иринка с Катюшкой вбежали в избу, чуть только не светясь от радости. Фальке сдержал свое обещание - "птички" теперь были у обеих...

… В первый день проверок было арестовано около тридцати человек. Личность части из них установить не удалось вовсе, но кое-кого вычислили наверняка, к примеру, один вообще неосмотрительно хранил у себя документы, подтверждавшие его некогда весьма активную деятельность в интересах большевиков, а еще троих взяли с поличным, когда они пытались спрятать советские агитационные листовки, предназначенные для распространения в Подледном. В последующие дни число арестованных резко выросло – добрую их часть прихватили до кучи, по причинам, о которых будет сказано чуть позже.
К вечеру первого дня случился некий примечательный инцидент. Помимо жилых домов в списке подлежащих проверке мест значилось некое количество брошенных, обрушившихся и выгоревших помещений, где теоретически могли скрываться – или использовать их как перевалочные пункты – диверсанты.
Диверсантов выявлено не было, зато в одном из таких мест, в импровизированном тайнике – яме, сверху засыпанной всяким гнильем, проверяющие обнаружили огромные бутыли самогона, судя по всему, припрятанного местными жителями. Богатство было изъято, но об этом Фальке доложили только поздно вечером, когда отовсюду уже доносились счастливые вопли и песни отдыхающих от тяжелого трудового дня штуцманов.
Фальке лишь загадочно усмехнулся и поинтересовался у Марии, участвуют ли немцы в этом всеобщем веселье. Мария честно ответила, что поначалу «кладом» с ними не поделились, но теперь уже угощают чуть ли не всех желающих. К удивлению девушки, Фальке отреагировал на это сообщение весьма странно: он удовлетворенно кивнул, засобирался домой и посоветовал Марии последовать его примеру.
..На следующий день, когда вчерашние собутыльники еще мучились тяжелым похмельем, на стол Фальке легли отчеты о проделанной работе и список имен тех, с кем под действием алкоголя собственный язык сыграл злую шутку. Теперь можно было переходить к последней, самой рискованной части плана.
Из своих немецких подчиненных Фальке отобрал тех, кто сносно говорил по-русски. Таких оказалось немало – за два года жизни здесь им волей-неволей пришлось нахвататься хотя бы минимума полезных фраз, так что бедняга Отто, ставший жертвой бабы Нади, был скорее исключением. Из отобранных людей Фальке, в свою очередь, оставил самых надежных и сформировал несколько небольших групп по 3 – 4 человека. Этим импровизированным отрядам надлежало переодеться в русских, тайно распределиться по Подледному и занять несколько заранее подготовленных точек. А затем сымитировать якобы нападения русских на шуцманов, прочесывающих поселок. Точки были выбраны так, чтобы с них было удобно вести обстрел, а так же отступать – не рискуя попасть под пули противника самим – ибо меньше всего Фальке было нужно, чтобы его хитрость с переодеваниями раскусили, хотя он и заготовил план действий на этот случай. Отряды-жертвы тоже были выбраны не случайным образом – районы, в которых находились засады, Фальке назначил для проверки тем группам, в которые по возможности собрал людей из своего «пьяного списка», как это окрестила Мария.
Таким образом, гестаповец ждал, что шуцманы, столкнувшись с противодействием «русских», так или иначе озвереют – хотя бы испугавшись за собственные шкуры – и натворят тех самых бесчинств, которые потом можно будет свалить на оставшихся неблагонадежных, сделав заодно реверанс в сторону местного населения – мол, немцы строги, но справедливы, и отвечать перед ними будут только действительно виноватые.
А еще борющийся с «фашистскими прихвостнями» отряд мог вызвать сочувствие у местного населения, а в самом удачном случае – привлечь к себе внимание настоящего русского сопротивления. После чего Фальке осталось бы только арестовывать и допрашивать как сочувствующих, так и сопротивляющихся.
К вечеру четвертого дня Мария принесла Фальке пачку отчетов, которые тот взял за правило регулярно требовать с подчиненных.
- Благодарю, - Фальке забрал пачку и занялся «увлекательным» чтением. Цифры и списки арестованных в Подледном гауптштурмфюрера интересовали мало: информацию о них он уже получил и даже имел результаты допросов некоторых особо подозрительных лиц. Бывшие партийные, те, чья национальность не внушала доверия и, тем более, провокаторы попадали под расстрел по факту. Оставалась чистая формальность – отдать распоряжение и подписать нужные документы, что Фальке, разумеется, и сделал, исключив пока тех, кто, с его точки зрения, мог еще оказаться полезен.
Казни особенно не афишировали – осужденных вывозили за пределы поселка, в местечко под названием Клетвин овраг. В этом самом овраге убитых и оставляли, присыпав максимум снегом – земля слишком заледенела для того, чтобы тела можно было закопать. Фальке понимал, что шила в мешке не утаишь, и слухи по Подледному всё равно расползутся, ну, а сами аресты и так проводились более чем открыто, но надеялся успокоить население, устроив таки пару показательных расправ над шуцманами, превысившими свои полномочия после встреч с Вайсеровскими «партизанами».
Сводка происшествий, которая шла в отчетах следом и была основным, ради чего Фальке все это читал. Донесения шуцманов были одно другого краше – внезапные атаки неуловимых врагов с разных сторон поселка произвели впечатление. Например, один из шуцманов умудрился насчитать во время такой стычки «штук двадцать яростно отстреливающихся партизан», посчитал, что «поселок захвачен русским движением сопротивления», после чего арестовал всех жителей двух ближайших улиц – на всякий случай. Этот пассаж Фальке зачитал Марии вслух – похохотали вместе, правда, гауптштурмфюрер – от души, а девушка – слегка натянуто, так как посвятить ее в подноготную своих планов начальник так и не соизволил.
- Мария, проверьте этих арестованных и тех, кто чист, отпустите по домам, - сказал Фальке, отсмеявшись. – Автора опуса – под арест за ложь в рапорте и за разведение паники. Проведите разбирательство по всем случаям стычек с сопротивлением и по последующим действиям шуцманов. Если окажется, что лица из известного вам списка превысили свои полномочия – они так же должны быть арестованы.
- Я понимаю. Будет выполнено, - кивнула Мария.
- Прекрасно. Ну, на сегодня, пожалуй, всё. Можете идти отдыхать.
- Спасибо, - улыбнулась девушка и вышла, но уже через несколько минут вбежала обратно. Вид у нее был крайне взволнованный.
- В чем дело? – резко спросил Фальке, почувствовавший, что что-то случилось.
- Взяли двух партизан, - Мария только что не сияла. – Говорят, наши засекли их прямо в городе, когда те шли на задание….
- Прекрасно. Тогда начнем с них, - Фальке выловил из портсигара сигарету, готовясь к долгому и интересному разбирательству, в очередной раз забыв о том, что эта крайне вредная привычка недостойна истинного арийца...
Их было двое. Двое парней, возрастом, пожалуй, чуть помоложе Фальке. Внешность – самая обычная, только один был конопатый настолько, что на его лице не осталось места, не покрытого этими рыжими крапинками. Взъерошенные, в меру драные – но впрочем, это ни о чем не говорило, с ними не сильно церемонились, пока задерживали и волокли в участок. Словом, самые обычные парни, которые вполне сошли бы за местных жителей, если бы не наличие у них оружия и не его качество. И не то, насколько успешно они отстреливались, оказывая помощь «попавшим в беду русским».
Дело в том, что в плену ребята оказались совершенно неожиданным для себя образом. Один из фальковских «партизанских» отрядов, обстреляв назначенную цель, приготовился отступать. Но каким-то образом неподалеку оказался еще один отряд шуцманов – и прибежал на выстрелы.
После этого началась серьезная перестрелка, в процессе которой немцы серьезно рисковали – их было мало, и они потеряли свое преимущество в плане расположения. Но откуда ни возьмись объявились двое незнакомцев и обстреляли шуцманов со спины, сровняв силы сторон. После чего, собственно, отправились выяснять, кто такие эти русские, столкнувшиеся с фашистскими полицаями….. Пожалуй, ответ на свой вопрос они получили практически мгновенно – и так же быстро были обезоружены и скручены.
Вот теперь они сидели в помещении, отведенном под допросы, и переругивались между собой, пока Фальке якобы ждал переводчика и копался в каких-то бумагах, а на деле прислушивался к разговору русских – не скажут ли что-нибудь ценное.
Но пока всё ценное, что можно было выловить из этой перепалки, заключалось в том, что это именно конопатому пришла в голову мысль помочь «своим», и собственно он и полез на рожон – у второго же не осталось выхода только как поддержать слишком деятельного товарища.
- Я тебе говорил, не наше это дело, нам надо было посмотреть и уйти, - шипел на конопатого его подельник.
- Я что, знал, что это немцы переодетые окажутся?! – возмущался рыжий. – Я думал свои, а своих я бросать не приучен!
- Не приучен он…. И зачем я только согласился с тобой идти…. Надо было тебя там кинуть… Это ты вон теперь гестаповцам объяснять будешь, к чему ты приучен, к чему нет, и кто тебе, такому красивому, пистолет дал…
Фальке чуть повернул голову, чтобы незаметно взглянуть на пленников. Но тем все-таки хватило ума тему про пистолет не развивать, и они снова перешли к препираниям, следовало им помочь «своим» или пройти мимо.
Наконец, через условленное время вошли Мария с переводчиком. Фальке даром что прекрасно мог обойтись без последнего, совершенно не собирался облегчать русским жизнь, говоря с ними на их языке.
- Приступим, - Фальке кивнул стенографисту, тот в знак готовности поправил лист бумаги. – Назовите ваши имена, фамилии, место нынешнего проживания и род ваших занятий.
- Иван Иваныч Иванов, собиратель прошлогоднего снега, место нынешнего проживания – там в лесу под сугробом, потому что все нормальные дома ваша братия заняла! – мгновенно среагировал рыжий, с вызовом и легкой злой полуулыбкой на губах глядя на Фальке.
- Петр Петрович Петров, первый помощник по собиранию прошлогоднего снега, проживаю там же по той же причине, - поддержал конопатого второй арестант.
Фальке терпеливо выслушал повтор всего этого от переводчика. Когда тот перевел, Мария вспыхнула:
- Они шутить решили!
- Пусть посмеются, если им угодно, - ровно ответил Фальке, ни на йоту не изменившись в лице. – Хорошо, Иван и Петр, значит, Иван и Петр. Я даже готов поверить, что «прошлогодний снег» подлежит исключительно отстрелу. Но меня крайне интересует вопрос, откуда у вас армейское оружие.
- Какое-такое оружие, армейское, говоришь? Да не знаю, нашел в канаве эту штуку, нажал крючочек – она бабахает, ну думаю, буду теперь ходить и бабахать, а что за штука, я и понятия не имею, оружие, не оружие, я дурак, вон, Петька подтвердит, - духарился рыжий.
- Подтверждаю, - с предельно серьезной миной кивнул «Петр».
- Это очень печально, если вы дурак, и товарищ вам под стать, - заметил Фальке. – Это очень печально для вас. Потому что я хочу знать, кто и зачем послал вас в Подледный – и вы мне это расскажете в любом случае. Любой дурак должен понимать, что смерть – это не самое страшное в жизни. Она иногда может быть даже желанна, впрочем, не советую вам проверять на себе это мое сообщение. У вас есть шанс договориться со мной по-хорошему – рекомендую использовать его.
- Ах, ты рекомендуешь. Порекомендуй лучше себе, сволочь фашистская…. – рыжий разразился длинной тирадой, смысл которой Фальке понял, хотя едва ли мог разобрать значение отдельных слов.
Гауптштурмфюрер поднялся со своего места, приблизился к арестантам, а затем точным и сильным ударом под дых заставил рыжего согнуться пополам и захрипеть. Потом в его руке блеснул кастет.
- Шанс договориться по-хорошему только один, - медленно и четко проговорил Фальке. – Все прочие способы для вас будут одинаково плохи. Впрочем, если вы выбрали их – за мной дело не станет.


Глава 4. Награда за бдительность

Когда допрос наконец завершился, ночь за окнами уже посветлела, до рассвета, правда, оставалось еще около полутора часов, но Фальке очень отчетливо почувствовал, что уже наступило утро.
Усталости он не чувствовал. В течение ночи они с Марией вели допрос попеременно, подменяя друг друга. Пока один допрашивал, второй уходил в кабинет отдохнуть, и Фальке даже удалось пару раз ненадолго вздремнуть, но этого хватило, чтобы силы немного восстановились. Увы, такая срочность была необходима – до прихода колонны осталось всего двое суток.
Мария выглядела значительно более усталой, чем он, однако, как ни странно, довольной.
- Вам нравится ваша работа, как я посмотрю, - заметил Фальке, когда девушка опустилась в кресло напротив него.
- Разве это плохо? – улыбнулась она. Фальке подумал, что она выглядит слегка опьяненной: блестящие глаза, порозовевшие щеки, взволнованный, ставший более высоким голос.
- Нет, просто это очень заметно.
Она засмеялась:
- А вам не нравится?
- Мне, честно говоря, очень не нравится то, что у нас один заключенный мертв, а второй без сознания и непригоден к допросу, - отозвался Фальке. – Причем вашими стараниями мертв именно тот, который уже был готов говорить.
- Простите меня, Фальке, я переоценила его силы, - Мария, кажется, наконец смутилась. – Я не думала, что мужчина может быть настолько слаб.
- Что сделано, то сделано, во всяком случае, мы теперь точно знаем, что про нашу «сверхсекретную» колонну известно как минимум партизанам, - задумчиво проговорил Фальке. – Следовательно, они попытаются сделать что-то, чтобы наши планы сорвать.
- Что? Поджоги? Взрывы? Или поломка техники? – предположила девушка.
- Скорее всего, - кивнул гауптштурмфюрер. – Кроме того, нельзя исключать угрозу с воздуха. Я помню, как наш дражайший комендант оговорился относительно бомбежек, и, хотя теоретически вражеским самолетом тяжело прорваться сюда,….
- …полностью исключить вероятность их появления нельзя, - подытожила Мария. – И что будем делать?
- А что мы можем сделать. Усилим охрану, насколько возможно. А еще я намерен поговорить с Вольфгангом – пусть вызывает воздушное прикрытие. Истребители на время, пока колонна будет стоять в Подледном, тут явно не помешают. Лучше перестраховаться, чем предложить врагу столь заманчивую и удобную мишень.
- Может быть, увести колонну в сторону, в лес, замаскировать? – предложила Мария. Фальке поморщился.
- Да бесполезно. Место для ее стоянки и так выбрано наиболее удачное. К тому же, на большое расстояние мы ее не отведем, а близкое с самолета будет определяться на раз. Поэтому просто нет смысла. А вот о том, что стоит изменить время ее отправления, я думаю.
- Раньше, позже? – уточнила Мария.
- Как получится, - уклончиво отозвался Фальке, - это уже как получится…. На самом деле меня смущает другое.
- Что же?
- Откуда им стало известно про колонну?
- Подозреваете что-то?
- Подозреваю… всех и во всем, - мрачно усмехнулся гестаповец. – Да толку-то… Ладно. Давайте-ка с вами выпьем чего-нибудь горячего – хоть чаю, хоть это ваше мерзкое подобие кофе, хоть просто кипятка – а потом – я в комендатуру, договариваться с Вольфгангом, а вы следите за нашим «Иван Иванычем». Я сомневаюсь, что в ближайшее время он будет годен для полноценного допроса, но чем черт не шутит – вдруг заговорит.
- С «Иваном» я разберусь, - согласилась Мария, - но комендатура… Фальке, вы не хотите отправиться домой и отдохнуть? Я, конечно, прошу прощения за такое грубое нарушение субординации, но…
- Да всё в порядке, мы с вами ее вообще не очень соблюдаем. Нет, спасибо за заботу – но спать мне пока некогда, - отрезал Фальке.
…- В чем дело, герр Вайссер? Что вы еще удумали в такую рань, какие партизаны, какая колонна, какие истребители – это действительно настолько срочно, что не может подождать пару часов? – разбуженный ни свет ни заря Вольфганг потряс головой, пытаясь прийти в себя и понять, за каким чертом Фальке не спится в такое время, как всем нормальным людям.
- Хорошо, я повторю еще раз. Мне стало известно, что русские знают время прихода нашей колонны и проявляют к ней повышенный интерес. В связи с этим требуется принять ряд срочных мер. Ну, очнитесь же, герр комендант! Или я буду вынужден окатить вас водой!
- Что вы себе позволяете, гауптштурмфюрер?!
- В подобных условиях меня и военный трибунал оправдает, - безапелляционно заявил Фальке, протягивая Вольфгангу его уличную одежду. – Собирайтесь, нам надо немедленно попасть в комендатуру и связаться со всеми, кем нужно.
…Вольфганг отчаялся объяснить, что в такой час связываться с кем-то, пожалуй, бесполезно. Казалось, что Фальке готов чуть ли не за шиворот тащить коменданта в отдел связи, поэтому пришлось подчиниться.
Наконец, после целого часа мучений, дело было улажено.
- Ну что, довольны, герр Вайссер? – устало спросил комендант.
- Не вполне, если колонна будет стоять на прежнем месте и в условленное время, двух истребителей для охраны мало.
- Мало?! – не сдержавшись, воскликнул Вольфганг. - Они и так чудом согласились. Авиация нужнее на фронте, а не здесь, в тылу, куда вражеские самолеты вообще не долетают…
- Не долетают? – поднял бровь Фальке. – Вы же сами говорили мне о бомбежках.
- Хорошо, долетают, - сдался Вольфганг. – В противном случае я бы просто не согласился на это предприятие. Но поверьте, не так часто и не в таком количестве.
- Ладно, это сейчас не так важно. Если мы перестраховались – тем лучше, - Фальке подавил желание зевнуть – кажется, бессонные сутки решили намекнуть о себе. – Теперь наша задача – уговорить командование отправить колонну раньше, не задерживаясь в Подледном. Остановка, дозаправка – и сразу отправление.
- Ох, - тяжело вздохнул Вольфганг. – Дозаправка… а люди?
- А что люди? – не понял Фальке.
- Да солдаты, которые идут с колонной. Они ведь тоже не железные, поэтому им и дали время на отдых здесь, на перевалочном пункте.
- Я всё понимаю, но это слишком рискованно. Придется им дождаться мирного времени и отдыхать тогда, - гестаповец взглянул на часы. – Ладно, я свое мнение озвучу, но вы меня очень обяжете, если поддержите инициативу со своей стороны.
- Я попробую это сделать, но я не обещаю, что ко мне прислушаются. А вот вы, почему бы вам не задействовать свои связи?
- Связи? – удивился Фальке. Потом понял и усмехнулся: - Ах, ну да… Нет, это работает только по части преследования политических преступников. Если бы колонну нужно было арестовать, было бы намного проще.
Вольфгангу совершенно не понравилась эта шутка, но он предпочел промолчать.
…Первая половина дня выпала довольно тихой. Но Фальке не оставляло чувство неясной тревоги. Сидя в своем кабинете, он курил сигарету за сигаретой и снова и снова мысленно перебирал кусочки мозаики из событий и собственных действий, пытаясь понять, что и где он еще мог упустить или неверно рассчитать. Итак, свои ряды были подчищены от неблагонадежных, в Подледном проведены необходимые аресты, патрули усилены, истребители вызваны, и, что самое главное, был найден реальный партизанский след, а живой свидетель отлеживался в бараке и мог поведать еще много интересного. Что же касается изменения времени отбытия колонны – об этом вести речь до ее прихода было рано.
«Что же я упускаю?» - снова и снова спрашивал себя Фальке.
Оставался еще убитый связист и те, с кем он контактировал в Подледном. Пока никто из подозреваемых не дал по нему никакой информации, хотя некоторые его и признали – мол, да, видели пару раз в поселке, жил у бабы Нади в доме…. Это Фальке и так прекрасно знал. На то, чтобы вытянуть что-то более ценное, требовалось время и количество допросов, в том числе и с пристрастием. Этим теперь и следовало заняться, так как для безопасности первой колонны Фальке сделал уже всё, что мог, а для успешного прохождения последующих как раз и требовалось выйти на диверсантов и прекратить их деятельность.
Фальке разложил перед собой карточки оставленных им арестованных. Его память давно приспособилась к информации такого рода: он запоминал имена и лица и в деталях мог восстановить в своих мыслях допрос каждого из людей, фигурировавших в конкретном деле. Кем из них стоит заняться в первую очередь? Кто наиболее подозрителен, кто может знать больше, а кого легче всего сломать?
Ответы были практически на поверхности. Фальке принялся передвигать карточки по столу, тасуя их и выстраивая в определенную последовательность. Наконец, взяв первую из них, он позвал помощника – сегодня это была не Мария, которую сжалившийся гауптштурмфюрер отправил все же отдыхать, а некий Эрих Радель. Вообще-то он занимался в основном уголовными делами, но именно на Эриха и его знание поселка Фальке опирался, планируя свою операцию с фальшивыми партизанами. Эрих еще и лично участвовал в ней во главе одного из отрядов, и Фальке остался доволен и им, и его деятельностью, поэтому теперь намеревался держать толкового человека поближе к себе, как и Марию.
- Эрих, распорядитесь, пожалуйста, чтобы вот этого человека подготовили для допроса, - велел Фальке, передавая помощнику выбранную карточку.

…Подледному повезло. Очень сильно повезло по сравнению со многими другими деревнями и поселками, которым доводилось переживать разное : и жестокость захватчиков, и бесчинства местных полицаев, часто, правда, спровоцированные самими же жителями или слишком активной партизанской деятельностью, но иногда и не вполне понятные. В Подледном с самого начала ничего такого не было. Правда, население обложили налогом, не слишком тяжелым, но все-таки ощутимым, и работать многим приходилось теперь на немцев – особенно в летнее время, но зато никого толком не проверяли на предмет благонадежности и даже не очень контролировали приток беженцев из соседних сел. А те и пользовались – постоянно стекались в Подледный. Правда, сидели тихо – по принципу «не буди лихо».
Но лихо в лице Фальке всё ж таки проснулось и добралось до своих жертв. Впервые по Подледному прокатилась волна арестов, и какая волна! Правда, часть арестованных затем вернулись домой – но вести разлетаются быстро, поэтому очень скоро весь Подледный знал и о партизанах, которые стреляли в полицаев, и о сожженном полицаями доме, где предварительно расстреляли все семейство, так как у них были обнаружены якобы вещи партизан, и о Клетвином овраге, и о том, как туда тайком вывозили людей, и о стае ворон, слетевшейся на мертвые тела, которые покидали в тот же овраг, не удосужившись похоронить их хотя бы в общей могиле…
И имя Фальке Вайссера уже слетело с чьих-то губ. Он - новый начальник гестапо. Тот, кто командует полицаями, жгущими дома, и расстреливает у Клетвина оврага ни в чем не повинных людей. Когда-нибудь, через много-много лет, эти дни Подледного станут приводить как пример бездумной жестокости немецких захватчиков и их подручных, а имя Фальке станет одним из проклятых. Впрочем, наказания без вины не бывает – пусть не в Подледном, но в той крови невинных, которую Фальке пролил, он бы, пожалуй, мог захлебнуться. Ведь он помогал проводить этнические чистки, вычисляя, где скрываются преследуемые инородцы. И если ему давались полномочия принимать решения о казнях, он, не колеблясь, подписывал приказы. А затем следил за их выполнением. Он проливал кровь тех, кого не считал людьми, потому что они несли угрозу настоящим людям. Глядя на мир сквозь призму своих мечты и идеи, он делал то, в чем видел свой долг. И до последних мгновений жизни ему не пришла в голову мысль, что в долге можно раскаяться…

…Этот же долг вынуждал его и теперь отгонять от себя усталость и раз за разом отдавать распоряжение, чтобы к нему доставили следующего арестанта.
Теперь перед ним сидела девушка лет 16ти, со спутанными и местами слипшимися от крови волосами, с искусанными губами, но со взглядом зверька, испуганного, загнанного в угол, но от того еще отчаяннее готового защищаться.
С ней Фальке уже говорил. Она была одна из тех, кого арестовали в самый первый день с агитационными листовками. Она пугалась, когда ей угрожали. Она кричала и плакала от ударов. Но она молчала, когда задавали вопросы.
Фальке был уверен, она что-то знает. А еще чувствовал, что есть что-то, на чем этот зверек обессилеет перед собственным страхом. Оставалось только нащупать это что-то, но что...?
- Послушайте, зачем это всё вам нужно? Неужели вы хотите здесь распрощаться и с молодостью, и с красотой, и со здоровьем? – говорил Фальке, прохаживаясь по комнате. – А с этим вы распрощаетесь, могу обещать вам, очень и очень быстро. Сейчас вы еще можете как-то себе помочь. Но если будете молчать, я снова отдам вас своим подручным. А потом снова и снова – сколько вы так выдержите? Неужели тот, чье имя вы не хотите называть, стоит таких мучений?
- Я … ничего… вам… не скажу, - процедила девушка. Голос ее дрожал, в глазах снова заблестели слезы – на этот раз злые и бессильные.
- Вам принести воды? – осведомился Фальке и, не дожидаясь ответа, распорядился. – Хорошо, давайте попробуем понемногу. Возможно, что-то вы можете рассказать. Подумайте. Что-то совсем не страшное. В любом случае каждое слово способно немного облегчить вашу участь.
- Нет, - выговорила она, хотя Фальке уловил минутное замешательство.
- Значит, за себя вы совершенно не боитесь.
- Нет.
- А за других?
Она не ответила. Только смотрела на него ненавидящим взглядом, мечтая, пожалуй, испепелить своего врага на том самом месте, где он стоял.
- Ваша подруга сказала мне, что вы обручены с одним человеком. Вы вздрогнули, прекрасно, значит она не солгала. Я не знаю, виноват в чем-то этот человек или нет – но если даже нет, а вы по-прежнему не будете благоразумны – значит, за вашу вину ответит он.
Слезы все-таки полились из ее глаз. Но плакала она беззвучно.
- Я ничего не скажу.
- Эрих, - Фальке обернулся к помощнику. – Приведите нашего свидетеля. Только пусть его подготовят как следует.
Эрих кивнул и вышел. Фальке же наконец сел на свое место напротив допрашиваемой.
- Ну вот, жизнь вы ему уже усложнили. Скоро увидите, как. Будете продолжать упорствовать – остальное будут делать у вас на глазах. И с вами – на глазах у него. Кто из вас раньше заговорит – тот и спасет обоих. И чем больше скажет – тем вернее. Пожалуй, я дам вам полчаса на раздумья. Посидите пока здесь. А я скоро вернусь.
…Препоручив арестованную охране, гауптштурмфюрер вышел на улицу. Там уже спустились синие сумерки, окрасив лежащий кругом снег и превратив всё в подобие нарисованной картинки. Было настолько холодно, что лицо почти мгновенно стыло, и кожа едва ли не болела от этого колючего мороза.
Однако курить на холоде было приятнее, чем в тепле.
- Добрый вечер, гауптштурмфюрер, - услышал Фальке и обернулся. Оказалось, что это Мария – причем вышла она, как и он, из полицейского участка.
- Добрый вечер. Вы решили прервать отдых? Что же не зашли ко мне?
- На самом деле именно это я и пыталась сделать, но вас на месте не оказалось. Я не то, чтобы долго отдыхала сегодня, зато у меня есть для вас срочная информация.
- Какая же?
- В вашем кабинете сейчас сидит человек…. Это один из шуцманов, некий Тыну Саар – эстонец. Отказывается уходить и говорить с кем-то, кроме вас. Я даже боюсь представить, о чем он собирается вам поведать.
- Любопытно. Но ладно, сейчас разберусь, - кивнул Фальке, затянулся последний раз и отбросил окурок.
…Саар оказался щуплым человеком со странными чертами лица и маленькими глазами, края которых были как будто вздернуты в стороны.
Как только Мария с Фальке зашли, он вскочил и принялся требовать, чтобы его оставили один на один с гауптштурмфюрером.
- Ну, что я говорила, - усмехнулась девушка. – Гауптштурмфюрер?
- Оставьте нас, - велел Фальке.
- Хайль Гитлер, - вскинула руку Мария и, развернувшись на каблуках, удалилась.
- Итак? – Фальке обратился к странному визитеру. – Что же такое секретное вы желаете мне рассказать?
- Герр гауптштурмфюрер, дело в том, что два дня назад я выполнял ваш приказ – проверял местных жителей, когда нас – со мной было еще несколько человек – внезапно обстреляли, - начал эстонец.
- Да, не только вы столкнулись с русскими, - кивнул Фальке. – И что же?
- Встреча кончилась для нас печально, из нашего отряда все, кроме меня, убиты, - сказал Саар. – Я был легко ранен, но притворился, что тоже мертв. А потом проследил за этими якобы русскими…. Так вот, я абсолютно уверен, что говорили они, - он понизил голос до шепота, - по-немецки.
- Вы точно уверены в этом? – крайне серьезно спросил Фальке.
- Абсолютно. Как и в том, что я узнал говорящих. Как минимум, Эриха Раделя – мне доводилось общаться с ним, и – вы же знаете, у него несколько своеобразная манера речи…
Это была совершенная правда. Эрих говорил не очень четко из-за одной неприятной травмы лица. Его манеру действительно было сложно не узнать, в этом Фальке был совершенно согласен со своим собеседником.
- Вы бросаете очень серьезное обвинение.
- Я знаю. Именно поэтому я озвучиваю его только вам, - заверил Тыну. – Знаете, я честно вам скажу, я уже совсем разуверился в том, что нам стоит иметь дело с вами, немцами. Знаете, многие наши переходят на другую сторону, ищут, где потеплее… Нет, я не перейду, не бойтесь, но просто…. Вы пытаетесь навести порядок – но это всё тщетно. И вас еще пытаются обмануть свои же, это нехорошо. Я никому не сказал о своём открытии, только вам. Вы кажетесь мне разумным человеком, будет жаль, если вас утянут с собой на дно бездарности вроде местного коменданта.
- Рано вы списываете нас со счетов, - заметил Фальке. – Что ж, вы действительно поведали мне бесценную информацию. Вы достойны награды за бдительность. Однако вы назвали мне одно имя, но мне бы хотелось знать остальные.
- К сожалению, я не знаю их имен.
- Но вы могли бы узнать голоса?
Тыну задумался.
- Да, возможно.
- Прекрасно. В таком случае, собирайтесь, - велел Фальке, поднимаясь из-за стола. – Проедетесь со мной на очную ставку.
- Как это? – вскинул голову эстонец.
- Ну как. Знаете, люди Эриха сейчас в одном из патрулей. Мы подъедем туда, вы просто послушаете голоса и если услышите знакомый, скажете мне об этом, всё.
- А, хорошо.
- Да, - Фальке выглянул за дверь. - Мария! Я прервал допрос одной арестованной. Распорядитесь, чтобы ее и свидетеля по ее делу отправили обратно в бараки, я займусь ими завтра.

… Фальке неспешно вел машину по снежной дороге, к счастью, за эти дни уже неоднократно утрамбованной шинами. Тыну Саар, сидевший рядом с ним, задумчиво смотрел куда-то вперед, напевая себе под нос незатейливую мелодию, к которой гестаповец особенно не прислушивался.
- Герр гауптштурмфюрер, - вдруг вздрогнул эстонец, - а мы не проехали место назначения? Дальше ведь выезд из города, а вы сказали, патруль…
- Да, патруль, - кивнул Фальке, - но кто вам сказал, что это городской патруль?
Он остановил машину у шлагбаума, вышел, перекинулся парой фраз с караульным и вернулся обратно.
Тыну Саар заерзал на своем месте.
- Почему вы нервничаете? – поинтересовался Фальке.
- Где патрулируют ваши люди? – резко спросил эстонец. – В лесу?
- А вот здесь и патрулируют, - Фальке провернул руль, развернул машину и остановил ее. Затем вышел из нее и велел: – Выходите.
- Но здесь же никого нет, - Саар воззрился на него уже с неприкрытым страхом.
- Выходите, - повторил Фальке. – Сейчас все увидите.
Он сделал шаг назад, стоя рядом с передней фарой автомобиля.
Эстонец подчинился. Вылез. Глаза его не сразу привыкли к темноте, а когда привыкли, он в ужасе от увиденного развернулся в сторону Фальке.
- Но это же….
Раздался выстрел. Эстонец умолк и повалился на бок, а затем скатился вниз по склону Клетвина оврага. Снизу раздалось карканье – похоже, вороны не то в темноте продолжали пиршество, не то просто из-за заставшей их ночи не сумели вовремя улететь и теперь дожидались утра.
Фальке обогнул автомобиль, сел в него и отправился обратно в поселок, правда, не в сторону участка, а к дому бабы Нади. Усталость брала свое. Гауптштурмфюрер с трудом удерживался от того, чтобы не заснуть прямо за рулем – благо, ехать здесь было совсем недолго.

… Домой Фальке вернулся даже раньше обычного, если не считать того, что вчера он не возвращался в принципе. Сняв верхнюю одежду, прошел в избу и устало опустился на лавку, стягивая с замерзших рук лайковые перчатки.
К нему почти сразу же кинулась Катенька, до этого мирно игравшая в углу со старшей сестренкой. Поспешно что-то залепетала, показывая немцу свои бесхитростные игрушки. Фальке наклонился к ней, пытаясь разобрать сбивчивую детскую речь. Потом понял, улыбнулся, о чем-то спросил, восхитился вырезанным из дерева зайцем. Довольная Катенька просияла.
Вошла непривычно притихшая баба Надя. Медленно ковыляя, приблизилась к Насте, занятой починкой детской одежды, спросила, не нужна ли той помощь. Настя отрицательно помотала головой, стараясь не смотреть бабушке в глаза. Баба Надя вздохнула и так же тихо ушла.
Настя осторожно посмотрела на Фальке, стараясь, чтобы он ее взгляда не заметил. Она не понимала, как этот человек может так умилительно возиться с ребенком, а потом идти и убивать, как сегодня, как вчера, как все эти дни. Пытать, мучить, расстреливать. Скидывать в овраг, над которым она своими глазами видела кружащееся воронье…
..А сейчас она видела улыбающегося Фальке, строящего из пальцев «козу» довольной Катеньке. Как, как? Он ведь не жалел других детей…
Катенька наконец наобщалась вдоволь с «дядей флицем» и вернулась к сестре. Настя спешно уткнулась в шитьё.
- Настья, - окликнул ее Фальке. От его голоса у нее внутри всё похолодело – она прекрасно помнила, как он её допрашивал. Сглотнув, все же спросила:
- Да?
- Мнье нужна ваша помощь, - мягко сказал гестаповец. – Не могли бы вы помочь мне почистит это? – он протянул ей свои перчатки, взгляд его при этом был слегка беспомощным
Настя взглянула на эти белые перчатки, покрытые бурыми пятнышками, и только усилием воли заставила себя не содрогнуться.
- Конечно, я помогу, - сказала она. – Положите их пока здесь, я сейчас схожу за водой.
Она принялась одеваться, всеми силами отгоняя от себя мысли о том, что означали эти бурые пятнышки на белой коже. Ей даже удалось не показать Фальке виду, что что-то не так – как будто от ужаса ею овладело временное безразличие.
А вот выйдя с ведрами на улицу, она поняла, что больше не в состоянии сдерживаться. Слезы полились из глаз, и она даже не пыталась их вытереть. Страшно. Как же всё это было страшно и… гадко.
Настя подошла к колодцу и остановилась. Приступ истерики подходил к концу, она уже не плакала, только всхлипывала.
Настя спустила ведро в колодец и поняла, что вода в нем подмерзла. Она принялась резко дергать за веревку, пытаясь разбить лед – колодец был глубоким, и это ей удалось далеко не сразу.
За этим-то занятием ее и застала Татьяна.
- Давай я тебе помогу, - предложила девушка и сменила Настю у колодца. Наконец лед поддался, Таня вытянула ведро и принялась переливать из него воду.
- Спасибо, - тихо ответила Настя.
Татьяна выпрямилась, опуская ведро второй раз. – Слушай, я хотела тебе сказать… я очень боюсь за вас. Вас ведь только чудом не взяли вместе с Тимофеем…
Настя с трудом сдержала очередной всхлип:
– Нас не тронули… Пока. Он допрашивал меня. И отпустил. Тоже – пока…
- Кто?
- Да этот… из гестапо ихнего. Ты лучше должна знать. Который приехал недавно. Я тебе говорила, живет у нас теперь. Он меня и допрашивал в доме. И вот не знаю – выжидает ли, поверил ли, или детей пожалел…. С Катькой моей сдружился. Как приходит – она к нему: «дядя флиц, дядя флиц»… А что он, «дядя флиц», ей улыбается – а скольких таких сиротами оставил?
- С Катенькой сдружился? Как же это так?
- Ну вот так… не знаю. Он как ее увидел, в лице поменялся. Катенка, Катенка. Говорит, дома у него дочка, тоже зовут Катей - ну только на их лад. Возится с ней все время, шоколад таскает. Ирке тоже достается, но Катя у него в любимчиках. Ну и она к нему, хвостом ходит, - у Насти предательски задрожали губы, и она поспешно отвернулась.
- Эй, Насть, - Татьяна подошла к ней и коснулась ее плеча. – Ты чего?
- Да…. После того, что они творили, пришел как ни в чем ни бывало… Катька сразу к нему рассказывать, во что играла. А он ее слушает внимательно так, улыбается, отвечает. Ладно, Катя, - Настя говорила с трудом, ее душили слезы, - Что с нее, не понимает еще ничего, с ней по-хорошему - и она так же. Но он! Только что убивал, перчатки в крови мне отдал чистить - и спокойно, этими же руками ребенка.... А ребенок-то тоже русский, как те, кого он только что в овраг покидал. Таня, я вот этого понять не могу. Как он сам так может?
- Ну, тише, тише, что ж ты, - Татьяна достала платок и подала его Насте. - Если бы я знала, почему они вообще так могут... Я не знаю, что ему до ребенка, тварь это бессердечная, как все они, да и только. Не человек. Такого бы.. да в тот овраг самого.
- Да что ж это такое, - сквозь слезы сказала Настя. – И ведь если бы я своими глазами не видела, ни за что бы тебе не поверила. Господи, как я перчатки-то эти чистить буду, дурно мне, Таня…и не сделать нельзя. И он – то ли издевается, то ли правда не понимает…. Еще попросил вежливо так. Танька, ну как мне это выдержать, как?
- Держись, Насть, - серьезно сказала Татьяна. - Как угодно. Я тебе могу пообещать только одно: мы попробуем сделать что-нибудь. Отольются гестаповцу наши слезы. Конечно, ему взамен десять других найдется, но хоть одной дрянью меньше станет. А ты молчи. Делай свое дело и молчи. И надейся. Хорошо?

…Когда Настя наконец вернулась домой, она обнаружила Фальке на том же месте. Гестаповец спал, уронив голову на сложенные на столе руки. Перчатки, не дождавшиеся очистки, так и лежали рядом с ним.
- Ну и что это такое? – тихо вздохнула Настя. – И спит, как любой человек…. Издеваться устал над людьми. Бедный. Оставить тут, пусть с утра мучается с больной спиной.
Мстительности Насти, однако, хватило ровно на пару минут. После чего она все же подошла к спящему немцу и мягко потеребила его за плечо.
- Фальке, Фальке… здесь же неудобно. Идите в постель…


Глава 5. Воздушная тревога

…Командир штурмового авиационного полка Антонов еще раз, нахмурившись, посмотрел на только что пришедшую из штаба разнарядку. Донесение из проверенного источника… Особо важное задание…. Немецкая колонна с боеприпасами – точное время, точное место. Приказ – уничтожить.
Опять посылать людей практически на верную смерть. Перелет через линию фронта, вражеская ПВО, вероятность встречи с немецкими истребителями – летчикам понадобится немало удачи, чтобы преодолеть всё это и достичь цели, находящейся в немецком тылу, а затем еще и вернуться – вновь через всё это самое. Немало удачи. А еще мастерства, с которым было совсем тяжко. У большинства летчиков, имевшихся в распоряжении, были считанные часы на лета – отправить таких было равносильно подписанию им смертного приговора. А если выбрать того, у кого опыта на такое хватит, то это окажется Андрей.
А на это решиться было нелегко. Командиру не позволительна подобная слабость – да только в экипаже с Андреем – сын, да и сам Андрей уже давно столь же родной. Своими руками отправить сыновей на смерть… Но если у кого-то и будет шанс, то это у звена Андрея.
Или все-таки – не только у них?....
Антонов еще раз прикинул, какими звеньями он сейчас располагает. Выбрал три более-менее подходящих. Вызвал помощника. Перечислил фамилии тех, кого следует собрать на совещание…

- Старший лейтенант Черный, вас вызывает полковник, – скороговоркой произнес явно куда-то торопящийся сержант, и убежал, не оставив возможности ничего спросить. Ну да черт с ним, зато неужели нас все-таки отправят повоевать?
Андрей никак не мог отделаться от ощущения, что к экипажу его самолета, а заодно и к подчиненному ему звену командир относится слишком бережно. И спасибо, что еще вообще куда-то посылает, а не запирает вдвоем с Женькой на ключ, чтобы не сбежали и не влипли в очередную передрягу, как это бывало в детстве. С него бы сталось…
…В этих своих мыслях Черный, правда, сильно преувеличивал истинное положение дел: Юрий Анатольевич, не смотря на всю отцовскую любовь к обоим сыновьям – родному и приемному – отнюдь не позволял чувствам взять верх над долгом и здравым смыслом.
А вот завистливые языки, бывало, утверждали обратное. До Андрея обрывок фразы о «слишком легких заданиях для родственничков» долетел всего один раз, но этого ему хватило с головой, чтобы теперь в каждом новом поручении подозревать поблажку, попытку поберечь мальчишек.
Проблему он решил радикально, вернее, решал ее каждый раз заново путем усложнения задания прямо во время его исполнения и зачастую в обход прямого приказа. Юрий Анатольевич хватался за голову от таких подвигов, но сделать с Андреем ничего не мог. Хотя отправкой под трибунал грозился с завидной регулярностью.

…У Юрия Анатольевича Андрей застал старшего лейтенанта Мартынова и лейтенанта Карасева – командиров третьего и восьмого звеньев. «Интересно, это куда же почти целую эскадрилью хотят отправить?» - удивился про себя Черный.
…Антонов окинул взглядом собравшихся командиров и в очередной раз осознал, что на задание, кроме Андрея, ему отправлять некого. В который раз корил он себя за то, что в начале войны не удержался и взял мальчишек в свой полк. И как тогда не пришла в голову мысль, что значит быть в первую очередь не отцом, а командиром? А теперь уже поздно. Теперь надо делать то, что должно, и не думать.
- Старший лейтенант Мартынов, лейтенант Карасев, вы пока свободны, - сказал он. Все, теперь пути назад нет. Решение принято. Он посмотрел на уходящих командиров и перешел к делу. Говорить было тяжело, но показывать этого он не собирался. Просто еще один вылет – ничего больше думать об этом не нужно.
- Андрей, твоему звену поручается задание особой важности. Стало известно, что немцы гонят крупную колонну с боеприпасами через поселок Подледный. Если она дойдет до фронта – немцы получат хорошее подкрепление. Этого допустить нельзя. Известно точное время, когда колонна будет находиться непосредственно в Подледном. В это время она становится удобной мишенью. В это время она должна быть уничтожена.
Андрей внимательно посмотрел на карту, прикидывая, насколько опасен участок, на котором будет проходить задание. Основные боевые действия начнутся намного севернее Подледного, ближе к берегу Ладожского озера. Поскольку обстановка уже накалена до предела, именно там сосредоточено основное внимание обоих противников, а вовсе не в тыловом Подледном. Однако линию фронта в любом случае придется пересечь. Потолок у Ил-2 - 5500 метров, значит, ПВО они вполне проскочат. Расстояние туда и обратно укладывается в предел дальности перелета без дозаправки, значит в любом случае фронт они перелетят. Остается одна опасность – немецкие истребители. Если только понадеяться, что немцы не предполагают, что кто-то столь нахально сунется к ним в тыл….
Допущения и «если» Андрея не смущали. До сих пор ему везло, да и опыта хватало (не смотря на святую уверенность, что его берегут). Ил-2 уже успел стать родным, и Черному на полном серьезе казалось, что на этой машине он вывернется из чего угодно.
Он перевел взгляд на Юрия Анатольевича и вдруг подумал, что в тот, судя по всему, совершенно не разделяет такого оптимизма.
«Как всегда, - слегка обижено подумал Андрей. - Всегда он за нас боится».
А вслух произнес:
- Да все в порядке будет, разбомбим и вернемся, в первый раз, что ли? – получилось даже слишком беззаботно. – Сколько раз летали. Через фронт проскочим, а дальше дело техники. Оставим фрицев ни с чем - и назад.
Вот так все просто. И вот его туда отправлять? Он когда-нибудь поймет, что тут война, а не детские игры?
- Андрей, ты вообще понял, насколько это опасно?
«Ну вот, начинается, - с досадой подумал Черный. - Ну да, не прогулка конечно, но здесь же война все-таки».
- Понял.
- Если все будет тихо, не вздумай никуда больше лезть. Ничего ты не понял, я тебя знаю. Бензина у вас только туда и обратно, на твои незапланированные прогулки не рассчитано.
- Только колонну и назад, – поспешно заверил Андрей, которому в голову как раз закралась шальная мысль о немецкой комендатуре, которую, отмеченную крестиком, он углядел на карте Подледного. «А ведь там лететь всего ничего…»
Антонов перехватил взгляд сына, невольно скользнувший на карту.
- Старший лейтенант Черный, - Андрей даже вздрогнул от столь резкого перехода на официальный тон. – Я не отдаю приказ бомбить комендатуру или что-то еще. Только колонну. Нарушишь - пойдешь под трибунал за невыполнение.
Услышав в очередной раз про трибунал, Андрей сдержал улыбку только немыслимым усилием воли. А Юрий Анатольевич продолжал его распекать:
- Только твоего геройства на этом задании и не хватает. На комендатуру даже не смотри. С ней вообще все очень непросто. Я должен бы молчать, но это, пожалуй, единственное, что может тебя убедить: в ней есть наши люди. Информация о колонне и ей подобная поступает именно от них. Уничтожишь комендатуру – лишишь нас источника.
Андрей ни разу ему не поверил. Но утвердительно кивнул, словно наши люди в немецких штабах встречались всегда, повсеместно и иначе никогда не бывало.
- Ладно, - Антонов в свою очередь сделал вид, что его сумел обмануть этот наигранный кивок. - Зови остальных командиров, разберем все это вместе.

…От Юрия Анатольевича они вышли уже под вечер. Женька ждал чуть ли не у самой двери. Оставаться в абсолютном неведении его не устраивало столь же сильно, сколь мало смущало то, что сообщать подробности задания Андрей не имеет права.
Впрочем, в этом у них с братом не было разногласий. Они дружили с детства, во всех шалостях всегда были сообщниками, а «совместные страшные тайны» прилагались ко всему этому великолепию сами собой. Да и вообще, соблюдать правила было не в духе Андрея. Поэтому стрелок часто знал гораздо больше, чем ему было положено.
- Ну что там? Куда нас? – сразу же обрушил град вопросов нетерпеливый Женька.
- Тише ты, давай еще всей части расскажем куда, когда и зачем летим, – прошипел Андрей и потянул Женьку за собой, попутно выискивая взглядом более пригодное место для таких разговоров.
- Ладно тебе, прям обстановка строгой секретности, – поддразнил Женька – Что там такое важное, что ты так шугаешься?
- Будешь тут шугаться, когда тебе каждый раз трибуналом грозят…
- Что, опять?! – Женька уже явно веселился. – А ты серьезно все еще думаешь, что отец может отдать тебя под трибунал?
- Знаешь, на сей раз это действительно прозвучало очень угрожающее, - с напускной серьезностью подтвердил Андрей.
- Ну, угрожать - это он умеет, – со знанием дела заявил Женя. – И тем не менее - там есть что-то, что мы никак не можем оставить без внимания, не учтенное в официальном приказе?
- Есть, - кивнул Черный. – Там есть немецкая комендатура. Юрий Анатольевич очень отговаривал меня туда лететь.
- И за это угрожал трибуналом?
- Не только. Если ему верить, то там вообще чуть ли не наши в этой комендатуре, – весело сообщил Андрей.
- Аа, наши, как же, – рассмеялся Женька, а Черный продолжил:
- Комендатура совсем недалеко. Очень бы я хотел преподнести подарок коменданту. Ты же слышал, какие зверства они там творят, на оккупированных территориях?
Моментально посерьезневший Женька кивнул.
- Вот пусть получат за это. Глядишь, после бомбежки не до этого будет, - подытожил Андрей. - Только я не уверен, что на этот раз получится. Конечно, тянет приложить немцам к колонне еще комендатуру, но топлива нам выделяют в обрез, словом, как там сложится – непонятно.
- Ты? Не уверен? – Женька удивленно посмотрел на Андрея. Тот мотнул головой.
- Все, на месте разберемся. До вылета еще несколько часов, ты как хочешь, а я пошел спать.
… «Ну да, спать он пошел, - с досадой подумал Женя, глядя на удаляющегося Андрея. - Ночевать мы видимо собрались в медпункте. Ну точно, сейчас Машкина смена….»

…- Маш, – Андрей заглянул в медпункт .– Не занята?
- Нет, не занята, – девушка улыбнулась и поднялась из-за стола к нему навстречу. Сержант медицинской службы, совсем молоденькая, она только-только закончила медицинское училище и сразу пошла добровольцем на фронт. Здесь она оказалась единственной девушкой в части, и, естественно, за ней бегал каждый второй вместе с первым и третьим, однако безрезультатно. Исключение Машка сделала только для Андрея, а тот совершенно потерял голову от этой рыжей бестии.
- Я соскучилась, а ты все не заходишь, – чуть обиженно проговорила она. - А у меня смена, даже отлучиться не могу…
- Я тоже, но раньше никак не получалось зайти, - принялся оправдываться Андрей. - В четыре вылет, надо было получить задание…
- В четыре? – Маша взглянула на часы - было уже больше десяти. – Тебе же еще отдохнуть надо.
- Еще полно времени, - отмахнулся он и, повинуясь порыву, обнял ее. Маша каждый раз так переживала, когда ему надо было куда-то лететь, что за одно это он начинал ненавидеть немцев еще больше.
- Какое у тебя задание? – с беспокойством спросила рыжая.
- Да ничего страшного. Долететь, скинуть бомбы и вернуться, – Андрей не хотел вдаваться в подробности. Ему хватило одного раза, когда Женька додумался при Маше описать во всех красках встречу с «мессером». Перед следующим после этого вылетом на Машу было страшно смотреть, она извела себя, и провоцировать это снова Андрей не хотел. «Илы» часто не возвращались – это и так знали все. - Маш, ну хватит тебе, я же тебя никогда не обманывал.
Это было почти игрой, в которую он начинал верить. Потому что если все время думать, что не вернешься, будет невозможно жить. Главным было убедить себя, что если пообещал, то ничего не случится. Ведь, на самом деле, нельзя же обмануть эту девочку, которая так его ждет и верит. Нельзя. Значит, он вернется обязательно. Потому что этим светлым зеленым глазам нельзя врать. Это преступление.
Наконец она улыбнулась. Значит, почти поверила. Всегда только почти. Потому что вчера не вернулось звено. Потому что из тех, кто вылетел утром, не вернулись двое. И это она еще не знает, сколько раз он сам едва выходил из передряг, когда внезапно появлялись истребители, когда не хватало топлива, когда…
Андрей решительно прогнал от себя эти мысли. Война осталась за дверью медпункта – по крайней мере пока. Здесь были сейчас только их мир, тишина и блаженные несколько часов до возвращения в войну.
- Я тебя люблю, – зашептала ему на ухо Маша, прижимаясь так близко, как это возможно. - Поэтому ты вернешься.
- Вернусь, солнышко мое рыжее, – он подумал, что если сейчас потянуть за шпильку, удерживающую в пучке ее шикарную косу, то по ее плечам рассыплются искрящиеся локоны.
- Рыжая, и что? – с наигранной обидой спросила Маша
- Ничего, – засмеялся Андрей и посерьезнел. – Красивая…
- Погоди, я дверь закрою, сегодня, наверное, уже не будет никого, - рыжая вывернулась из его объятий.
- А если будет?
- Тогда мне придется спрятать тебя в шкаф, - ехидно отозвалась она.
Андрей расхохотался:
- Ну уж нет, лучше я ему объясню, почему ему следует прийти позже….

…Снег ослепительно блестел под не по-зимнему ярким солнцем. Было очень холодно. От мороза перед глазами моментально начинала плыть пелена, а дыхание превращалось в густой пар. Обманчивое январское солнце не грело, а только вводило в заблуждение тех, кого будили его ясные лучи.
Фальке не удавалось справиться с портсигаром, не стащив с руки меховую варежку – перчатки, хоть и тщательно приведенные Настей в порядок, были оставлены до лучших времен, так как примерзали к коже.
Вайссер едва успел извлечь сигарету и прикурить, как пальцы закоченели до ломоты. Теперь единственной надеждой было отогреть их, сунув в карманы прямо в варежках.
За спиной у Фальке, только что им покинутое, продолжалось примечательное действо, на которое собрались поглядеть не в пример лучше гестаповца приспособленные к морозу местные жители. Их было довольно много, хотя никто не пригонял их сюда насильно. Фальке позаботился лишь о том, чтобы по Подледному разлетелся слух о казни полицаев, ответственных за поджог мирного дома.
Теперь оба приговоренных шуцмана стояли у виселицы. Эрих зачитал приговор, содержащий, кроме объяснения вины осужденных, еще изрядную долю нужной пропаганды на тему того, как немецкие власти пекутся о благополучии русского мирного населения и всё в таком же роде. Вайссер курил и отстраненно наблюдал за тем, как по окончании чтения обоих приговоренных подвели к веревкам, одели петли им на шеи, а затем выбили им из-под ног доски.
Повешенные дергались в последних конвульсиях. Фальке думал о том, что сегодня, пожалуй, он прицельно займется задержанной девчонкой и только ею. Он просто чувствовал, что она должна расколоться. Еще немного – и всё будет.
Ну а если вдруг он ошибается, то есть еще двое. И «Иван Иваныч», хотя с этого, как раз, вряд ли удастся получить желаемое… Фальке знал этот тип людей – веселые и открытые, но с несгибаемым стержнем внутри.
А вот Настя, за которой следили и сам Фальке, когда была возможность, и его люди, скорее всего, действительно была ни при чем. Она не делала ничего, что можно было истолковать двусмысленно, общалась разве что с соседями и немногочисленными подругами, словно и впрямь не имела ничего общего ни с подпольщиками, ни с сопротивлением.
Фальке внезапно был рад такому исходу. Он привязался к девочкам, и трогать их мать не хотел, но был бы вынужден, если бы она дала повод. А так его совесть была совершенно чиста.
«Пляски на веревке» наконец закончились. Люди, однако же, не торопились расходиться. Фальке как раз докурил и смотреть, что дальше, не стал, предоставив разбираться со всем Эриху. Сам же он вернулся в штаб и занялся запланированным делом.

…- За что его?... он же ничего не знает… - сбивчиво шептала она. – Он не был с нами! Он ничего не знает, он не знал, что я расклеиваю листовки, он….
- Не надо, Анюта, - разбитыми губами прошептал парень, черты лица которого было трудно разглядеть за кровоподтеками и запекшейся кровью. – Только не говори ничего. Все будет хоро….
- Молчат, - приказал Фальке. Он-то и прервал посередине реплику заключенного коротким ударом хлыста с металлическими клепками.
- Не надо! – закричала Анюта, пытаясь вырваться из рук удерживающего ее охранника.
- Вы знаете, как прьекратит это, - отчеканил Вайссер. Потом вспомнил про переводчика, остальное сказал на немецком: - Я стану жечь его живьем, понемногу – так, чтобы это причиняло адскую боль, но было недостаточно, чтобы умереть. И снимать с него тонкие полоски кожи. А еще у меня есть замечательная вещь – кстати, идея позаимствована у вас, русских. Представьте себе тонкую стеклянную трубку. Она очень тонкая и очень хрупкая. Она легко может войти в какое-нибудь отверстие человеческого тела. А затем быть там разрушена. На мелкие, мелкие, и очень острые осколки.
Анюта затихла и замерла в какой-то совершенно бессильной позе. Волосы упали ей на лицо и полностью его закрывали, поэтому его выражения Фальке не видел.
- Ну что же, мне начать? – обратился он к девушке.
Ответом ему было молчание и судорожный вздох. Вайссер вздохнул в свою очередь:
- Я надеялся, вы хотя бы его пожалеете. Гельмут, передайте мне горючее и ткань.

…- Хайль Гитлер! – отсалютовала Мария, получила ответное приветствие от Фальке и только затем украдкой покосилась на происходящее в комнате. – Вы меня звали, гауптштурмфюрер?
Тихий стон, раздавшийся в этот момент и тут же смешавшийся со всхлипыванием, заставил Вайссера брезгливо поморщиться. Сам гестаповец был занят вытиранием рук от крови, в которой он ухитрился перепачкаться.
- Да. Нужно задержать Александра Каманина. Он выдает себя за учителя в местной школе, на самом же деле он глава ячейки сопротивления. На задержание отправляйтесь немедленно. Предупредите патруль и все караулы на окраинах поселка – вполне возможно, Каманин попытается сбежать.
- Будет сделано, гауптштурмфюрер, - отозвалась Мария.
- Отлично, идите.
Гофман вышла, а Фальке обернулся к заключенным. Их было двое – парень и девушка. Первый уже мало походил на человека и был жив только благодаря тому, что Вайссер знал свое дело. Это именно его стоны вмешивались в разговор Марии и Фальке. Анюта же, по-прежнему удерживаемая охраной, беспрерывно рыдала. Когда она начала давать показания, Фальке с трудом разобрал в этих всхлипах слова. Теперь же они стали еще более судорожными.
- Они мне больше не нужны, - сказал Фальке своим людям. – Её отведите обратно в барак. А его…. Застрелите, пожалуй. Он всё равно умрет.
- Неееет! – Анюта, кажется, совершенно сорвала себе голос этим криком, но он все равно потонул в громком звуке выстрела.
А затем стало тихо.
Глаза Анюты расширились, их заволокло непонятной пеленой. Девушка, резко переставшая вырываться из рук охранника, безвольно осела на пол – ей уже не препятствовали в этом – неудобно сложив ноги. Оказавшись на полу, принялась раскачиваться из стороны в сторону. Она больше не плакала – только всхлипывала без слез. Взгляд потеряно блуждал, не задерживаясь ни на чем.
- Уберите ее, - повторил Фальке. – Мне приведите следующего заключенного. Того, который сидит в яме….

… - Товарищ полковник! - взволнованный связист чуть было не ворвался в кабинет, даже не дождавшись разрешения. – У меня крайне срочная информация для вас. На связь вышла группа Завьялова. Они передали сообщение….
- Так, успокойтесь, давайте по порядку. Что передает Завьялов? – Антонов ощутил неприятную тревогу. На душе что-то заныло, будто кошки заскреблись, хотя он пока понятия не имел, что передает партизанский штаб с оккупированной территории. Сам факт, что Завьялов вышел на связь именно с авиационной частью, был странен и означал, что случилось что-то нерядовое.
- Он передает, что Подледный теперь охраняется истребителями. Вот точный текст донесения, - сержант протянул записку.
…Антонову показалось, что его окатили ледяной водой. Он взял в руки клочок бумаги и только раза с третьего наконец осознал, что именно он читает.
«Для прикрытия колонны в Подледном вызваны истребители. Противодействовать этому не удалось. Успех вашей операции не видится возможным».
- Едва успели… - пробормотал Юрий Анатольевич, а затем велел сержанту: - Так, немедленно передать это в штаб. Это и то, что в соответствии с полученной информацией я отменяю вылет и прошу подтверждения этого решения. Как только оно поступит, немедленно доложите.
- Так точно!
Антонов стер со лба невольно выступивший пот. Ему казалось, что он только что прошел по краю пропасти. Звено штурмовиков против немецких истребителей – верная смерть, которая догонит ребят раньше, чем они успеют приступить к выполнению приказа. Здесь можно было разве что послать им в помощь собственные истребителей – а этой возможностью на данный момент Антонов не располагал.
..Время шло, а связист не возвращался. Юрий Анатольевич в очередной раз сверился с часами. Что же они медлят?
Наконец, не выдержав, он отправился в пункт связи лично.
И там застал картину, которую, пожалуй, желал сейчас увидеть меньше всего. Сержант стоял по стойке смирно перед радиостанцией, сжимая в руках наушники. Рядом на стуле сидел майор НКВД Вадим Николаевич Поляков с видом полного хозяина положения и спокойно курил. Увидев своего командира, связист попытался что-то объяснить, но Поляков пресек эту попытку и сам обратился к вошедшему:
- Что же вы тут саботаж устраиваете, товарищ полковник? – на губах его заиграла деланная улыбка. Он затушил сигарету. Антонов подумал, что кажется, точно улыбка существует отдельно от человека и в особенности – его взгляда. – Самовольничаете. Приказы отменяете. Кстати, - он резко повернулся к связисту, - сержант Данилов, вы свободны.
Данилов замешкался. Перевел взгляд на Юрия Анатольевича, ожидая от него указаний.
- Вы меня плохо расслышали? – переспросил майор, заметив, что ему не торопятся подчиниться. – Вон отсюда, иначе я вас выведу. Пойдете под трибунал за неподчинение.
Связист не двинулся с места и продолжал смотреть на командира. Юрий Анатольевич едва заметно показал взглядом на дверь, и лишь тогда сержант наконец послушался и вышел. Поляков зло усмехнулся:
– Хорошие у тебя солдаты, Юра. Смотри, пойдут из-за твоей выучки по этапу. Ни черта же им помочь не сможешь.
- Это не выучка, это порядочность, Вадим Николаевич, – заметил Антонов. Обращаться по имени к старому знакомому не тянуло совершенно, а по званию было жирно. – Только боюсь вам этого не понять.
- Юра, я же пока по-хорошему с тобой разговариваю, - пожал плечами Поляков. - Так и быть, я по старому знакомству сделаю вид, что никакой попытки отменить приказ не было. Вылет через полчаса, отдаешь своим орлам последние указания - и все будет тихо.
- Что ты со мной играешь, как кот с мышью? – не выдержал этого спектакля Антонов. – Отправлять туда самолеты нельзя. Какой толк от того, что их собьют раньше, чем они скинут первую бомбу?
- Юра, Юра, – сочувственно покачал головой майор. – Я-то знаю тебя хорошо. Но любой другой на моем месте мог бы подумать, что ты сейчас устраиваешь ... саботаж. Самый обычный саботаж.
Он сделал паузу, внимательно следя за реакцией Антонова. А затем продолжил протокольным тоном:
- На основании непроверенной информации, которая запросто может оказаться откровенно ложной или неверно истолкованной, ты решил отменить задание, от которого зависит успех прорыва блокады. И я догадываюсь, зачем тебе это понадобилось, - майор победоносно улыбнулся, точно сумел узнать тщательно скрываемую тайну. – В звене, которое тебе пришлось отправить на это задание, летит твой родной сын. Я уже молчу о не менее любимом приемыше.
- Гладко у тебя выходит, – сухо заметил Юрий Анатольевич, который уже прекрасно понял, что его загоняют в угол.
- Еще бы, ведь всё это очевидно, - Поляков буквально светился от одному ему ведомого удовольствия.
- Ты лучше меня знаешь, что информация от Завьялова достоверна, - Антонов предпринял последнюю попытку воззвать к здравому смыслу. – У звена нет шансов выдержать бой с истребителями. Даже если им безумно повезет и истребитель будет один – в чем я лично крайне сомневаюсь – они не смогут одновременно выполнять задание и вести бой. Да в этой ситуации Ил-2 – просто гроб с крыльями: ни скорости, ни маневренности. Честное слово, мы останемся в большем выигрыше, если просто взорвем машины здесь, на аэродроме – по крайней мере сбережем топливо, - с плохо скрываемой горечью закончил он.
- Не останемся, – можно подумать, Поляков и правда расценил последние слова Антонова как реально предложенный вариант действий. - Так мы на них потратим свой боезапас, а в противном случае на это уйдет немецкий.
Он тихо рассмеялся, сочтя свою шутку крайне удачной.
Антонов смотрел на него и почти не верил, что он здесь и сейчас видит человека, который говорит подобные вещи и так легко раскидывается человеческими жизнями. О чем можно с ним говорить...?
- Делай, что хочешь, но я отменяю приказ. Саботаж, значит, саботаж, – решился Юрий Анатольевич.
- Отменяй, - запросто согласился майор. - Только тогда я буду вынужден тебя арестовать, и тот, кто заменит тебя на посту, вряд ли повторит твою глупость. Кстати, если уж ты так заботишься о своих мальчиках, подумай, что будет с ними в этом случае. У обоих такие ненадежные семьи… Да, и Данилову этому твоему я неподчинение-то припомню. Терпеть не могу, когда кто-то забывает свое место. Ну что же, отменяешь?
- Черт тебя побери… - побелевшими от бессильной злости губами прошептал Антонов. Его почти никому не удавалось настолько вывести из себя. – Нет.
Поляков снова заулыбался и продолжил предельно мягко:
– Все, Юра, иди провожать свое звено, а то до вылета двадцать минут. Ну и на всякий случай – я не шутил. У меня вообще неважное чувство юмора, знаешь ли.
Юрий Анатольевич проглотил просившуюся на язык колкость и ограничился только красноречивым взглядом. Такую ситуацию он не мог себе представить даже в самом страшном кошмаре. Хоть стреляйся - ничего не изменишь. Их все равно туда отправят. Целое звено. Умирать. Звено, в котором летят Андрей и Женя.
- Кстати, - добавил майор, - ты на всякий случай им про истребители не говори. А то мало ли что…. Сами сообразят, когда понадобится.
.. Фальке шел вдоль ряда машин, окидывая каждую из них быстрым взглядом. По обе стороны от него, отставая на шаг, следовали Эрих и Отто.
Колонна пришла прошлой ночью. Последующий день превратился в долгую и мучительную эпопею с попытками Вайссера как-то повлиять на скорость отправки колонны на фронт. Увы, практически безрезультатно – как назло, командир колонны, Йозеф Мец, непоколебимо стоял на своем: у него есть четкий приказ о времени отправления, нужно провести необходимые технические приготовления, то есть, проверить исправность техники и так далее, дозаправиться, дать отдых солдатам. Придраться к нему в этом было сложно – правда, оставалась возможность пойти на обычный шантаж, воспользовавшись всеобщим страхом перед гестапо, но тут выяснилось, что дозаправка и вправду нужна, а вот цистерны с топливом еще не подошли.
Тут Фальке осталось уже просто плеваться: как ни пытался он бороться с безалаберностью Подледненских порядков, отследить всё было нереально. Мысль о том, что Джокем Ланг – а именно он следил за поставками топлива – палец о палец не ударит, чтобы как-то ускорить процесс без прямого указания Вольфганга, Фальке в голову приходила, но вот момент, что комендант спустит на тормозах все настоятельные просьбы на этот счет, он упустил. А теперь уже было поздно, оставалось только усилить охрану – что и было сделано, причем Вайссер согнал в помощь колонне без малого половину подчиненной ему полиции - и покорно ждать топливо.
К радости Фальке, наконец появилось и прикрытие с воздуха: два «мессершмитта» время от времени проскальзывали по небу, патрулируя порученный им участок.
- Гауптштурмфюрер, вы удовлетворены состоянием маскировки? – крайне скучно поинтересовался Мец. Он, как казалось Фальке, был живым воплощением скуки. Но вот маскировку его люди действительно сделали неплохо.
- Удовлетворен, - кивнул Фальке. – Ну что ж, завтра с утра приходит топливо, и вы немедленно отправляетесь.
- Да. В соответствии с приказом, - кивнул исполнительный Мец.
…Покинув колонну, Фальке вернулся домой. Было довольно поздно – девочки уже не выбежали его встречать. Настя собрала поздний ужин. Фальке закончил с ним быстро, поблагодарил и ушел к себе. Наверное, впервые за эту безумную неделю его охватило спокойствие. Оставалась одна ночь – и колонна уйдет. Дальше все было намного проще.
О работе Фальке думать уже не хотелось. Он просто лег в постель, закинул руки под голову и позволил сознанию обращаться к тому, к чему ему самому хотелось.
А ему хотелось домой, в Берлин. Еще хотелось тихих теплых вечеров на веранде загородного дома. Слушать тихий голос Сенты, вдыхать запах ее мягких вьющихся волос, смотреть в любимое лицо и думать о том, что насмотреться на него будет невозможно никогда.
Фальке очень сильно повезло. Он был одним из тех счастливцев, для кого совпали любовь и необходимость. Девушка, которая вскружила ему голову, оказалась одновременно прекрасной партией по другим соображениям – и против их брака никто не сказал ни слова. Разумеется, недоброжелатели болтали всякое, но Фальке и Сенте не было до этого ровным счетом никакого дела. Они просто были счастливы друг с другом. Они были бы рады не расставаться ни на минуту, но, как бы то ни было, у Фальке был еще долг перед идеей. Сента отпускала мужа, усилием воли заставляя себя оторваться от него, Фальке это давалось проще – он просто старался не думать. Но кончалось всегда одинаково – мысли начинали накрывать в самый неподходящий момент. И отогнать их тогда уже становилось намного сложнее.
А теперь в мысли примешалась еще Катрин.
Фальке с Сентой были женаты уже целых два года – а ребенка все не было. Причину этого они так и не узнали, в любом случае со временем она исчезла сама собой. Фальке чуть с ума не сошел от счастья. И второй раз, когда дочь родилась и он взял ее на руки. Он уже чуть было не боготворил ту злосчастную пулю, которая прошла на два пальца в сторону от сердца и обеспечила ему пару месяцев пребывания в Берлине на лечении. Сента, правда, вся извелась за это время. Но именно тогда родилась Катрин.
- Катенка, - улыбнулся Фальке, лежа с закрытыми глазами, чтобы не развеять видение. Ему понравился этот ласковый русский вариант имени. – Катенка.
Мысли Фальке становились все более и более живыми. Они обволакивали, обступали его, создавали уже совершенно иное измерение, в которое он постепенно перемещался… иными словами, гауптштурмфюрер наконец-то провалился в долгожданный сон.
…А потом этот сон прорезали вой сирены и грохот канонады.
Фальке подскочил на постели, не понимая, что случилось. В дверь кто-то со всей силы колотил:
- Гауптштурмфюрер! Гауптштурмфюрер!
- Эрих? – Фальке все еще не мог прийти в себя и понять, на каком он свете и что происходит. Он поднялся и все-таки открыл дверь. Помощник даже не стал заходить.
- Воздушная тревога. Бомбят колонну.
- Дьявол! – выругался Фальке. – Я этого и боялся! А наши истребители? А наши люди?!
- Я не знаю подробностей, истребители, наверное, там, а людей должны были увести после объявления тревоги, - ответил Эрих.
Вайссер сел на постель, обхватив голову руками – от резкого пробуждения она начала неприятно болеть.
- Там есть кое-что и по нашей части, гауптштурмфюрер. Колонна ведь была замаскирована, с воздуха ее было не видно, да к тому же – ночь.
- Ну да, - Фальке непонимающе посмотрел на него. – И что же?
- А то, что кто-то зажег огни – кругом, вокруг колонны. Как будто дал сигнал.
- Так, - гестаповец поднялся и принялся быстро одеваться. – Отправляемся туда, срочно.
- Куда, под бомбежку?! – воскликнул Эрих. – Здесь-то не слишком безопасно оставаться, я только потому с вами сейчас так спокойно говорю, что их интерес колонна, а не поселок, но….
- А потом будет поздно, - отрезал Фальке. – Разумеется, мы не полезем под бомбы. Подберемся, насколько получится, дальше решим по обстановке. Скорее всего, с момента, как в дело вступят «мессершмитты» - если уже не вступили – русским станет не до земли. А вот мы, ожидая лучших времен, рискуем упустить момент. Я хочу знать, кто и какой сигнал подал русским, а главное – каким образом и куда смотрела охрана!
- Воля ваша, - сдался Эрих. – Едем.

…В небе разворачивалась драма. «Мессершмитты» действительно появились – двое против трех русских штурмовиков. Никакой ПВО в Подледном не имелось – считалось, что сюда действительно никто не в состоянии подобраться так близко. Эти трое, которые сейчас зарились на колонну, были или героями, или самоубийцами, или и тем и тем – к тому же им немыслимо, невероятно повезло прорваться через линию фронта и последующих укреплений. Но скорее всего, на появлении «мессершмиттов» их везение подошло к концу.
Фальке выскочил из автомобиля. Ближе было нельзя. Он в отчаянье всплеснул руками – слишком большое расстояние не позволяло толком ничего разглядеть. Что-то сверкнуло. Самолет прошел над головой.
- Ложитесь, гауптштурм… - крикнул Эрих, но конец фразы утонул в гуле самолета и последовавшем за этим взрыве.


Глава 6. Бой и плен

Наступление войск было запланировано на утро. Но для Андрея Черного и его звена бой мог начаться намного раньше. Однако осознание таких вещей уже давно не пугало, это поначалу перспектива полета в одном небе со смертью несколько тревожила.
Сейчас же мысли были совсем иные. Ночь выпала морозная – впрочем, как и все последнее время. Что же вы хотите – не май месяц, но это даже бодрит. А там, на высоте, будет ощущение полета, будет чувство, что машина слушается каждого движения летчика, словно он и самолет являют собой одно целое.
Многие грешили на ИЛ-2, дескать, в этой машине слишком многое было недоработано. «Неповоротливый», «летающий танк», а то и вовсе «гроб с крыльями» - такими эпитетами частенько награждали этот штурмовик, но у старшего лейтенанта Черного было на этот счет иное мнение, которое он выражал одной фразой: «Нечего пенять на машину, если не умеешь летать».
Вначале из-за упрямства, а потом и потому, что он действительно уже практически сроднился с самолетом, Андрей бы ни за что не согласился променять ИЛ-2 ни что другое. Недостатки машины были ему хорошо известны – как уже и лично им изобретенные способы компенсировать их за счет имевшихся достоинств.
В общем, никакой холод бы не сумел отравить Черному сладкое предвкушение полета.
В принципе, за успех миссии летчик тоже почти не беспокоился, испытывая скорее нетерпение. В подчиненном ему звене он был уверен как в самом себе и верил, что вместе они способны выбраться из любой передряги. Поэтому, осознавая сложности порученного ему задания, Андрей четко намеревался вернуться и не иначе, как с победой.
…А вот Юрий Анатольевич пребывал в гораздо менее приподнятом состоянии духа. Это от Андрея не ускользнуло: даже при том, что отец и командир в некоторой степени всегда волновался за них, это никогда прежде не выглядело столь очевидно.
Впрочем нет, это и сейчас было очевидно разве что для Андрея и Женьки, ведь другие знали Антонова менее хорошо, во всяком случае, не настолько, чтобы заметить некоторое количество показательных мелочей. А чисто внешне командир выглядел эталонно спокойным, каких бы трудов ему это ни стоило.
…Звено уже было в воздухе, а Юрий Анатольевич все стоял перед глазами Андрея, и мысли последнего вновь и вновь возвращались к замеченному беспокойству. «Всё же слишком…. Что-то не так, - подумал в очередной раз Черный, и сам себя одернул: - Хватит. Скоро линия фронта, пора забираться выше. А то так задумаешься – и точно далеко не улетишь…»
- Поднимаемся до пяти, – скомандовал он. Звено, почти не меняя построения, стало набирать высоту. Ему предстояло преодолеть самый сложный участок пути, но ночь служила хорошим прикрытием. Внизу оставались вражеские зенитки – да и пусть бы их, благо, целью полета была не немецкая ПВО. Главное, чтобы не заметили – иначе поднимут шум, а там, глядишь, еще и их авиация подключится….
Напряжение нарастало. Звено шло высоко, три самолета – не так много, да еще, на их счастье, откуда ни возьмись набежала легкая облачность – прикрыла дополнительно.
«Проскочим, - думал Андрей. – Теперь точно не заметят».
Им предстояло возвращаться тем же путем. Но об этом думать пока было рано.
В последний момент Андрей только что не затаил дыхание – а потом как камень с плеч свалился: на сей раз повезло.
- Ну как, проскочили? – весело спросил Женька, довольно четко просчитав момент, когда этот вопрос уже можно было задавать.
- Проскочили, - с улыбкой подтвердил Андрей и отдал следующее распоряжение. - Теперь снижаемся до километра и берем на десять градусов левее.
Теперь долететь оставалось всего ничего. Подледный в какой-то паре километров, до атаки считанные минуты, еще немного – и ночь взорвется грохотом и заревом. Отбомбиться и обратно, с победой… Рано.
Андрей получил координаты расположения колонны. Но засечь ее ему пока не удавалось. Мешала темнота и хорошо, если маскировка… на мгновение стало страшновато-противно: вдруг колонны здесь просто нет, не дошла или сменила дислокацию?...
Он повел самолет еще ниже – без толку, колонны видно по-прежнему не было.
Но вдруг внизу вспыхнул огонек. За ним второй, потом еще в нескольких местах. Кто-то внизу разжег что-то вроде факелов или мелких костров, с неба это было непонятно – зато цепочка колонны наконец-то стала видна.
- Жень, а похоже, не врал Юрий Анатольевич про своего человека в Подледном, - поделился докадкой Андрей.
- С чего ты взял? – стрелок не успел понять, что произошло.
- Потом расскажу. Выруливаем на заход!
…Звено приготовилось пройти прямо над колонной – но в этот момент небо вокруг загрохотало очередью выстрелов.
«Мессеры!» - мысль взорвалась не хуже, чем любой из тех снарядов, которые только чудом с первой попытки не уничтожили ни один самолет из звена Андрея.
- Двое! – воскликнул Женька, но это Черный видел и сам. Два истребителя. Это было очень плохо. Этой паре, в принципе, ничего не стоило оставить от их звена одно мокрое место. Да какого же черта их принесло в эту тыловую дыру, когда им самое место на линии фронта, где вот-вот начнется прорыв?!
- В строй! – распорядился Андрей. Это был единственный шанс хоть как-то продержаться: в строй и держать каждый свой сектор. Было бы их больше, хотя бы два звена – можно было выйти на круг и там еще посмотреть, кто кого. Но у тройки такой маневр не выйдет. Поэтому прижиматься к земле и пытаться уйти, всем вместе….
Стоп.
Да, так они, возможно, уйдут. Только какой тогда смысл от их вылазки? Их отправили разбомбить автоколонну. Особой важности, что было неоднократно подчеркнуто. Возвращаться ни с чем…. Да проще было не вылетать. Вот она, опасность, еще одна, о которой не подумали, но которой следовало ожидать, ведь странным было бы предположить, будто столь важная колонна не охраняется….
Впрочем, что если не подумал он, Андрей? И не в этом ли кроется разгадка странного настроения Юрия Анатольевича? Их отправили уничтожить колонну. Их отправили на огромный риск. Значит в приоритете – колонна…. Не звено.
Андрей еще не успел довести свою мысль до конца, но уже знал, какой приказ отдаст следующим. Значит – так. Главное сейчас не думать, что будет потом. Самоубийство? Увидим.
- Рома, выруливай на колонну, – Андрей будто со стороны услышал свой собственный голос. Всё. Сделано. Двойке не по силам удержать прикрытие, но придется попробовать. - Макс, держимся парой и прикрываем Ромку. Женька, следи, стреляй…
Андрей прекрасно понимал, к чему ведут отдаваемые им приказы. Но в конце концов – может же им просто повезти! Говорят чудеса редко, но всё-таки бывают….
…Повинуясь приказу Андрея, один из Ил-2 вырулил над колонной, готовясь ее атаковать. Мессершмитты, разумеется, не спустили такой наглости – на атакующего колонну они пикировали оба – но нарвались на лобовую атаку еще двух зарвавшихся русских штурмовиков.
- Держим строй, держим дистанцию! Прорвемся! – закричал по связи Андрей своему ведомому, уже почти сам начиная в это верить. От собственной безрассудности его начала захлестывать какая-то шальная радость – вернее, уверенность, что все будет как надо. Пути назад не было – оставались небо, самолеты и необходимость сотворить невозможное, чтобы не умереть.
- Прорвемся! – в тон ему отозвался Максим, тоже явно не собирающийся умирать.
Мессершмитты открыли огонь по ним, вынужденные отвлечься от третьего, чтобы не подставиться сумасшедшим штурмовикам самым дурацким образом.
Андрей когда-то краем уха слышал, что немцы тоже горазды награждать Ил-2 разными прозвищами, причем если русские отзывались о «летающем танке» презрительно, то враги – скорее со страхом.
- Сейчас мы отработаем свои имена, - почти неслышно прошептал Андрей. – Держи дистанцию! Маневрируем!
Удалось! Опять повезло!
Раздался грохот кононады – бомбы достигли своей цели. Судя по чудовищным раскатам, колонна была буквально напичкана снарядами. Что ж, если так пойдет, второй заход не нужен. Собрать строй и уходить…..
…Увы, шальной надежде было не суждено сбыться.
Озверевшие от произошедшего с автоколонной мессершмитты атаковали с особой силой. Андрей понял, что еще немного, и штурмовикам не выдержать этот натиск. Броня Ил-2 порой позволяла ему выходить из невообразимых передряг, но мессеры выигрывали и в скорости, и в маневренности, плюс их пушки….
Самолет, шедший бок о бок с Андреем, взорвался прямо в воздухе. Достали. Прощайте, ребята. Если выживем, если прорвемся – помянем…
Эмоций не было. Осознание еще не пришло. Это все будет потом – если будет, сейчас – некогда.
Один против двух истребителей. Ну нет уж, еще не конец!
Мессершмитт зашел сбоку. Самолет тряхнуло. Женька позади сдавленно вскрикнул – только этого не хватало!
- Жень! Женька! – глухо. Ответа нет. Дерьмово, как же дерьмово…. А что ты хотел, отдавая приказ бомбить? Знал же. Женька…. Ранен? Убит?...
Рули вынесло к чертям. Теперь не было ни стрелка, ни возможности маневрировать. Женька – ранен. И иначе не думать. И мы выберемся. Обязательно….
…вот только самолет не слушается… Неужели всё-таки конец?....
В этот момент сбоку вырулил Ромка – на максимальной скорости он направил свой самолет прямо на истребитель.
- Лейтенант! Отставить! - Андрей не помнил, чтобы еще когда-нибудь он так орал по связи. - Да что ты творишь!!!
Он едва не сорвал голос – но тщетно. Ромка, который мог, отбомбившись, уйти под шумок, вернулся в самую гущу. Вернулся ему на помощь – ценой своей жизни….
Таран лоб в лоб разнес и штурмовик, и мессершмитт на куски.
Зачем, зачем….? Не успевал сбить его иначе?... Бессмысленно…. Теперь не легче от того, что остался один противник. Машина самого Андрея стала неуправляема и удерживать ее воздухе было невозможно. Какого ж черта, Ромка?
…Финальная очередь мессершмитта прошила и без того едва удерживающийся самолет. Последний сорвало в штопор. Андрей уже чисто инстинктивно дернул штурвал на себя, до упора – и каким-то чудом вдруг почти выровнял самолет.
Вот оно! Хотя бы так… За их с Женькой жизни только что заплатили слишком дорого.
Самолет шел все ниже, теперь его надо было только посадить, причем уже не выбирая места…. Ха, посадить. Громко сказано. Скорее просто упасть помягче…. Насколько возможно. Ты сможешь. Давай. Пока жив, надо пытаться, ради Жени, ради Ромы, ведь не зря же он так…
Самолет несло аккурат к лесу. Левое крыло снесло первым попавшимся деревом, все, что происходило дальше, было слишком стремительным.
Удар об землю дернул Андрея назад. Казалось, падение продолжается бесконечно…. Глубоко в темноту.
Уже только казалось….
… - Гауптштурмфюрер, вы целы? – Эрих бросился к Фальке, как только стало возможно. Но тот уже сам поднимался на ноги.
- Что это было?
- Бомбежка, я же предупреждал, - почти прошипел Радель, забыв по такому поводу о всякой субординации. Впрочем, ненадолго. – Простите, гауптштурмфюрер. Вы ранены?
Боли Фальке не чувствовал – он вообще пребывал в некотором шоке после столь близкого взрыва, только чудом почти его не задевшего, однако левая кисть онемела настолько, что казалось, будто ее нет. Манжет и перчатка пропитались кровью, которая капала на снег. Фальке, морщась, приподнял руку и осмотрел ее.
- Наверное, осколком задело. Мелким. Так, мерзкая царапина, жить буду. Эрих, помогите мне разрезать перчатку и замотать руку пока хоть чем-нибудь.
- Что? – грохот кононады мешал Раделю как следует расслышать слова. Фальке пришлось повторить.
…Воздушный бой подходил к концу. Вскоре бомбежка прекратилась, и единственный уцелевший истребитель вернулся на свой аэродром.

…Фальке стоял, потрясенно глядя на зарево, все еще время от времени озаряемое взрывами каким-то образом еще уцелевших снарядов. Пожар никто не пытался тушить, осознавая полную бесполезность этого. Вот и все, миссия провалилась, а поездка оказалась бессмысленной. И, что самое отвратительное, от Вайссера это все никоим образом не зависело – ведь беда пришла с воздуха, оттуда, где гауптштурмфюрер вполне себе наземного гестапо не имел никакой власти….
Нет. Кое-что все-таки не доглядел он. Маскировка могла спасти, если бы не те огни, про которые говорил Эрих….
Фальке попытался сжать кулаки – левая рука отозвалась такой болью, что ему невольно пришлось закусить губу, чтобы не застонать.
- Герр фон Химмельштайн, - это вернулся Эрих, - я осмотрел всё, что мог.
- И? – Фальке обернулся к нему.
- Гауптштурмфюрер, вам нужно к врачу, вы ранены, - Радель попытался быть убедительным, но Фальке пропустил советы мимо ушей.
- Итак, что же вы осмотрели и что вы увидели?
Эрих обреченно вздохнул:
- В общем так. Несколько машин удалось увести. Разумеется, это почти ничего, но все же… Далее. Насчет зажженых сигналов. Выжившая охрана клянется, что никого чужого не было и близко. Пока нет возможности подойти ближе и понять, что именно там зажгли. Возможно, фонари или что-то иное. К сожалению, не факт, что когда мы сможем осмотреть место, там что-либо останется. Слишком большая температура – горит всё.
- Понятно, - кивнул Вайссер. – Выживших будем допрашивать. Не может быть такого, чтобы никто не видел ничего. Значит, говорите, вся колонна….
- Практически вся, - подтвердил Эрих.
Фальке кусал губы. Эта колонна была не единственным, что шло в качестве подкрепления фронту. Но и этого куска кому-то теперь не хватит. Кому-то, от кого зависит удержание блокады. Перевес и так был не на стороне вермахта…
- Чем закончился бой в воздухе? – спросил гестаповец вслух.
- Из двух наших истребителей один уничтожен. Советских самолетов было три. Один расстрелян в воздухе и взорван там же, второй протаранил мессершмитт, от него тоже ничего не осталось. Третий был сбит, но, похоже, все-таки сел к юго-западу отсюда, в лес. Взрыва не последовало.
- Вот как? – Фальке поднял бровь. – Отправьте людей. Пусть прочешут район предполагаемого приземления. Если выжил экипаж….
- Я знаю, гауптштурмфюрер, - спокойно кивнул Радель. – Всё уже сделано, люди с собаками туда отправлены.

… - Ну что, как он? Пришел в себя?
- Нет, похоже, ему крепко досталось….
Голоса раздавались откуда-то издалека, но сознание понемногу возвращалось. Тупая, пульсирующая боль, казалось, собиралась расколоть голову на части. Медленно-медленно сквозь нее начали пробиваться воспоминания о случившемся. Было задание…. вылет… внезапно появившиеся мессеры… потом бой, уничтоженная колонна, таран одного из истребителей….
После падения в лес Андрей уже не помнил ничего. Вернее, ему смутно казалось, что он слышал лай собак и немецкую речь, но он не был уверен, что это не было сном или галлюцинацией.
Сейчас, во всяком случае, вокруг говорили по-русски. Неужели все-таки попал к своим?
Черный с трудом открыл глаза, пытаясь понять, где он находится, и сразу об этом пожалел. Даже приглушенный свет резанул глаза, а к горлу подступила тошнота.
В следующий момент, правда, свет заслонила седая голова – над Андреем склонился какой-то дед.
- Ну наконец очухался! – искренне обрадовался последний. – Сильно тебя приложило, сынок.
- Не получилось мягкой посадки, - мрачно отозвался Андрей, которому наконец удалось выстроить недавние события в единую цепочку. А вслед за этим пришло и осознание. Звена больше нет. Никого. И Женька…. Жив ли он?
Летчик попытался сесть, хотя от этого мгновенно закружилась голова. Очевидно, что-то такое отразилось на его лице, потому что незнакомый дед тут же забеспокоился и подал воды.
- Спасибо, - Андрей сделал глоток и только тогда понял, насколько у него пересохло в горле.
От воды стало легче. Удалось приоткрыть глаза и немного оглядеться.
Помещение, в котором он оказался, было крайне неуютным. Грязный потолок, бревенчатые стены, нары на полу… О да. Больше ответ на вопрос «куда я попал» Черному не требовался.
Андрей попытался поискать глазами Женьку.
Кроме него самого и деда в помещении присутствовали еще люди. Трое совсем молоденьких, совсем детей – парень и две девчонки – сидели напротив. В противоположном углу двое мужчин оживленно переговаривались между собой о чем-то – не по-русски, но и не по-немецки. Немецкий Андрей немного учил и вряд ли бы не узнал.
Жени нигде не было…
- Со мной не привели еще кого-нибудь? – с ускользающей надеждой спросил Андрей.
Дед отрицательно покачал головой, но спохватился, заметив, как изменился в лице Черный.
- А кого могли привести? – осторожно поинтересовался он.
- Да стрелок мой… - тихо ответил Андрей. – Он ранен был, я думаю… Потерял сознание… Что было дальше, я не знаю….
- Ну… - дед задумался, - может быть, он в лазарете. Или в другом бараке, он же тут не единственный…
- Понятно. Наверное, в другом, - охотно согласился Андрей, категорически не желая считать Женю погибшим.
- А вы летчик, да? – замеченный Андреем парнишка переместился поближе. Глаза его прямо-таки горели от любопытства и сдерживаемого восторга. – Это вы фрицев ночью бомбили?
- Летчик, – подтвердил Андрей. – И бомбили мы. Ох… да что же это, я и представиться забыл, и ваших имен не спросил…. Меня Андрей зовут.
- А меня Паша, – обрадовался знакомству парнишка. И тут же поправился – видимо, для солидности: – То есть, Павел. А это, - он указал на заплаканную светленькую девчушку, обнимавшую вторую, темненькую, - Ксения. А та… Анюта…
Паша вдруг запнулся, а Ксюша всхлипнула.
Анюта сидела, глядя в одну точку, и единственная из тройки никак не реагировала на происходящее вокруг.
- Умом она повредилась, – вздохнул дед. – Запытали ее немцы. Уж не знаю, что они там с ней творили, окаянные, но как ее с последнего допроса привели, так и сидит она с тех пор… не узнает никого. Ладно…. Не поправишь уже это…. Меня Егор Иванычем звать, а эти, – он махнул рукой на двоих в углу, – эстонцы али еще прибалты какие, ничего по-нашему не понимают.
Андрея потрясла история Анюты. На вид девчонке было не больше шестнадцати. Черному приходилось слышать истории о том, что делали немцы с людьми, оказывающимися в их руках, и кровь те истории холодили еще как – но одно дело слышать, а другое – вот так, перед глазами, воочую…
- Что же это за тварь должна быть, что девочку так..? – тихо спросил он, не обращаясь ни к кому конкретно. – За что...?
- Да все они тут твари, – с неожиданно не детской злостью сказал Пашка.
- Они жениха ее… у нее на глазах. Она и не выдержала, – вмешалась Ксюша. И тут же всхлипнула как-то особенно судорожно.
- А за что…. За листочки. Листовки они клеили – агитационные, – сказал Егор Иванович, кивнув на троицу. - Вот фрицы и выясняли, кто ими руководит. А ребята молчать вздумали, видать не поняли, куда попали…
- Поняли! – возмущенно вскинулся парнишка. – Потому и не сдали! Я им вообще ни слова не сказал, а меня тоже там допрашивали и били. А я молчал. Вот они на девчонок-то и накинулись. А что, девчонкам - им много не надо….
- Да ты знаешь, сколько она терпела?! – теперь уже возмутилась Ксения.
- Ой, да, - спохватился Паша, - Анюту он долго колол…. Если бы про Митьку не узнал, ничего бы она не сказала….
Ксения как-то странно поежилась.
- За листовки… детей…. – Андрей чувствовал, что его начинает захлестывать гнев. Хотелось порвать этих фрицев голыми руками. Вернее этого «его», которого еще не назвали по имени, но уже помянули.
- Да, за листовки. Детей, - подтвердил Егор Иваныч.
- А вас-то они за что? – чтобы хоть немного отвлечься от бессильной злобы, спросил Черный.
- Меня? Да документов у меня нет. Привязался этот их, Моль Бледный, как мы его тут промеж собой называем, - презрительно фыркнул Егор Иванович. – Кто, что, откуда…. А я дед старый и не помню ничего. Где они, документы эти… После бомбежки много чего пропало…
Андрей заметил лукавые огоньки в глазах деда. Судя по всему, сомневаться в твердости памяти Егора Иваныча не приходилось, но видимо ничего доказать на этот счет немцы не могли.
- Ну а что вы бомбили? Получилось? – нетерпеливо влез с распросами Пашка, для которого на текущую минуту любопытство перевешивало все, что угодно, иное.
- Получилось, – рассказывать случившееся в подробностях Андрею не хотелось, бой и так все время прокручивался перед глазами, но он понимал, что чего-то от него все равно ждут. Что же… испуганным детям нужна красивая победа, а не то, какой ценой она досталась. Цену сопротивлению, даже такому безобидному, как расклеенные листовки, они и так узнали в полной мере. Пусть хоть чему-то порадуются. – Мы разбомбили колонну, которая везла снаряды для их войск. Ничего от нее не осталось. Теперь сидят фрицы на фронте ни с чем и наши их разобьют обязательно. По-другому теперь быть не может.
- Да что ж вы его замучили совсем, – шикнул на ребят Егор Иванович. – Человек ранен, а вы ему отдыхать не даете. А ты, - теперь он обратился к Андрею, - подумай… немцам лучше подольше не знать, что ты очухался. Видишь, что с детьми за листочки стало. Боюсь, достанется тебе за твои подвиги. Этот Моль Бледный у них сейчас за главного. Новый. Выслуживается. Землю носом роет, везде выискивает, кто что не так сказал, не так сделал, не так подумал… а уж за дело-то он так душу вынет, завоешь….
- Да, это он так Анюту, – вставил Пашка.
- И не только ее, - продолжил дед. - Поймали тут давеча двух партизан. Один бабе достался…. У Моля еще баба в помощниках есть…
- Бешеная, – опять добавил парнишка. – Не столько спрашивает, сколько мучает всячески…
Егор Иванович нахмурился, но продолжил.
– Одного она в первый день замучила до смерти. А за второго - Иван Иваныча, не знаю, правда ли его так звать, но он так и нам, и фрицам назвался - этот главный сам принялся. Ваньки-то два дня уже не видно. Вот гадаем, раскололи его или как оно там закончилось… В общем, попадешь к Молю - осторожнее. Лучше говори, что ничего не знаешь и не помнишь, и не нарывайся, не провоцируй его лучше…. Сочтет тебя бесполезным – тебе же легче будет…
Андрей представил себе белую моль и испытывал непреодолимое желание ее раздавить. Незнакомый фриц произвел на него отвратительное впечатление по одним только рассказам.
- Тише, – вдруг зашипел старик, – идут сюда, давай ложись… не очнулся ты еще, не очнулся…

… Долго притворяться Андрею, однако, не удалось. Уже на следующий день к нему прислали медсестру – русскую девчонку, хрупкую, тоненькую, с русыми худыми косичками и большими глазами. Она, судя по всему, хорошо знала свое дело и ловко управлялась с перевязками и другой помощью.
- Вам повезло, - тихо сказала она Черному. – У вас ни одной серьезной травмы…. Это все быстро заживет.
- Ты работаешь на немцев? – спросил Андрей. – Зачем?
Она кинула на него быстрый испуганный взгляд. Он не стал расспрашивать дальше. Куда, правда, деваться девчонке? К тому же у нее наверняка или семья тут, или еще кто….
Вскоре за ним явились конвоиры. Швырнули нечто вроде тулупа – одеться. Андрей, конечно, в иное время не преминул бы блеснуть гордостью, но здравый смысл, не советующий выходить на лютый мороз в одной гимнастерке, на сей раз победил.
«Что ж. Значит, пришло время познакомиться с их Молью», - думал Андрей, пока на него одевали наручники. – «Мне уже просто интересно взглянуть на человека, способного на все то, что о нем рассказывают…»
Черный не хотел признаваться, что, кроме прочего, ему еще и страшно. Страшнее, чем перед вылетом. Там зависело от летчика, здесь уже было поздно менять что-либо…
Чтобы не давать повода толкать себя в спину, Андрей старался идти в ногу со своими конвоирами. Те провели его по улице недолго, до входа в ближайшее здание, судя по всему, и бывшее штабом гестапо.
Внутри, у самой двери, сидел еще один фриц. Он вскочил, приветствуя конвоиров извечным «хайлем», те отозвались тем же…
«Машут руками и цокают каблуками, будто на параде, - насмешливо думал Андрей. – О, еще и меня принялись обыскивать. Идиоты. Что они хотят у меня найти, а если еще не все нашли, то идиоты они вдвойне….»
Во время этого обыска Черный изо всех сил пытался сохранить серьезный вид. Ему было смешно.
Наконец его препроводили в какую-то комнату, вид которой сам по себе внушал легкий ужас. Приспособления, аккуратно расставленные у стены и разложенные на стоявшем там же столе, не оставляли сомнений относительно своего назначения.
Посреди комнаты стояло нечто вроде табурета – туда-то и посадили Андрея. Конвоиры встали по обе стороны от него.
Кроме них в комнате находился еще стенографист - который, видимо, намеревался вести протокол допроса - еще пара человек - наверное, помощники - и, собственно, дознаватель собственной персоной.
Лица последнего Андрей пока еще не видел: гестаповец не смотрел на него, поглощенный чтением какого-то документа, на котором он периодически делал некие пометки.
Так что пока Андрей мог обратить внимание только на форму, которая отличалась от формы других присутствующих, и на практически бумажно-белые волосы, которые наводили на мысль, что их обладатель и есть тот самый «Моль».
…Фальке, по своему обыкновению, обратил внимание на пленника не сразу. Более того, на сей раз обычная подготовка к допросу даже затянулась. Гауптштурмфюрер никак не мог взять себя в руки: его только что не трясло от почти неконтролируемой злости. Вообще-то разговор с летчиком был чистой формальностью: надо было убедиться, не знает ли он чего ценного, да и подписать бумагу на отправку в лагерь для военнопленных.
Но Фальке уже знал, что накануне началось наступление советских войск с целью прорыва блокады и что этому наступлению сопутствует успех. Что выплеск злости мало чему поможет, Вайссер прекрасно понимал и уподобляться Марии не собирался. Но крови сидящего перед ним человека ему продолжало хотеться вопреки всему.
Наконец Фальке поднял голову и встретился взглядом с пленным.

Глава 7. Противостояние

Ощущение от взгляда холодно-голубых глаз было схоже с тем, которое испытываешь, находясь под прицелом. Казалось, их обладатель всего лишь затянул мгновение, примеряясь к жертве, чтобы нанести ей точный смертельный удар. «А ведь так и есть, - подумал Андрей. – Рано или поздно это случится. Так что сейчас я, пожалуй, смотрю в глаза собственной смерти».
Черный тут же прогнал эту мысль. Даже со смертью можно побороться, и это он проделывал неоднократно. Чего стоило только последнее «приземление» в неуправляемом самолете… А теперь перед ним всего-то молодой парень, наверняка ровесник или немного старше – просто за таким пронзительным взглядом это не сразу стало заметно.
«Бледным Молем» его, конечно, припечатали лихо. Только зря - моль он не напоминал ни разу. Этакий образцово-показательный фашист, высокий, подтянутый, с точеным, будто высеченным, лицом. Не погрешив против истины, можно было бы сказать, что он красив, если бы его глаза не смотрели с такой колючей злостью, а губы не кривило презрение. Но, в конце концов, какое еще выражение лица может быть у того, чье предназначение – убивать? Определенно, он был не молью, а кем-то хищным …
..Пленный не отводил взгляда. Темные глаза смотрели прямо, с нескрываемым вызовом. «Все они такие, - думал Фальке. – Геройствуют. Надеются на что-то. Как будто здесь повоюешь или в лагере. Впрочем, этот уже навоевал. Так навоевал, что нашим на фронте это отольется неизвестно какой кровью… С превеликим удовольствием задушил бы его своими руками. Но это уже ничего не изменит. Да и не последний это русский, к несчастью».
- Мое имя – Фальке Вайссер фон Химмельштайн, - произнес он вслух. – Я буду вести ваш допрос. Назовите ваше имя, звание и войсковую часть.
… «Вот точно, ястреб. Нет, ястреб тебе слишком кучеряво будет», - подумал Андрей и, не подумав о том, что переводчик не успел еще произнести фразу на русском, процедил сквозь зубы:
- Стервятник ты белый, а не ястреб.
- Значит, понимаете немецкий? – сверкнул глазами Фальке, неожиданно для себя задетый колкостью насчет имени. – Прекрасно, значит, обойдемся без посредников в разговоре.
«Вот уж действительно прекрасно, - с досадой подумал Андрей. – Только комментариев гестаповца по поводу моего «блестящего» знания языка сейчас и не хватало…»
- Хорошо, - ответил он вслух по-немецки.
- Вы помните мой вопрос, или повторить? – осведомился гестаповец.
Андрей представился и назвал свою часть, с тайным злорадством отметив, что под конец его фразы немец все-таки поморщился.
- Хорошо, - кивнул Фальке. – Какой приказ вы выполняли, и как вашим самолетам удалось оказаться здесь, за линией фронта?
- Ты не поверишь, прилетели. Так и оказались. Приказ бомбить, - с трудом выговорил Андрей, про себя подумав, что учительница немецкого в свое время кривилась над его произношением точно так же, как этот фриц. От сравнения стало неуместно весело, Черный усмехнулся. - Не нравится, как говорю? Может, я лучше буду по-русски? Ты ведь тоже не дождался перевода.
- Если вы будете отвечать на мои вопросы, мне всё равно, на каком языке вы это сделаете, - не стал возражать «Стервятник», но на русский, однако же, сам переходить не торопился. – Как именно звучал полученный вами приказ?
- А вот на такие вопросы я тебе отвечать не собираюсь, - отрезал Андрей наконец-то на родном языке. Он понятия не имел, какие выводы может сделать фриц из формулировки приказа, но раз тот спрашивал, значит, благоразумнее было ему на всякий случай ее не сообщать.
- Очень зря, - равнодушно отозвался Фальке, про себя размышляя, велеть подручным проучить наглого русского прямо сейчас или чуть помедлить и придумать что-нибудь пострашнее. Формулировка приказа могла оказаться полезной, а могла не дать вообще ничего, причем второе было даже вероятнее, но отыграться на этом Андрее тянуло все непреодолимее, а Фальке был не из тех людей, кто делает такие вещи, не найдя для них хотя бы формальный повод. – Подумайте еще раз. Как следует.
- Надеешься, что я тебе подчинюсь? Как бы не так, - Андрея охватило упрямство. Немец всё больше раздражал. Его высокомерная манера держаться, идеальное состояние формы, естественное для торжественного приема где-нибудь в Берлине – но не здесь, на войне; и особенно сама суть этой твари, не гнушавшейся никакими методами, вызывали отвращение и тихую ярость. Перед глазами стояла потерявшая рассудок девочка, воображение услужливо подкинуло картину того, что сделал с бедной Анютой этот белобрысый гад, прятавший за идеально-прилизанной внешностью совершенно уродливое нутро.
- Глупо, - припечатал Фальке, которого Андрей раздражал ничуть не меньше, теперь еще и тем, что тянул и без того драгоценное время. – Упрямством вы только навредите себе.
- Я сообщил имя и звание, и этого достаточно. А полученный приказ я уже всё равно выполнил, - ответил Черный и вдруг заметил единственную несуразность в облике фрица. «Почему эта птица нацепила только одну перчатку?» - спросил себя летчик, ответа, разумеется, не нашел, зато отчетливо ощутил, что открытие нанесло ущерб «идеальности» Стервятника, но никак не его омерзительности.
….Под той самой единственной перчаткой Фальке прятал недавно полученную рану, не желая демонстрировать пленным – да и подчиненным – свою слабость. Взгляд Андрея он перехватил, но руку не убрал, зная, что догадаться об этой маленькой тайне заключенный не сможет.
- Какой смысл скрывать формулировку уже выполненного приказа? - прервал он размышления летчика.
- Смысл? – зло переспросил Андрей. – Смысл в том, чтобы вы тут не считали себя хозяевами. Какое право ты вообще имеешь командовать мной в моей стране? Ты как сюда влез, так и вылетишь. Что, злишься из-за колонны? Так это только начало. Что, прижали вас сейчас под Ленинградом? Так вам и надо, фашистам. Вас в Советский союз не звали. Вы еще увидите, на что наш народ способен. Вас каждый в этой стране ненавидит. Вы проиграли в тот момент, когда напали на нас! – он наконец дал выход всей своей накопившейся злости. Под конец ему полегчало настолько, что он нашел в себе силы зло улыбнуться, точно победа наверняка была лишь вопросом времени. Впрочем, в этот момент Андрей действительно ни капли не сомневался в том, что так оно и есть.
…Фальке наконец счел, что ему дали повод. Он стремительно подошел к Андрею, на ходу натягивая на руку вторую перчатку, затем пребольно ухватил пленного за подбородок, вынуждая того задрать голову вверх, и отчеканил, глядя сверху вниз:
- Проиграли мы или нет, ты рискуешь и не увидеть. А пока здесь распоряжаюсь я. И ты будешь отвечать на мои вопросы. По-хорошему или не очень - мне всё равно.
… «Одел все-таки вторую. Трогать ему противно. Строит из себя высшую расу...» – Андрея чуть было самого не перекривило. Говорить теперь стало совсем неудобно, но поскольку «образцовый ариец» начал выходить из себя, умолкать Чёрный не собирался – по крайней мере до тех пор, пока эта птичка не расстанется с маской невозмутимости окончательно.
- Зато ты увидишь, как вы проиграете и как от вашего фашизма ни черта не останется. Коммунизм все равно во всем мире будет!
Фальке, не говоря ни слова, ударил его ребром ладони по шее, казалось бы, не очень сильно – но от этого удара потемнело в глазах, и Андрей повалился на пол.
- По-прежнему не желаете перейти к более конструктивному диалогу? – поинтересовался гестаповец, наконец-то отведя душу и выждав пару минут, пока заключенный приходил в себя.
..Андрей буквально вскочил на ноги, как только отступила пелена – и так быстро, насколько позволяли кандалы. Его трясло от злости и от невозможности – впервые в жизни – дать сдачи.
- Ну что, хорошо руки распускать, когда ответить не могут? – несколько хрипло спросил он. - На девчонок тоже хорошо? Что же, если вы все тут такие смелые, то скоро бегом будете бежать до своего Берлина.
Фальке сбил его с ног снова, на сей раз подсечкой, а затем ударил в живот мыском сапога, приговаривая:
- Упрямый. Зря. Очень зря.
«Только не лежать перед этой тварью, это слишком...» - Андрей снова поднялся, хоть и не сразу, и снова со злостью посмотрел на белобрысую дрянь. Боль он чувствовал как-то приглушенно – казалось, ее перекрывало негодование.
- Ничего ты не добьешься, мразь фашистская. Не нравится тебе правду слышать? Наши скоро вашу блокаду к чертям снесут. Спасем Ленинград. С вас еще столько за голодные смерти причитается. Не сочтетесь, без снарядов-то. Ох, и тяжко там вашим приходится, без подледненской колонны.
…Вряд ли он ударил бы сейчас Фальке больнее, даже если бы руки были свободны.
- Рано радуешься, свинья русская, - прошипел гестаповец. – Разбомбил пару наших машин и думаешь, что чем-то нам помешал? Ваше наступление провалится, как все, что были до него. Город вам не вернуть, а люди перемрут, как осенние мухи, потому что единственный способ их спасти – выпустить, а этого вы делать не хотите.
- Мы не хотим? - Андрей от такой наглости даже растерялся и подумал, что он совсем плохо помнит немецкий – хотя вроде бы как раз с восприятием на слух у него проблем никогда не было. – Что за бред ты несешь? Прибереги эту пропагандистскую чушь для своих немцев, может, они в нее поверят. Надо же такое выдумать – что мы вашей блокаде против своих же помогаем….
- Зато в свою пропагандистскую чушь ты вполне веришь, - насмешливо заявил Фальке. – Думаешь, нужны нам ваши трупы? Нам нужно, чтобы не стало города. А люди пусть бегут. Их пропустят, можешь не сомневаться. Да только ваш Сталин боится, что побегут они к нам от вашего большевизма. Он-то наверняка знает, сколько ваших нас поддерживает….
- Что-то я не замечал поддержки, о которой ты говоришь, - огрызнулся Андрей. – То-то ты детей и стариков в застенках держишь. Кто к вам бежит? Или это ты по своим судишь, которые сами от нашей зимы разбегаются? А Ленинград вы в жизни не получите, потому что наши люди его вам никогда не сдадут. Тебе просто не понять, что из нас никто не отступится. Правда на нашей стороне, против вас всё. Эту страну вы никогда не покорите.
- Тешь себя надеждами, - лениво отозвался Фальке. Спорить ему надоело, да и позволить себе дальше тратить время на этот в высшей степени бессмысленный разговор он уже не мог. - Верните его на место, - велел он охранникам, и те, ухватив Андрея с двух сторон, посадили его обратно на табуретку. - Последний раз спрашиваю, какой приказ был тебе дан? Бомбить первую подвернувшуюся цель, бомбить колонну, или что-то еще?
- Это вы себя тешите надеждами с тех пор, как вас от Москвы отшибли, - не унимался Андрей. – Спрашивай хоть последний раз, хоть сто раз самый последний. Я не буду отвечать на твои вопросы. Много чести, выродок. А за свои деяния ты еще ответишь. Сам будешь в петле болтаться, потому что более достойной смерти ты не заслуживаешь.
Он сплюнул на пол.
Фальке коротко кивнул охране, а затем отвернулся. Как именно бьют пленного, ему смотреть было не интересно.
Он вернулся к своему столу и принялся подписывать какие-то бумаги. Делал он это медленно и неторопливо, перечитывая каждую перед тем, как поставить росчерк. Когда с документами было покончено, он обернулся:
- Ну всё, хватит. Если он еще живой, убирайте долой с моих глаз.

…Самое поганое в драке - это когда ты падаешь, и тебя бьют стаей. Стае не ответишь. Стая не думает – она просто бьет. Потому что это не имеет ничего общего с честной дракой. Это просто избиение ради избиения. Потому что так велел вожак.
Разозлил… все-таки разозлил.
Удары сыпались один за другим. Поначалу он пытался уворачиваться, вместо стонов выкрикивать оскорбления, притуплять боль злостью – но его продолжали методично бить до тех пор, пока он не перестал думать о чем-либо, кроме избавления.
Когда удары прекратились, он даже не сразу понял, что всё закончилось. Его грубо подняли и потащили в барак. Перед глазами была пелена, за которой Андрей не мог ничего толком разглядеть.
Только через какое-то долгое, показавшееся вечностью время он осознал, что лежит на жесткой тюремной постели. Всё тело дико болело. Даже малейшее движение сопровождалось этой болью. Во рту ощущался отвратительный привкус крови. Черный подумал, что так его еще не били.
Кто-то суетился рядом, полушепотом костеря «Моля» на чем свет стоит. Андрей, наученный горьким опытом, осторожно приоткрыл глаза и узнал Пашку.
- Да, совершенно с тобой единодушен, - тихо сказал он тогда, соглашаясь с последним забористым эпитетом в адрес белобрысого фрица. – Только не Моль он, а Стервятник.
- Очнулся, - обрадовался парень. – Воды хочешь? А этот…. Моль, Стервятник, какая разница, все одно – зверь… Кстати, к нам сегодня Иван Иваныч вернулся. Точнее, вернули его…… но хотя бы живой…
- Вот как? – заинтересовался Андрей и, морщась, повернул голову.
«Собиратель прошлогоднего снега» выглядел крайне неважно. Но хотя бы был забинтован на совесть. Всё его лицо покрывали синяки, ссадины и порезы, причем последние, казалось, были нанесены прицельно, словно кто-то вырезал «узоры» ножом на живой коже, впрочем, с гестаповского выродка сталось бы еще не такое. Иван Иваныч вяло отшучивался от Егора Иваныча, потому что тот, судя по всему, был крайне обеспокоен состоянием не по случаю веселого партизана.
- Ничего, встану еще, - грозился Иван Иваныч, - не возьмут так просто!
- Хватит тебе геройствовать, - корил его дед. - Дошутишься. Вздернут – что делать станешь?
- Подавятся. Они мне еще за Петьку не ответили…
- Ответят. За каждого, - неожиданно для самого себя вмешался в разговор Андрей.
- О, новый кто-то? – заинтересовался Иван Иваныч. – Тебя я тут еще не видел….
- Лётчик это, - ворчливо отозвался Егор Иваныч. – Андреем звать. Подбили его давеча…
- Ааа, Андрюха, значит. Давай знакомиться. Я Иван. Прости, что руки не подаю - отморозил немного, - извинился партизан.
- Да какое там извини, - отмахнулся Андрей. – Понимаю всё… Мне про тебя тут уже рассказывали. Не раскололи, значит? – поинтересовался он с неподдельным уважением. - Правильно, нельзя им сдаваться, пусть знают наших. А как ты руку отморозил? Тоже этот Стервятник придумал что-то?
- Ну все, подобрались герои, - вздохнул дед.

…Больше Андрея на допросы не водили. Решили ли, что от него ничего полезного не добиться, выдерживали ли паузу – кто знает. Ожидание, что в любой момент за тобой могут прийти, само по себе было отвратительным – но момент всё не наступал. Можно было подумать, что про летчика вовсе забыли – разве что редкие визиты к нему медсестры опровергали такую версию.
А вот за Иваном приходили часто. И хоть сам он утверждал, что с ним «осторожничают», последнее могло показаться истиной разве что в сравнении с судьбой Анюты. Но, правда, в яму Ивана больше не сажали. Зато делали много другого, от чего он потом подолгу приходил в себя, отлеживаясь в бараке.
Андрей поражался стойкости партизана. Он пообещал самому себе, что если до него дойдет очередь, он постарается брать пример с Ивана. А пока он как-то очень быстро сошелся с этим «собирателем прошлогоднего снега», и скучные будни плена разнообразили два противоречащих друг другу состояния. За общение - отчаянное, каждый раз, как в последний, с постоянным ощущением, что очередной увлекательный разговор так никогда и не продолжится - цеплялись они оба: и Андрей, и Иван. Оно было наиболее похоже на настоящую жизнь, которая осталась далеко за стенами их барака.
Каждый раз, когда Ивана уводили, хотелось выть от бессильной злости и невозможности помочь. Когда же Иван все-таки возвращался – пусть избитый и израненный, но живой и не сломавшийся – в мысли закрадывалась шальная надежда на то, что еще не всё кончено.
Тогда Андрей начинал ждать, пока Татьяна поможет Ивану: обработает и перевяжет раны, а то и даст лекарство, если вдруг на что-то отвлечется охрана, которая всегда сопровождала девушку. Наблюдая за медсестрой, Черный в конце концов пожалел, что спрашивал, зачем она работает на немцев. Было очевидно, что Татьяна действительно всей душой желает помочь пленным и делает всё от нее зависящее, пусть даже могла она только облегчать последствия страданий, предотвратить которые было не в ее силах.
Андрей дорого бы дал, чтобы расспросить Татьяну о Женьке – ведь девушка бывала во всех бараках – и если Антонов-младший был жив, то она должна была его видеть. Увы, приставленные к Татьяне охранники пресекали любые попытки переговоров между ней и заключенными.
…А еще из-за Татьяны иногда просыпались воспоминания. Андрей смотрел на нее, а видел другую. Рыжую. Любимую. Обманутую…. Обещал и не сделал. На этот раз не вернулся….
Наконец, когда за медсестрой и немцами закрывалась дверь, а наваждение отступало, Андрей обращался к Ивану:
- Эй, приятель, как ты?
Иван в ответ просил воды, жадно ее пил, а потом, внезапно легко улыбнувшись, сообщал, что его сегодня «почти не трогали».
Так он говорил всегда. И улыбался тоже всегда. Кажется, способность шутить не могла покинуть его в принципе. Допросы и пытки, ужасающие подробности – даже это он ухитрялся пересказывать так, что на губы просилась невольная улыбка. Каким неведомым образом ему всё это удавалось, было неразрешимой загадкой. Это именно он раздал прозвища всем немцам и рассказывал про них такие истории, что все начинали буквально покатываться со смеху. Это именно он умел парой-тройкой фраз подбодрить Пашку, повеселить Ксюшу, а иногда даже на короткий миг привлечь к себе внимание Анюты, заставить Андрея отбросить мысли о том, что живым из гестаповского плена не выберется никто из них….
И это при том, что никому в этом бараке не приходилось выдерживать столько, сколько Ивану.
Он грустнел и серьезнел только тогда, когда вспоминал своего напарника, замученного в первый же день их общего плена.
- У нас и в мыслях не было, что эти партизане – на самом деле переодетые немцы. Петька как будто чувствовал – старался меня отговорить. А я…. Не привык я своих бросать, понимаешь. Кинулся на выручку. Петька – за мной…. Постреляли полицаев, думали: «Ну все, здорово, сейчас со своими…». А «свои» нам – «Хенде хох». Вот и всё…. Сюда притащили. Допрашивать начали. Я-то еще ничего – я Молю достался, он хоть и зверствует, но меру знает, ему не замучить надо, а выспросить то, что его интересует. А за Петьку Бешеная принялась. Чуть от счастья не светилась….. А Петька возьми и не выдержи. Думаю, сердце у него остановилось. Он еще давно жаловался мне, что побаливает у него в груди, да мы все думали – несерьезно, знаешь, не до этого было… А оно вон как обернулось.
Иван Иванович вздохнул, а затем вдруг с жаром продолжил, так уверено, что Андрей ему практически поверил:
- А Женька твой жив, я тебе точно говорю. Ты пойми, Андрюх – пока обратного не знаешь, считай, что он живой. Это правильно, и так оно и будет… Вы с ним молодцы. Все ваши ребята – молодцы. Снесли колонну – жахнуло там не слабо, даже у нас тут слышно было. Не получили немцы своего добра…. Эх, знать бы, что там, на фронте…
- Прорыв там должен был быть, - ответил Андрей, в очередной раз отгоняя от себя воспоминания о том, какой ценой далось уничтожение немецкой колонны. – С утра наступление готовили… уже прорвали, я думаю, блокаду.
- Прорвали. Иначе и быть не может, - заверил Иван Иванович.
… А потом его снова увели. И снова Андрей гнал от себя мысль, что Иван может не вернуться и что однажды это в любом случае произойдет. Потому что скорее умрет, чем сдаст своих. А если выживет и услышит в свой адрес слова восхищения – только посмеется и поскорее переведет разговор на другую тему…

…После разрушительного пожара, вызванного бомбежкой, осталась выжженная полоса земли, засыпанная искореженным металлом. Надеяться найти какие-либо ценные следы на месте, где бушевал настоящий ад, было практически бесполезно. Однако Фальке внезапно повезло, точнее, не ему лично, а Эриху, которому гауптштурмфюрер поручил осмотр пепелища. Чуть в стороне от того места, где находилась голова колонны, обнаружилось нечто вроде миниатюрного взрывного устройства, а рядом с ним – пакет с горючим веществом. Если бы устройство сработало, его взрыва хватило бы максимум на то, чтобы поджечь этот пакет, создав подобие факела. Видимо, именно с помощью таких «факелов» и был подан сигнал летчикам. Вещь была почти безотказная и полностью самоуничтожающаяся. Та, что попала в руки немцев, не разорвалась только чудом. Устройство было явно самодельным, но само по себе не давало подсказок, делали его русские или немцы – те материалы, из которых оно было собрано, могли наличествовать и у первых, и у вторых.
В любом случае это было уже что-то. Охрана по-прежнему клялась и божилась, что никто чужой к колонне не приближался и на пушечный выстрел. Всё это само по себе подводило к вполне определенной мысли, а потом внезапное донесение окончательно утвердило именно ее.
Один из охранников, приставленных ко второму пленному летчику в лазарете, доложил, что раненый в бреду говорит любопытные вещи. Фальке не поленился – пришел послушать лично.
«Андрюха…. Брат…. Сворачивай к комендатуре… Там свой…. Он поможет….Сворачивай, Андрюха!» - повторял русский, в беспамятстве метавшийся на постели.
Услышанное заставило гестаповца крепко задуматься. Ему очень не нравилась мысль, что в штабе среди своих есть предатель. Но ничего другого здесь предположить не получалось: слова раненого еще сошли бы за бред, но неизвестно кем заложенные устройства странного происхождения, постоянные срывы операций, сам факт бомбежки именно в то время, когда колонна ожидала дозаправки и никак не могла бы быть спасена, не оставляли поля для других трактовок. Недостающее звено – свой или свои, работавшие на врага – создавало более чем законченную и наконец-то логичную картину происходящего.
Особенно отвратительно было то, что как минимум руководить изменниками должно было лицо, стоящее в штабе на достаточно высоком уровне, чтобы быть в курсе всех тех дел, которые были так или иначе им саботированы. Мария? Джокем Ланг? Сам комендант? Или все-таки кто-то помельче...?
Раненый русский не назвал имени предателя, но, возможно, он его знал. Поэтому Фальке потребовал, чтобы больного лечили с особым усердием. А сам тем временем вспомнил про Андрея Черного, который, как командир, мог знать даже больше, чем его подчиненный.
Приказ о направлении летчика в лагерь для военнопленных лежал у Фальке в столе и ждал своего часа. Теперь Вайссер не торопился давать ему ход. Тот факт, что предал, скорее всего, кто-то из руководящего состава, вызывал у гестаповца приступ сильнейшей подозрительности по отношению ко всем окружающим и желание скрытничать с еще большим усердием, нежели обычно. Фальке активно копался в старых делах и документах, перепроверяя всё, что перепроверить было возможно, и выискивая зацепки, которые прежде были упущены. В частности, он обнаружил, что у истории с разбавленным топливом не было никакого внятного финала, кроме рапорта Хаймлиха о том, что диверсия произошла на территории Подледного.
Он связался с базой – там отвечали уклончиво. Гестаповец счел, что дело стоит того, чтобы самолично нанести визит в соседний штаб и на месте разобраться, что там так тщательно скрывают. По счастливой случайности, на той же территории находилось и место сбора военнопленных, откуда их дальше транспортировали в концентрационные лагеря. Для этого Фальке и нужен был Андрей: под предлогом того, что пленный представляет особую ценность, и это внутреннее дело гестапо, гауптштурмфюрер мог лично проследить за доставкой заключенного в пункт назначения, не привлекая ничьего внимания к истинным целям своей поездки.
Но прежде, чем осуществлять это, пленного следовало на всякий случай еще раз допросить – и теперь уже всерьез.
- Мария, - позвал Фальке. – Распорядитесь, чтобы заключенного Чёрного доставили в комнату для допросов. Вызовите мне в помощь Эриха и переводчика. А вам будет особое задание. Отправляйтесь в Подледный и ещё раз переговорите с соседями Тимофея Кузнецова. На сей раз меня интересуют, как ни странно, сплетни. С кем он пил, с кем он спал – выясните всё, что про него болтают. Попробуем продавить в этом направлении, раз никакой информации, лежащей на поверхности, у нас нет….

…То, чего он ждал и боялся, все-таки случилось. Явившиеся конвоиры на сей раз одели кандалы именно на Андрея и повели на допрос. Чёрному оставалось лишь стискивать зубы и клясться про себя, что от него фашисты не добьются ни слова, что бы там они ни хотели узнать. В принципе, у Андрея была информация, которая могла заинтересовать фрицев и которая с его собственной точки зрения была ценнее формулировки приказа про колонну, но Стервятник уперся именно в приказ, а про остальное даже не спрашивал. «Догадался, что что-то упустил?» - спрашивал себя Андрей.
Его доставили в уже знакомую камеру. С прошлого раза тут почти ничего не изменилось. Даже лица собрались все те же самые: щуплый парень в очках – стенографист, такому бы в библиотеке сидеть, а не в гестапо, охранники, с настолько одинаковыми выражениями лиц, что их можно было принять за близнецов, ничем не примечательный переводчик, странный помощник Стервятника с неподвижной половиной лица….. и сам дознаватель, разумеется. Куда же без него….
…Фальке прохаживался по комнате, поглядывая на Андрея. «Снова охотится», - зло подумал тот и начал разговор сам.
- Ну и о чем тебе еще поговорить захотелось? Я могу повторить: ничего не скажу тебе, дрянь ты фашистская. Только и умеешь, что издеваться. Да только тому же Ивану ты и в подметки не годишься, - Андрей покосился на серебряный погон на плече у Фальке и добавил, - серебром расшился, сволочь.
Фальке остановился, и летчик ощутил на себе уже знакомый тяжелый взгляд. Правда, на сей раз в нем было больше льда, чем злости.
- Кто зажег на земле огни, чтобы вы увидели колонну? Кто помогает вам в нашем штабе?
- Ты свой штаб знаешь лучше, чем я. Я, видишь ли, только барак знаю, - ядовито отозвался Андрей, заразившийся, видимо, от Ивана насмешливостью. – Да и с воздуха мне не очень было видно, кто там и что зажигал. Может ты сам прикурить решил, вот огонек и появился!
- Не прикидывайся. Твой стрелок проболтался. Отпираться бессмысленно. Я знаю, что здесь ваш союзник. И что вы знаете это тоже. Кто?
Андрею стоило неимоверных усилий не измениться в лице. Женька жив!
В первый момент от этой новости захотелось забыть про фрица, плен, злость и на радостях улыбнуться до ушей. Но уже через секунду пришло осознание сказанного. «Твой стрелок проболтался». Дьявол, Женька не станет откровенничать с фашистом по собственной воле, значит, спрашивали по своему обыкновению…..
Ярость вспыхнула с новой силой:
- Да не знаю я ни про какого союзника! И стрелок мой знать не может, это он, небось, под твоими пытками подтверждает все, что угодно!
Фальке в ответ странно усмехнулся одними губами:
- Даю слово, его никто пальцем не трогал и ничего говорить не заставлял. А вот в то, что подчиненный знает, а командир нет, я не поверю никогда.
…Слово он дает…. Хоть десять, нет ему веры и быть не может. Но Женька действительно не знал ничего – только пересказанные Андреем слова Юрия Анатольевича – «в штабе свой человек». Всё!
«Но если Женька сказал хоть слово – Стервятник за это уцепится. И никогда не поверит, что больше сказать нечего, - с отчаянием подумал Андрей. – Выпьет кровь из нас обоих и не подавится. Я тоже хорош… командир. Растрепал секретную информацию. Звено угробил. Женьку погубил. Да и себя – тоже…»
Фальке стоял, лениво потирая руки в неизменных перчатках. Сегодня он сразу был в обеих.
- Стрелок ничего не знает, - повторил Андрей вслух. – И ни от него, ни от меня ты ничего не добьешься, даже если замучаешь до смерти.
- Ошибаешься. И не такие говорить начинали, - Вайссер заметил, что эту фразу заключенным он повторял довольно часто. Однако, как ни парадоксально, в ряде случаев она вполне действовала. – Так что советую еще раз подумать как следует и все-таки вспомнить то, что тебе известно по поводу этого человека.
Андрей упрямо мотнул головой. А потом встретился с Фальке взглядом. Гестаповец смотрел ему в глаза, почти не мигая, зная, что это производит на людей неприятный и давящий эффект. Андрей не знал, разумеется, про эту уловку и в полной мере ощущал всю тяжесть непрекращающегося взгляда. «Как есть хищная птица…. Не зря такое имя. Страшно мне будет умирать? В бою тоже страшно. Но как-то легче, чем здесь. Мучительно и бесславно, - вертелось в голове у летчика. – Неважно. Сейчас главное стоять на своем. Что бы ни случилось. Ни слова ему».
- Молчишь, - резюмировал Фальке. – А между тем откровенный разговор мог бы облегчить твою участь. Ненамного с точки зрения свободного человека, но могу тебя уверить, со своей точки зрения тебе это было бы очень заметно. Пара слов – и ты спасешь себя. А если нет….
…Андрей слушал его и понимал, что это все – правда. Он видел, что было с Иваном после допросов. Он видел Анюту. Фриц словно накинул ему на шею удавку и теперь понемногу ее затягивал – медленно, методично, спокойно. Но спасать свою жизнь, помогая врагу, низко. Значит, надо выдержать – что бы ни случилось.
- Я не скажу ни слова.
Немец взял что-то со своего стола, подошел к Андрею и показал ему этот предмет, оказавшийся кастетом, а потом пояснил:
- Это будет только начало. Когда мне надоест, я перейду к другим средствам. Например, сделаю из тебя живой проводник тока. Или буду срезать с тебя кожу полосками. И не надейся умереть. Я хорошо знаю, сколько может выдержать человек. Я не дам тебе перейти черту.
Он говорил о пытках так буднично, как будто для него это было то же самое, что отрезать кусок хлеба. Естественно и привычно. Андрей молчал. Жить хотелось – это мягко сказано.… А еще хотелось найти силы выдержать.
Первый удар – стремительный и четкий – ослепил болью. Андрей думал, что он к нему готов, оказалось, ничего подобного. Рот моментально наполнился кровью, тонкая струйка из разбитой губы потекла по подбородку. «Это только первый. Сколько их придется выдержать? Пока ему не надоест…»
Фальке не надоедало долго. Он бил Андрея так, что от каждого удара перехватывало дыхание, и что-то обрывалось внутри. Но хуже этой боли был звучащий сквозь нее неумолимый голос, раз за разом повторявший:
- Будешь говорить? Кто вам помогает?
…От этого голоса укрыться было невозможно.
И снова удары. В лицо, по ребрам, по ногам, под колени. Андрей едва успевал делать вдох между новыми вспышками боли. Реальность вокруг уже переставала существовать, голова начала отключаться. Кровь текла по лицу, но Андрей уже не понимал, что чувствует ее запах и вкус. «Когда же это кончится?»…
Будто услышав этот мысленный вопрос, немец отозвался своим.
… а затем лицо Андрея что-то обожгло. Он не сразу понял, что на самом деле ему просто плеснули в лицо воды, и не кипятка, а напротив, ледяной.
- Я ничего не скажу, - с трудом выговорил летчик – и сам не узнал свой голос.
Фальке отступил назад, откидывая со лба влажные растрепавшиеся волосы. Поставил уже ненужный стакан на стол. Достал и зажег сигарету. Андрей последний раз курил перед самым вылетом на задание – но сейчас ему было настолько плохо, что табачный дым его даже не раздразнил.
- Эрих, приготовьте источник тока, - велел Фальке. Радель не заставил себя долго ждать: в его руках мгновенно появился ящичек с проводами, один из которых был наполовину оголен, а второй заканчивался предметом вроде указки – с металлическим концом и резиновой рукояткой.
С Андрея срезали штанину до колена и обвязали вокруг лодыжки оголенный провод. «Указку» же взял в руки Фальке.
- Тварь…. Стервятник… - прошипел Андрей – и тут же получил очередную затрещину.
- Не стервятник, а Фальке, - четко выговорил гестаповец. – А для тебя вообще герр фон Химмельштайн.
…Металлическим концом «указки» он так быстро коснулся руки Андрея, что у того не успел сорваться с языка ядовитый комментарий относительно полного имени. В тело мгновенно впились раскаленные иглы, вынуждая выгнуться до судорог, мышцы выкрутило, из груди вырвался крик – будто чужой. Тело не слушалось, боль, казалось, пронизывала каждую клеточку – и это длилось целую вечность…
Фальке уже отдернул руку, а Андрея продолжало трясти – уже не так сильно, но ощутимо. Вариант «умереть» вдруг показался не таким уж страшным в сравнении с мыслью, что это сейчас повторится….
Снова набивший оскомину вопрос.
Молчание в ответ.
Фальке вытащил кортик, висевший в ножнах у него на боку. Разрезал гимнастёрку Андрея. «Указка» коснулась груди….
…Андрей утонул в собственном крике и захлебнулся им. А когда очнулся, перед глазами плыли черные пятна, мешавшие разглядеть пространство вокруг. В другой ситуации Андрей бы счел, что кричать стыдно. Но здесь не делать этого было немыслимо. «Хоть бы потерять сознание… тогда это кончится…» - отвлеченно подумал Андрей.
- Приди в себя, - грубый окрик, и режущая боль по лицу….. Фальке располосовал ему кожу острием кинжала.
Это действительно привело в сознание. Настолько, что пятна перед глазами исчезли, и фрица Андрей смог разглядеть очень отчетливо. И кинжал, по которому стекала кровь, во вдруг опустившейся руке его владельца.
- Я не знаю ничего! – воспользовавшись мгновением, почти выкрикнул Андрей. – Огни мы видели, когда подлетали! Вот я и сказал, что наши там, партизане – или в штабе, наверное, и Женька имел ввиду это же – не знает он ничего, я клянусь, не знает…..
…Андрей в тот момент сообразил только самое главное – не говорить, что кроме фразы при виде огней был еще разговор с Юрием Анатольевичем. Он не подумал, что если Женька рассказал – то мог рассказать и это. Он не заметил того, что Фальке на этот раз не повторил своего вопроса. Что-то резануло глаз – но что, Андрей понял только сильно позже.
- Уведите его, - как-то непривычно тихо распорядился Фальке.
- Гауптштурмфюрер, с вами все в порядке? – Эрих подошел к нему, когда конвоиры потащили Андрея прочь из пыточной.
Фальке ответил не сразу. Он смотрел куда-то мимо Раделя и лицо его побледнело сильнее обычного.
- Да. Со мной всё в порядке, - наконец ответил он. А потом сразу как будто ожил. – Это правда, Эрих. Просто я понял, что этот летчик действительно не знает ответа на мой вопрос. Впрочем, он представляет собой определенную ценность, и его следует как можно скорее передать в руки подразделения, прицельно занимающегося военнопленными. Распорядитесь, чтобы им занялся врач. Чем скорее летчик сможет держаться на ногах, тем лучше. Его отправкой на базу я займусь лично, как только это будет возможно.
- Хорошо, - кивнул Эрих.
…Фальке вернулся к себе в кабинет. Оказалось, что там его ожидает Мария. Гестаповцу сразу бросилось в глаза, что девушка выглядит, мягко говоря, неважно. Однако новость, которую она сообщила, свидетельствовала о том, что причина усталости фроляйн Гофман отнюдь не в неудаче.
- Фальке… Я теперь знаю о Подледном всё, - в голосе помощницы звучали жалобные нотки. – Я знаю, что у Свечниковых младший сын от Федьки Егорова. Я знаю, что у дочерей Степановых одно праздничное платье на двоих, и поэтому когда однажды они одновременно собрались на свидания, старшая обманом заперла младшую в бане, и та вылезла через окно, а потом долго гонялась за сестрой, пытаясь оттаскать ее за волосы.
- Впечатляющие познания, - не сдержал усмешки Фальке. – Кто же вам поведал столько всего ценного, Мария?
- Некая Дарья Миха….ииловна, - Мария с трудом выговорила отчество соседки бабы Нади.
- Тогда сочувствую, - Фальке опустился на стул и устало вскинул голову. – С этой пожилой фрау мне доводилось пересекаться, к счастью, издалека. Но незаконные дети и погоня за платьями это прекрасно, только мало полезно нам.
- Полезное тоже есть, - наконец-то улыбнулась и Мария. В голосе ее послышалось едва уловимое торжество. – Говорят, что Тимофей Кузнецов ухаживал за одной девушкой, и та вполне отвечала ему взаимностью, проводя с ним достаточное количество времени.
- Уже лучше, - Фальке выпрямился и посмотрел на Марию более заинтересованно. – И кто же эта девушка?
Мария заулыбалась очень злорадно и торжествующе.
- Русская медсестра – Татьяна.


Глава 8. Перемирие

Лекарство, которое девушка дала ему выпить, было не таким уж омерзительным. Но голос и интонация, с которой его уговаривали проглотить эту «маленькую ложечку микстуры», настолько ласкали слух, что Женька совершенно подло прикидывался, что это адское зелье совершенно не лезет ему в горло.
Антонов-младший был еще очень слаб. Он даже толком не мог оторвать голову от подушки – перед глазами сразу всё плыло, начинался приступ тошноты. Но омерзительнее всего была полная бессмысленность выздоровления. Немецкий плен мог сулить разве что скорую и мучительную расправу. Женька обреченно посмеивался про себя, что его лечат только потому, что над здоровым можно будет изощряться дольше.
В общем, грело раненого стрелка сейчас только две вещи: общество хорошенькой медсестры Татьяны и знание о том, что его брат Андрей жив, и его не трогают. Последнее, разумеется, нашептала именно Татьяна, не смотря на все запреты немецкой охраны, неустанно дежурившей у дверей лазарета.
Говорить с медсестрой раненому практически не позволяли. Поэтому общение с ней состояло из ничего не значащих фраз, случайных взглядов и прикосновений, недосказанности и невозможности задать прямой вопрос. Но в этом Женька вдруг ухитрился найти свою прелесть. В результате его постоянным гостем стало головокружение в обществе Татьяны, и, что приятно, происходило оно отнюдь не из-за ранения.
…Характер ран пленного летчика требовал неусыпного внимания, и Татьяна отчасти была рада тому, что получила приказ от Фальке Вайссера заниматься этим пленным со всем тщанием. Но только отчасти. Девушка разрывалась между желанием вылечить человека и пониманием, что чем быстрее это произойдет, тем скорее несчастному достанутся такие страдания, что боль от нынешних ран покажется сущей безделицей.
Если бы за время войны Татьяна не разучилась лить слезы, она бы плакала над судьбой молодого человека. Но сейчас ей оставалось только облегчать его нынешнее состояние и от всего сердца желать, чтобы произошло спасительное чудо.
Татьяна как раз сидела у постели Женьки, когда за ней пришли. Вначале девушка не разобралась, в чем дело, решив, что кто-то в штабе нуждается в медицинской помощи. Однако по действиям конвоиров она довольно быстро поняла, что все это больше похоже на арест, и испугалась.
«Что они обо мне узнали?» - она судорожно пыталась понять, где допустила роковую ошибку. Единственное, что напрашивалось – фашисты разнюхали про ее связь с Тимофеем. На самом деле отношения Татьяны и Кузнецова были чисто деловыми, а романтичную историю додумали соседи. Партизане не стали никого разубеждать, сочтя, что такое объяснение их общения им очень даже на руку.
Татьяна собрала волю в кулак, чтобы ни в коем случае не выдать свое волнение, норовящее перерасти в панику. Она безобидная, наивная девушка и не более того. Что бы ни случилось – не выходить из роли.
Когда конвоиры уже подвели Татьяну к дверям полицейского участка, им навстречу вышел человек, при виде которого в сердце девушки всколыхнулась отчаянная надежда. Он перехватил умоляющий взгляд Татьяны и недовольно обратился к охране:
- В участке кому-то стало плохо? Не лучше ли позвать врача, а не санитарку?
- Она арестована, - отозвался конвоир. – Ее велено доставить к гауптштурмфюреру Вайссеру.
- А, понятно, - казалось, мужчина мгновенно утратил всякий интерес к происходящему. – Что ж, тогда я спокоен. Хайль!
… Фальке решил не пугать пока Татьяну слишком сильно, поэтому устроил допрос в своем кабинете. Небольшую вероятность невиновности медсестры он допускал – в штабе девушка была на хорошем счету и не раз проверена – и надеялся, что разговор позволит ему сделать правильный вывод.
Татьяна не пыталась отрицать, что с покойным ее связывали романтические отношения. Хотя на самом деле ей не так уж и нравился Кузнецов, если не сказать, что он ей был просто безразличен. На свидания она бегала от безысходности – ведь мужчин в Подледном осталось слишком мало, а быть одной женщине слишком тяжело. Разумеется, при таком раскладе она практически не интересовалась делами этого человека, а он не рвался ее в них посвящать.
Фальке не успел решить, верит он медсестре или нет. В кабинет вошел Эрих, но он едва успел открыть рот, чтобы доложить о посетителе, как его отодвинул в сторону почти вбежавший следом адъютант Хаймлиха. Джокем Ланг выглядел крайне встревоженным и запыхался от бега:
- Гауптштурмфюрер… умоляю вас меня простить, но герру Вольфгангу плохо с сердцем. Мне сказали, что Татьяна у вас. Она может оказать помощь. В лазарет бежать дольше, чем сюда, поэтому я рискнул…. Понадеяться на ваше сочувствие. Прошу вас, позвольте мне похитить у вас Татьяну. Если вы не закончили разговор, я верну ее вам, как только герру Вольфгангу станет легче….
- Мы закончили, - неожиданно легко согласился Фальке, кинув на Ланга быстрый оценивающий взгляд. - У меня нет оснований держать под арестом эту русскую. Пусть она возвращается к своим прямым обязанностям. Ви мошете идти, фроляйн Танья. И помогьите комьенданту, он отшень вашен для нас всехь.
- Благодарю вас, - Татьяна излишне поспешно поднялась со своего места. Сердце ее колотилось бешено – она не верила в свое избавление. Однако дружелюбно улыбавшийся Фальке и впрямь ее отпускал….

…На этот раз Андрей с Иваном поменялись местами. Теперь Андрей слабым голосом поддразнивал партизана, возвращая тому его же фразу:
- Ерунда… ты бы сказал, что меня «почти не трогали».
- Ну, тогда я за тебя спокоен, - Иван улыбнулся. – Раз шутишь, значит, будешь жить. Ладно, отдыхай. Потом поговорим…
- Погоди…. – Андрей ухватил его за рукав. – Я узнал… Женька – он жив.
- Ну, что я тебе говорил! – обрадовался Иван.
- Да. Только до него добрался Стервятник. Допросил по своему, тварь такая. У меня в голове не укладывается, - от злости голос Андрея набрал силу, - на вид вроде обычный человек, две руки, две ноги, одна голова, как и у нас. А как начинает допрос – хуже зверя. Причем ладно бы он со зла. Ему просто все равно – что бумажку подписать, что кастетом человеку челюсть снести….
- Хватит, Андрюха, - укоризненно сказал Иван. – Ну что ты силы тратишь? Отдыхай пока и не думай про эту мразь. С ней ты и так еще наобщаешься…

…Андрей оклемался гораздо быстрее, чем предполагал. А кроме того, он разгадал два секрета Иван Иваныча, причем опытным путем. Во-первых, неуместная веселость после общения со Стервятником бралась из бешеной радости, что допрос все-таки закончился. Во-вторых, ненавистный фриц был хитер и так же хитро бил: причиняя сильнейшую боль, он практически не наносил серьезных повреждений. Это позволяло ему не тратить время на слишком долгое излечение пленных между допросами.
Через несколько дней за Андреем пришли снова. Черный уже было настроился на очередной кошмар с электрическим током, но ему объявили, что его переправляют в лагерь для военнопленных. Дали две минуты на сборы, и он едва успел кинуть Ивану пару слов на прощание перед тем, как был закован в кандалы и вытолкнут из барака.
- До победы, - ответ Ивана прозвучал уже в спину летчику.
«Верит, - тоскливо подумал про себя Андрей. – А верю ли я? В любом случае свое я отвоевал . Что бы ни ждало меня в немецком лагере, я теперь просто безликий пленный. Мне предстоит бороться в лучшем случае с лагерными надзирателями. А другие в это время будут проливать кровь за настоящую победу…»
Андрей до последнего надеялся, что среди тех, кого отправляют в лагерь, он увидит Женьку. Но к своему удивлению, в кузове грузовика он оказался вдвоем с немецким конвоиром. Правда, машина не трогалась с места, словно водитель ждал кого-то еще. В итоге этим кем-то оказался человек, которого летчику хотелось бы видеть менее всего на свете – Фальке Вайссер фон Химмельштайн.
Андрей не видел самого Стервятника, но узнал его голос и услышал, как хлопнула передняя дверца. Черный от злости стиснул зубы. «Вот только этой сволочи гестаповской в попутчики и не хватало, - думал он. – Решил меня проводить лично? Расстаться никак не может, мразь?...»
Грузовик тронулся. Андрей не знал, сколько займет дорога. Ехали они не очень быстро – машина тяжело шла по заснеженной дороге. Подледный остался позади. В кузове было очень холодно, особенно сидящему без движения Андрею. Правда, его невольному попутчику, кажется, тоже приходилось не сладко. Физиономия парня по цвету все сильнее приближалась к лежащему на улице снегу. Конвоир то и дело ёжился, подносил попеременно руки к губам.
Андрею не был интересен этот фриц. Смотреть на пробивающийся сквозь брезент лучик солнца было гораздо приятнее. Смотреть – и думать о своем. Только не о Женьке, иначе можно было сойти с ума, гадая, жив он, или с ним уже расправилось гестапо.
Чтобы отвлечься, Черный принялся размышлять о Стервятнике. Поначалу он сочинял расправы, одна краше другой, которых заслуживал фашистский выродок... Но постепенно мысли потекли по более адекватному руслу.
Андрей вспоминал окончание допроса. Теперь он отчетливо осознавал, что оно было слишком нелогичным и неожиданным. Возможно, конечно, у белобрысой гадины было на уме что-то свое, но разгадать, что замыслил гестаповец, Черному не удавалось.
На лице Андрея с трудом заживал порез, нанесенный ножом Фальке. С этой ранкой что-то было не так. Черному упорно казалось, что так его уже ранили. Вот только когда это было, не припоминал. В детстве он был изрядным задирой и вечно встревал в драки с дворовыми мальчишками – возможно, тогда это и случилось, а он просто забыл?
…Самое интересное, что именно эта ранка поставила точку в допросе. Андрей только сейчас вспомнил – зато весьма ясно – что прежде, чем он все-таки заговорил, гестаповец сам отвел руку и изменился в лице. «…Или все-таки это было иллюзией воспаленного сознания?» – гадал Андрей, но отделаться от навязчивого впечатления не получалось. А объяснения такой странной реакции Фальке Вайссера не было.
…Черный так основательно задумался, что перестал отсекать происходящее вокруг. Из оцепенения его вывел только настойчивый стук: это конвоир колотил в стену водительской кабины, желая привлечь внимание сидящих там.
Машина остановилась. Немец вышел на улицу, и Андрей услышал, что он о чем-то переговаривается со Стервятником. Последний был явно недоволен, но разобрать его слова удавалось плохо. Единственное, что Черный понял – его спутник стал жертвой морской болезни, о чем и попытался сообщить начальству. Но начальство в лице ледяного гестаповца сочувствием совершенно не прониклось, отправив беднягу обратно в кузов.
Абсурдность ситуации позабавила Андрея. «Тоже мне, понабрали солдат. В кузове их трясет. Идиоты», - подумал он про себя, а когда охранник вернулся, вслух поинтересовался:
- Что, не поняло тебя начальство?
Немец буркнул что-то невразумительное и явно недружелюбное. Андрей пожал плечами и решил больше не лезть с сочувствием.
…Веселье на этом не закончилось. Если прежде охранник был бледен, то теперь его лицо начало постепенно зеленеть. На очередной кочке, когда грузовик ощутимо подпрыгнул, парень высунул голову наружу и, судя по звуку, распрощался с содержимым своего желудка. То же самое повторилось еще пару раз. А потом конвоир вновь начал стучаться в кабину, судя по всему, от отчаяния.
- Так он тебя и пожалеет, - съязвил Андрей, но машина остановилась. Конвоир пулей вылетел на улицу. Андрей зевнул. Он ждал, что охранник сейчас вернется посрамленный, но случилось непредвиденное – вместо несчастного парня в кузов влез сам Фальке.
У Андрея от изумления едва не отвалилась челюсть.
- Что, охрана совсем расклеилась? – ошалело спросил он.
Фальке адресовал ему угрожающий взгляд, от которого всякое желание общаться пропало совершенно. Некоторое время дальнейший путь проходил исключительно под пыхтение грузовика и хруст снега под колесами.
Присутствие Стервятника едва не подействовало на Андрея угнетающе. Однако прежде, чем тяжелым мыслям удалось завладеть летчиком, машина снова встала. Черный чуть было не расхохотался, представив, что поездка на переднем сидении охраннику не помогла, и его вывернуло прямо на водителя.
- Сиди тихо, - приказал Стервятник и отправился посмотреть, что случилось.

…Фальке не хотел затягивать с поездкой. Он точно знал, что и как он намерен выяснить на месте назначения, и надеялся быстро добраться туда и быстро же вернуться, как только всё будет улажено. В Подледным его ждали не менее неотложные дела.
Однако судьба не собиралась на сей раз играть в интересах гауптштурмфюрера.
Фальке выбрал в качестве конвоира для пленного Отто – того самого парня, которому не посчастливилось столкнуться в неравном бою с бабой Надей. Солдат сразу предупредил, что страдает морской болезнью, но Вайссер не придал большого значения проблеме, считая более важным взять с собой надежного человека, нежели неподверженного укачиванию.
Однако «маленький» недостаток превратился в большую проблему. Парню становилось всё хуже и хуже. Сначала Фальке попытался призвать Отто к самодисциплине, но со второй попытки сдался – пустил конвоира на переднее сидение, где укачивало меньше, чем в кузове. Отто перестал жаловаться, зато вскоре напрочь заглохла сама машина.
Вайссеру казалось, что он сейчас лопнет от бешенства. Водитель растеряно разводил руками, Отто пытался сохранять сосредоточенное выражение на серо-зеленой физиономии, а русский в кузове, благодаря языковым познаниям, благополучно подслушивавший все разговоры немцев, неприкрыто ржал над происходящим.
Фальке забрался в кузов, снял с пленного кандалы, заменив их на простые наручники, и буквально за шиворот выволок русского на улицу.
- Будешь помогать толкать грузовик.
- Что, проблемы с хваленой немецкой техникой? – оскалился Андрей.
- Поговори мне еще, - пригрозил Фальке и, держа русского на прицеле, отошел на некоторое расстояние, чтобы видеть всё происходящее вокруг машины. – Отто! Что вы там возитесь? - крикнул он замешкавшемуся охраннику.
- А что, сам толкать не будешь? – проклятый русский, кажется, вознамерился доконать своего обидчика окончательно. – Боишься белые перчатки запачкать?
- Иди-ка сюда, - Фальке поманил Андрея пальцем. Честно говоря, в другое время ему могла бы понравиться наглость этого русского. Но в настоящем он идеальнее всего подходил на роль мишени для вымещения злости, вот Фальке и вознамерился в очередной раз заехать ему с ноги, чтобы проучить за излишнюю болтливость.
Однако ударить немец не успел. Когда Андрей уже приблизился к нему на достаточное расстояние, прогремел взрыв. Прежде чем осознать, что происходит, Фальке инстинктивно схватил русского за загривок и утащил вслед за собой на снег.
..- Что-то у вас совсем проблемы с техникой, - уже без смеха заметил Андрей, когда обрел способность слышать и понимать, что происходит. Дым немного рассеялся, и стало видно, что взорвалась кабина грузовика.
Фальке осторожно приподнялся и повертел головой, осматриваясь. Затем велел Андрею отправляться к машине и узнать, что там. Сам он последовал за русским на некотором расстоянии, не отводя пистолет от цели.
…Летчик был готов к тому, что он увидит в развороченной кабине. Стекла на снегу, залитые кровью, он заприметил сразу же. Однако, как всегда в таких случаях, действительность производила гораздо более сильное впечатление, чем можно было ждать. От водителя не осталось почти ничего: его попросту размазало по кабине, а что не было размазано, то вылетело вместе со стеклами на улицу.
С противоположной от Андрея стороны кабины раздался стон. Черный и Фальке, не сговариваясь, бросились туда, где и обнаружили Отто, истекающего кровью. Ему повезло больше, чем водителю – в момент взрыва охранник уже выбрался из кабины, поэтому отделался ранеными рукой и боком. Но то, что взорвалось, оказалось начинено металлической дрянью – шариками и гайками - поэтому руку бедняге изрешетило так, что и Андрей, и Фальке синхронно подумали, что парень останется инвалидом даже при самом лучшем исходе.
- У тебя есть аптечка? – обратился летчик к Фальке, начисто забывший на тот момент, что раненый – тоже немец и враг. Вайссер передал свою полевую сумку.
– Слушай, ты бы мне помог, у меня вообще-то руки скованы! – возмутился Андрей, который в наручниках не сумел даже открыть эту сумку, не то, чтобы копаться в ней.
- Имьей ввиду, попробуйешь сбьежать, я успейю выхватить пистольет, - предупредил Фальке. Он убрал пистолет и занялся раненым.
Кровотечение у Отто было сильным – Фальке забинтовал ему руку и наложил жгут.. Пощупал пульс. С досадой закусил губу, прикидывая, насколько хватит действия обезболивающего, которое было припасено в аптечке, к сожалению, в количестве всего одной ампулы.
- Чего задумался? – спросил Андрей. – Его надо срочно в лазарет.
- Срочно это замьечательно, - отозвался Фальке, - Вот только выбьираться отсьюда мы будьем чьетыре или пят часов. Льекарства хватьит на два. Помоги-ка, зажми ему вьену, а то я нье смогу сделат уколь….
- Наручники с меня сними, - потребовал Черный. – Не побегу я. Не дело это – раненого бросать, хоть он и ваш…
Фальке недоверчиво покосился на него. Русский был прав – помочь он мог только со свободными руками. Но гестаповец прекрасно понимал, как этот Андрей относится к нему, в особенности после «милейшего» общения в застенках.
- Давай рукьи, - наконец решился он.

…Сначала Вайссер хотел заставить русского тащить раненого, но по факту пришлось делать это вдвоем – так они справлялись гораздо быстрее. Отто пребывал в полубессознательном состоянии, идти по снегу, да еще с такой ношей было нелегко, поэтому и Андрей, и Фальке молчали.
Черный корил себя за собственную дурость – иметь возможность сбежать и не воспользоваться ею, подумать только! – но он привык сражаться с самолетами, а не с людьми, и теперь не мог переломить себя и обречь на смерть человека, который был уже не в состоянии с кем-либо воевать. Поэтому, костеря себя последними словами, Андрей помогал ненавистному Стервятнику вытаскивать раненого немца из морозного леса, не догадываясь, что оный Стервятник хорош и сам и сейчас, держа русского за руки, чтобы образовать нужный для переноски раненого хват, множество раз задает себе два вопроса: «Почему он помогает без принуждения?... Почему я верю, что за этим нет злого умысла?»
Раненый всё время просил пить и мерз. Фляга Фальке опустела быстро, тогда он наполнил ее снегом и спрятал себе под одежду, чтобы снег растаял. А заодно снял с себя меховой плащ и накинул его на раненого - сам Вайссер едва ли рисковал замерзнуть даже в таком виде. Он, как и Андрей, обливался потом.
- Через некоторое время поменяемся, - предложил Черный, впечатленный всем поведением Фальке в целом. Если бы еще сутки назад ему описали подобную ситуацию, он предположил бы, что гестаповец без раздумий пристрелит собственного раненого, а заодно и пленного, и выберется из леса без лишних проблем. Но Фальке вдруг повел себя как вполне обычный человек. Хоть конкретно Андрей, скорее всего, был ему нужен только как помощь в транспортировке Отто, в целом поведение Вайссера в этой ситуации летчика удивляло скорее в положительном ключе. – Я отдам свое, а ты оденешься.
- Спасьибо, - кивнул Фальке, и Андрей вдруг понял, что немец уже давно говорит с ним по-русски, из-за чего общаться стало значительно проще. Вайссер знал русский не в пример лучше, чем его пленник – немецкий, хоть прежде, издеваясь, не показывал виду.
..Когда они прошли примерно половину пути, Отто принялся просить о передышке. Несмотря на утепление, его по-прежнему колотил озноб, к тому же заканчивалось действие обезболивающего. Фальке с Андреем приняли решение развести ненадолго костер – согреться, да и немного прийти в себя - они оба уже тоже изрядно выдохлись.
Но не тут-то было.
Откуда ни возьмись на них выскочила свора тощих, но явно озверевших от голода бродячих собак. Что они озверели, молодые люди поняли сразу – твари с пеной у рта и с дичайшим рычанием, щерясь, кинулись к ним, явно намереваясь напасть.
- Дьержи! – Фальке едва успел помочь Андрею опустить раненого на снег, выхватил пистолет и уложил двух ближайших псов. Это на некоторое время задержало прочих – остальные шарахнулись назад, но очень быстро вновь осмелели и, чуя кровь, снова перешли в наступление. Правда, на сей раз, менее стремительное.
- Давай и я помогу, вдвоем быстрее справимся, - предложил Андрей. – Обещаю, я буду стрелять только в собак.
У Фальке действительно был второй пистолет – его он забрал у Отто перед тем, как оказал тому медицинскую помощь. Времени на раздумья не оставалось – твари вот-вот могли броситься.
- Даю слово, - снова сказал Андрей.
- Ладно, бьери, - Вайссер протянул ему оружие.
Они встали рядом, закрывая раненого. Синхронные выстрелы уложили еще некоторое количество тварей. Воздух наполнился визгами и хрипами умирающих собак.
Однако их пришлось перестрелять практически всех – только когда от своры осталось двое псов, они, наконец, поджали хвосты и отступили уже надежно.
Андрей, утерев со лба испарину, поставил пистолет на предохранитель и протянул его Фальке.
- Оставь себье, мало ли что, - в глазах Стервятника мелькнуло что-то очень похожее на уважение.
…Через некоторое время они сделали небольшой привал. Чтобы согреть раненого, натащили еловых веток и уложили его на них, завернув в свою верхнюю одежду. Сами же сели у костра, где было достаточно тепло. Фальке придвинул флягу ближе к жару, ожидая, когда в ней растает очередная порция снега, а затем выловил из кармана портсигар.
…Андрей с завистью смотрел, как фриц затягивается. Он еще в прошлый раз вспомнил, что не курил уже много дней, но только теперь, в здоровом состоянии, начал понимать, что это для него крайне тяжело. «Я не опущусь до того, чтобы попросить у него сигарету, - принялся убеждать себя летчик. – Не буду просить сигарету..,»
- Что, тожье хочьешь закурит? – Фальке правильно истолковал страдальческий взгляд. – Угощайсья.
Андрей с облегчением вздохнул. Теперь он мог с чистой совестью счесть, что отказываться не вежливо, и насладиться долгожданным табачным дымом.
…- Хорошие у тебя сигареты, - сказал он через некоторое время. – Я вечность не курил.
- Да, неплохийе, - согласился Вайссер. – Только всье равно лучшье бросать. Врьедная привычка.
- Вредно жить. От этого умирают, - усмехнулся Андрей. – Черт. Парень твой, скорее всего, без руки останется. Холодно сегодня слишком.
Фальке помрачнел. Что светит Отто, он и так понимал прекрасно. «Злой рок» Подледного обошелся с несчастным парнем предельно жестоко, но обсуждать это не хотелось.
- У вас всьегда холотно. У вас ушасный климат, - аккуратно сменил тему гестаповец.
- Сидели бы в своей теплой Германии, раз климат не нравится, - заметил Андрей. – Кто вас сюда звал?
- Менья прислальи по делу, - Фальке понял вопрос слишком буквально.
- Я не про тебя, - отмахнулся летчик. – Я про то, что вы на нас напали. А до этого ведь соловьем разливались, что, дескать, наши друзья навек… а сами – вероломно, даже без объявления войны…
- Мы напальи, чтобы не вьести войну на своя территория и потому, что ваш Сталин больше нье хотель мира, - заявил Фальке.
- Да причем тут товарищ Сталин? Это вы нарушили договор и напали.
- Иначе его нарушьильи бы вы.
- Ну что ты болтаешь? – не поверил Андрей. – Мы держали свое слово.
- Держальи? – вкрадчиво переспросил гестаповец. – А почьему тогда ваши воины стояли на граница готофые к атаке?
- Воины на границе есть всегда. Пограничники называются, - съязвил Черный.
- Нье погранишники! – возмутился Фальке. – Хорошо, я думайю, ваша пропаганда нье говорит вам правда, но ты военный, ты подумай сам: мы в первые дньи войны уничтожили большую часть ваша армия и техника, и твоя авиация, и нье только…
Андрей задумался. Он вспомнил, что что-то такое слышал от Юрия Анатольевича: что, мол, все нынешние проблемы с нехваткой самолетов и летчиков идут от того, что огромная часть их была уничтожена немцами в самом начале. И действительно – уж что касается авиации, Черный знал наверняка – самолеты наиболее уязвимы, если они готовятся к боевому вылету. Но версия Фальке казалась слишком дикой.
- Ну ничего, зато потом вы у нас надежно застряли. В российских-то болотах.
- Мы ещье отвоюйемся, - пообещал немец.
- Как же, - возразил Андрей, - кто отвоюется, это мы еще посмотрим. Прогоним мы вас из нашей страны, будете знать.
- Надьейся, - заявил Фальке со знанием дела. - Я думайю, не стоит обсуждать это сейчас. У нас времьенное... как это... перемирийе.
Андрея позабавила такая формулировка, но, в принципе, он был не против нее.
- Согласен. Значит, перемирие, - повторил он и протянул немцу руку.
Фальке подал свою.
- Вот и хорошо, - сказал он затем. – Ладно, пойду к раньеному, надо очередной раз ослабьит жгут…
Он поднялся и не заметил, как у него что-то выпало из кармана. Андрей поднял предмет и, когда Фальке вернулся, протянул его владельцу.
- Из тебя шоколад сыпется.
- Спасьибо, - поблагодарил немец, забирая плитку из рук Андрея. – Катенка бы расстроилась, йесли бы я его потерьял.
- Катенька? – удивился Чёрный, грешным делом решив, что речь о какой-нибудь очаровавшей немца дамочке – такие, как ни странно, иногда попадались даже среди русских. Но ответ Фальке был совершенно неожиданным:
- Да, это дьевочка, ребьонок, из того дома, гдье я врьеменно живу.
Вот тут у Андрея без шуток глаза полезли на лоб. Фашист, таскающий русским детям шоколад?! Такого он бы и в бреду себе не представил….
- Нье удивляйся, - засмеялся Фальке, оценив выражение лица собеседника. – Я хорошо отношусь к детьям, а эта девочка напоминайет мнье мою дочь.
- У тебя есть семья? – выдавил из себя Андрей.
- Есть, - кивнул немец. – Дочку зовут Катрин. Катенка тоше, мнье понравьился такой вариант имьени.
- Катенька, - рассеяно поправил летчик.
- Катенка, - упрямо повторил Фальке. Андрей отмахнулся.
- Скучаешь по ним?
Фальке не ответил. Только вздохнул. А потом извлек из нагрудного кармана небольшую фотографию и протянул ее Андрею.
На фотографии был запечатлен сам Вайссер, такой, каким Андрей его и вообразить себе не мог – мягко улыбающийся, держащий на руках выразительный кружевной сверток. Рядом с Фальке, держа его под локоть, стояла красивая молодая женщина с вьющимися светлыми волосами, собранными в высокую прическу, и нежными чертами лица, в которых Андрею внезапно почудилось что-то знакомое…
..в который раз.
- Жена? – спросил он у Фальке, возвращая фотографию.
- Сента, - уточнил тот.
- Понятно…. – Андрей умолк, пытаясь собрать мысли. Информация, услышанная им за последние несколько минут, устроила в голове небольшую, но весьма ощутимую революцию, закончившуюся, как водится, полной неразберихой. Теперь Черный силился понять, помутилось у него сознание от усталости, или он узнал то, что узнал – у гестаповца была еще какая-то жизнь, помимо застенков, в которых он издевался над русскими пленными, и эта жизнь не слишком отличалась от любой другой…
- Как там Отто, я не спросил, - наконец выговорил летчик, чтобы как-то разогнать неловкую паузу.
- Спит, - сказал Фальке. – Только я бойюс, что йесли он просньется, а действийе обьезболивающего закончьится….
Он не успел договорить. Вдалеке раздался гул мотора. Андрей и Фальке, не сговариваясь, вскочили на ноги.
- Это машьина, - сказал гауптштурмфюрер. – И, скорьее всьего, наша. Но на всьякий случай дафай посмотрьим осторошно….
Они подобрались к самой дороге и, стараясь не слишком светиться, принялись вглядываться вдаль, в надежде понять, кого занесло на эту, мягко говоря, не слишком оживленную дорогу.
Но когда машина показалась на горизонте, Фальке выпрямился в полный рост.
- Из штаба! – радостно воскликнул он, и Андрей вдруг понял, что и он внезапно рад такому исходу, ведь оно означало, что раненому успеют помочь.
…Через двадцать минут Фальке, Андрей и Отто были уже в Подледном. Их подобрал никто иной, как Эрих, который догадался проверить, прибыл ли грузовик на базу и, получив ответ, что никто из Подледного не приезжал, немедля отправился на поиски с отрядом мотоциклистов.

…Татьяна пришла к бабе Наде довольно поздно.
- Зачем ты здесь? – испуганно спросила ее Настя. – Он, - она с опаской указала на дверь комнаты, в которой расположился Фальке, - уже дома….
- Ничего страшного, - отмахнулась Татьяна, - Я ведь по делу… Принесла бабе Наде мазь от радикулита. Немецкую, хорошую. Я давно обещала, но достать смогла только сейчас….
- Ладно, - Настя все равно чувствовала себя не слишком уверено. – Только… как же ты обратно? Там патрули везде…лучше не ходить по ночам по улицам, могут подумать что…
- Да ничего, я сюда дошла и обратно дойду, - беспечно заявила медсестра, хотя Настю это не обмануло – она видела, что смелость Татьяны несколько напускная.
- Нет уж, - решительно сказала Настя. – Оставайся-ка ты у нас ночевать. Все равно мне завтра на смену, пойдем вместе, всё веселее….

…Глубокой ночью Фальке разбудил звук разбитого стекла. А затем откуда-то потянуло отвратительным запахом горелых тряпок. Запах был очень сильным, раздался детский плач и крики. Гестаповец вскочил с постели так быстро, точно его окатили ледяной водой, и сам не успел понять, как почти в мгновение ока очутился посреди избы, в которой полыхала занавеска.
Ира и Катенька, перепуганные до полусмерти, рыдали в голос. Настя схватила ковш с водой, намереваясь плеснуть на пламя, но Фальке вовремя остановил ее окриком.
- Нельзья! Кинтье мнье одеяло и уводьите детьей! - он рванул занавеску на пол, поймал кинутое Настей одеяло и накрыл им огонь, перекрывая тому доступ воздуха.
На шум прибежали баба Надя и Татьяна. Последняя мгновенно присоединилась к Фальке, затаптывая искры, разлетевшиеся по сторонам.
Наконец пожар был потушен. Фальке осмотрел место происшествия и обнаружил камень, разбивший окно, в которое затем кинули горящую головешку.
Настя пыталась успокоить рыдающих девочек, но дети прекрасно чувствовали, что ее саму буквально колотит.
Фальке подошел к ним и наклонился к девочкам.
- Нье плачьте. Всье позадьи. Настья, ну что жье вы? Вы пугаете детьей.
Настя посмотрела на него широко распахнутыми глазами.
- Ведь это они…. Нас с бабушкой спалить хотели…за то, что мы предали Тимофея…
- Вы думаетье, это партизанье? – спросил Фальке. Настя перепугалась еще больше, теперь решив, что сболтнула лишнее. Немец усмехнулся. - Нье бойтьес. Я увьерен, это не в них дьело. В любом случайе я сумел защитьит вас один раз, смогу и в другой. Правда, Катенка?
Девчонка доверчиво уставилась на него, впрочем, всё еще шмыгая носом.
Настя тоже неотрывно смотрела на Фальке, который теперь улыбался ребенку. Смотрела и продолжала бояться и негодовать, потому что было то, о чем сказать она не могла. Могли мстить бабе Наде, а могли хотеть поджечь саму Настю, которая знала слишком много.
Ей было горько. Нет, конечно, баба Надя сама виновата. Но за что детей?....
И вот что теперь делать, когда свои жгут, а немец помог?
Мысли приняли несколько другое направление, и Настя тщетно пыталась подавить их в себе. Прежде это удавалось проще - Фальке был врагом, такие же как он, уничтожили ее родную деревню, он сам пытал и убивал жителей Подледного, допрашивал ее... Да, возился с Катей, но зла от него Настя находила несравнимо больше.
А сейчас….. да если вдуматься, всё то время, что он жил в доме бабы Нади, он делал зло кому угодно – только не семье, давшей ему кров.
Настя продолжала смотреть на Фальке и не хотела понимать, что с ней происходит. Жестокий, враг, захватчик, такой страшный там, в своем штабе гестапо, и такой не похожий на самого себя здесь, дома. Уставший, взволнованный, немного растрепанный и… красивый. Слишком…


Глава 9. Друг и враг

Когда на следующее утро Фальке пришел в свой кабинет, у двери он столкнулся с Вольфгангом Хаймлихом и его адъютантом. Слегка удивившись столь раннему визиту таких лиц, он пригласил их пройти внутрь.
Оказалось, что коменданта до крайности обеспокоило вчерашнее происшествие.
- Герр Вайссер, я буквально настаиваю на том, чтобы вы провели тщательнейшее расследование случившегося, - сказал он. – И обыски у штабных. Полагаю вам, как и мне, очевидно, что в этом замешан кто-то из своих. Тянуть время нельзя, потому что никто не даст гарантии, что этот человек не предпримет следующий шаг в попытке убить вас…
- Уже предпринял, - заметил Фальке. – Ночью кто-то пытался поджечь дом, в котором я остановился.
- Вот видите! – взволнованно воскликнул Вольфганг, чуть только не всплеснув руками.
- Прошу прощения за мое вмешательство в разговор, - подал голос Ланг, - но я хочу сказать, что я полностью поддерживаю мысль герра Хаймлиха, а кроме того, знаю наверняка, кем следует заняться в первую очередь. Я не успел доложить герру Хаймлиху об одном сделанном мной открытии.
- Продолжайте, герр Ланг, - кивнул Фальке, пристально глядя на комендантского помощника.
- Так получилось, что вчера вечером я разговорился с механиком Йозефом – он занимается грузовиками, - сказал Джокем. – Он же готовил машину, на которой вы, герр Вайссер, должны были ехать на базу. Так вот он сказал мне, что она была полностью исправна….
- Едва ли бы он утверждал обратное, - без улыбки заметил Фальке.
- Разумеется, - согласился Ланг. – Но он так же сказал, что затем к этой машине подходили двое и провели рядом с ней некоторое время. Однако ему не было видно наверняка, чем они занимались.
И Джокем назвал имена, от которых у гестаповца против воли округлились глаза.
- Быть этого не может, - потрясенно выговорил он. – Но в конце концов, само их пребывание там не доказывает ровным счетом ничего.
- Да, Джокем, - вмешался Вольфганг, - я тоже не могу при всем желании поверить, что…
- Я знаю, герр Хаймлих, - примирительно заговорил Ланг. – Но я лишь говорю о том, что лишняя проверка нам не повредит. В конце концов, она поможет оправдать невиновных.
- Я поговорю с этим Йозефом, - сказал Фальке.
- Послушайте, герр Вайссер, - произнес Вольфганг после небольшой паузы. – Я сейчас подумал – в нынешней ситуации вы остаетесь практически один и вам некому доверять, потому что каждый может оказаться тем врагом, которого вы ищете. Мне бы очень хотелось помочь вам – не стану скрывать, тут есть и мой личный корыстный интерес – угроза вашей жизни не сегодня-завтра может превратиться в угрозу моей и кого угодно еще из честных служителей Рейха из нашего окружения. Во всей этой комендатуре я доверяю как себе только одному человеку. И я готов уступить его вам на время. Я говорю о моем адъютанте.
- Благодарю за такую лестную мне оценку, - Джокема, кажется, несколько смутила похвала.
- Прекрасно, - кивнул Фальке и прищурился. – В таком случае сейчас мы с вами, герр Ланг, отправимся туда, где проживают подозреваемые вами люди…
- Что вы, - Джокем поспешно замахал руками, - я никого не подозреваю, я лишь передал информацию.
- Не суть важно, - поморщился Фальке. – В любом случае мы едем туда и проводим обыски. Скорее всего, улики уничтожены, даже если прежде они и существовали, но проверить стоит.
- Это прекрасное решение, герр Вайссер! – одобрил комендант.

…Эрих Радель напрасно прождал с утренним докладом – гауптштурмфюрер, закончив разговор с комендантом, куда-то спешно уехал, ничего не сказав своему помощнику. Снова Фальке появился только ближе к середине дня – Эрих увидел его из окна беседующим с механиком.
Нехорошее предчувствие пробежало холодком у Раделя по спине. Он рассеяно провел рукой по светлым волосам против их роста, разлохматив себя.
- Нет, - одними не слишком послушными губами прошептал он. – Йозеф не мог успеть увидеть. Но даже если и заметил что-то – само по себе это еще ничего не доказывает…
Затем Эрих принялся мерять шагами коридор вдоль кабинета Фальке, пока, наконец, не появился сам гауптштурмфюрер.
- Я к вам с докладом, - вытянулся по струнке Радель. Фальке, стряхивая с плеч капли воды, в которую превратились налипшие на шинель снежинки, жестом позвал его за собой.
- Кладите его сюда, - велел Вайссер, садясь на свое место и указывая рукой на угол стола. – Я прочту ваш рапорт сам и позже. Присядьте, Эрих, у меня есть к вам пара вопросов.
- Да, конечно, - Радель придвинул себе стул и опустился на него.
- Скажите, Эрих, у вас же на лице осколочное ранение, не так ли? – задал неожиданный вопрос Фальке.
- Да, верно, - одна бровь Эриха удивленно приподнялась. – Я занимался одним расследованием, и мне пришлось провести небольшой эксперимент со взрывчатым веществом…. Увы, кое в чем я ошибся, и результатом стала эта рана. А почему вас это заинтересовало, гауптштурмфюрер?
- Скажите честно, Эрих, вы кого-то подозреваете в причастности ко вчерашнему происшествию, да и к предыдущим тоже? – игнорируя вопрос помощника, Фальке задал свой.
- Ну, если не учитывать мелкую сошку…. - Эрих сделал паузу, обдумывая дальнейшие формулировки, - …кто-то из руководства штаба в любом случае в этом замешан. Кто бы ни был этот человек, он хорошо и разносторонне осведомлен, а его присутствие повсюду не вызывает подозрений у случайных свидетелей…. Наконец, если учесть, что слишком часто наши проблемы связаны с транспортом, мне на ум приходит только один человек – Джокем Ланг.
- Смелое обвинение, - заметил Фальке. - Что ж, я проверю одну деталь, и если она подтвердится, вы его арестуете.
- Без надежных доказательств из этого ареста может выйти скандал, - Эрих нахмурился. – Он наш офицер, да плюс еще покровительство Вольфганга Хаймлиха…. Ланг изображает собачью преданность коменданту – а может быть, он действительно предан ему - а тот, в свою очередь, крайне ценит такую надежность…
- Скандала не будет. Я обладаю чрезвычайными полномочиями, - сказал Фальке. – Хорошо, Эрих, можете идти.
Эрих поднялся со своего места и уже собирался отсалютовать, когда гауптштурмфюрер вдруг попросил его помедлить пару секунд, а затем вытащил из кармана сложенные перчатки.
- Это случайно не ваши?
Радель взял их в руки, развернул.
- Мои. Благодарю вас, гауптштурмфюрер, я их обыскался. Думал, выронил где-то….
- Вы выронили их у Марии Гофман, - сообщил Фальке.
Хоть лицо Эриха из-за травмы утратило способность заметно изменять выражение, сейчас на нем отразилась неприкрытая растерянность.
- Что-то не так? – спокойно осведомился Фальке.
- Н-нет, спасибо, - выдавил из себя Эрих. – Я заходил к ней по делу, она просила помочь ей….
- Я пока не спрашиваю, зачем вы к ней заходили, - заметил гестаповец. – Мария арестована, Эрих. В ее комнате было обнаружено это, - он извлек пакет, в котором находились обрезки проводов и металлические шарики, подобные тем, которые присутствовали на месте взрыва, и бросил его на стол, - и показания свидетелей говорят не в ее пользу. Против вас, герр Радель, у меня пока что нет ничего, кроме подозрений, и я очень надеюсь, что они не оправдаются. Я доверял вам, как и Марии, и я очень не люблю, когда мое доверие вот так обманывают. Впрочем, вы еще можете попробовать объясниться начистоту.

…Андрею Чёрному, которого по возвращении в Подледный вернули в барак, было совсем тошно. В особенности от своей собственной глупости, которая за каким-то чертом не дала ему сбежать, когда на то была прекрасная возможность. Подумать только – остаться в плену ради спасения раненого немца! Стыдно признаться! Андрея всегда коробили высказывания о том, что от благородства до глупости один шаг. Но теперь он их правоту доказал на собственном примере.
«Надеюсь, этот немец выжил, - злился про себя Черный. – Хоть какой-то смысл от моей идиотской выходки...»
Андрей не собирался делиться случившимся с соседями по бараку, хоть те и смотрели на него так, словно он вернулся с того света. Но он страшился разговора с Иваном, который не произошел накануне только потому, что партизан беспробудно спал уже почти сутки, в кои-то веки отдыхая от изнурительных допросов. Чёрный почти слышал, как Иван задает ему вопрос: «о чем ты думал, помогая немцам?», и знал, что придется рассказывать, как пытался просчитать, когда закончится действие обезболивающего, и дотянет ли парень до поселка. А еще как Стервятник бывает не похож сам на себя.
«Фальке - дурак не меньше моего, - мстительно припечатал Андрей, вспоминая, как немец оставил ему пистолет, а через некоторое время неосторожно повернулся спиной, возясь у костра с раненым. – Друг друга стоим – я запросто мог его пристрелить, а вместо этого поднял ему шоколадку. Семья у него, видите ли. Папаша он. Небось дома-то не рассказывает, как гнобит людей в застенках. Да и мне, видать, мало досталось, раз рука выстрелить не поднялась… Ну и что с того, что мне сначала его жена знакомой показалась, а теперь уже и он сам как будто мне прежде встречался? Такого вообще быть не может. Я бы их запомнил…»
- Эй, Андрюха, я еще сплю? Ты же вроде как уехал! – от голоса Ивана Андрей вздрогнул. Совершилось. Но что же, глупо было бы ждать, что партизан будет спать всегда или хотя бы достаточно долго, чтобы совершенный Чёрным идиотизм рассосался сам собой.
- Угу. Только до места не доехал, - мрачно отозвался Андрей.
- Это как? – не понял Иван. – Они по дороге передумали, или ты им настолько отвратителен, что тебя в лагерь не пустили?
- Почти. У них машина взорвалась.
- Ого! – присвистнул Иван. – И как? Хоть кого-то из них зацепило?
- Двоих, - ответил Андрей. – Одного насмерть, по кабине размазало. Второму почти руку оторвало, но скорее всего будет жить. Нас с Фальке по случайности не задело.
- Фальке – это Моль что ли? – удивился Иван. – А чего это он заключенных лично в лагеря провожает?
- Не знаю, - неохотно фыркнул Андрей. – Я сам не понял, за что мне такая честь.
- А жаль, что не его размазало, - с сожалением проговорил Иван.
Андрей промолчал. Еще утром он бы поддержал Ивана с огромным энтузиазмом. Но теперь гестаповца не хотелось даже Стервятником называть, не то, что желать ему мучительной смерти. Андрей понимал, что остатки человечности никоим образом не отменяют и не смягчают преступлений Фальке, но видеть в конкретном фрице только бездушную тварь у него теперь получалось значительно хуже.
- Ладно, Андрюха, что-то ты неразговорчивый сегодня, - покачал головой Иван. – Пойду я спать дальше, пожалуй. А то отправит меня твой Фальке опять в яму, там не поспишь…
… На следующий день за Андреем явились конвоиры. Чёрный горько усмехнулся про себя, что вот и доспасался раненых немцев. Фальке, конечно, один бы Отто не вытащил, поэтому разыграл комедию с человеческим лицом. А теперь выкинул из головы вынужденную прогулку и вернулся к прямым обязанностям. Ничего нового – просто будет очередной допрос. Только идти на этот допрос почему-то было в разы хуже, чем на предыдущие. Хотя кто здесь рассчитывал на благодарность?
…За этими мыслями Черный не сразу понял, что его повели по иному пути, нежели обычно, и в итоге доставили не в подвал, а в кабинет Фальке.
Андрей осмотрелся. Помещение было небольшое. Всё его «убранство» составляли шкаф с документами, стол, покрытый зеленой тканью, несколько стульев и портрет Гитлера на стене, на который летчик покосился с особым отвращением. В кабинете пахло табаком, на столе стояла странная пепельница, сооруженная, похоже, из какой-то автомобильной запчасти. То ли из-за своих размеров, то ли из-за особенностей освещения кабинет внезапно казался уютным, и, видимо, именно поэтому Фальке предпочитал допрашивать в более устрашающем месте.
Вайссер велел Андрею сесть, а конвоиров временно отпустил. Никто из его помощников на сей раз при допросе не присутствовал.
«Ничего, это не повод расслабляться, - подумал Андрей. – Позвать всех обратно или в одиночку организовать тут пыточную ему труда не составит».
- Будьешь курьит? – Фальке протянул Андрею раскрытый портсигар.
- Хочу, но у меня скованы руки, - заметил летчик, слегка ошеломленный таким началом допроса.
- Ах, да, - спохватился немец, выдвинул ящик стола и достал оттуда ключ. Впрочем, совсем он наручники с Андрея не снял, только скрепил ему руки не за спиной, как до этого, а спереди, так что теперь Черный смог по крайней мере держать сигарету.
- Спасибо, - поблагодарил Андрей.
Фальке пару минут смотрел на него молча, размышляя о чем-то.
- Послушай, Андрей, - сказал он затем, - я бы хотьел решьит с тобой вмьесте исход одного начатого дьела. Ты очьен помог мне. Ты помог спастьи моего чьеловека, и ты дьержал свое слово, хотия имьел все возможности сбьежат.
- Пустяк, - смутился Чёрный. – Кстати, как там этот твой Отто?
- Будьет жит, - сказал Фальке, а затем продолжил. - Я очьен ценью людей, которым можно вьерит, и я не хочу быт неблагодарным. Я нье хочу отправлят тебья в лагьер.
- Может, отпустишь меня домой – из благодарности? – усмехнувшись, предложил Андрей.
- Домой – нет, - покачал головой Фальке. – Я просто хочу тебье предложит работать на нас.
- Что?! – возмутился Андрей, наконец понявший, что всё «хорошее отношение» гестаповца объясняется желанием завербовать русского. - Я не предатель и быть им не собираюсь! Если ты считаешь, что я помог твоему раненому из желания подлизаться к вам, ты глубоко заблуждаешься! Я не бомблю санитарные поезда и не воюю с теми, кто не в состоянии держать оружие, это ты тут детей и стариков пытаешь. Отправляй меня хоть в лагерь, хоть куда, но даже не надейся, что я когда-нибудь….
- Нье шуми, - оборвал его Фальке. - Лагьер, лагьер. Ты хоть знайешь, о чем говорьишь?
- Догадываюсь, не маленький, - буркнул Андрей.
- Я мог бы перевестьи тебья из барак в обычный дом, - пояснил Фальке. – У нас совсьем другийе условийя для тех, кто работает на нас. А сейчас я вынуждьен держат тебья в бараке, хоть тепьер это некрасиво с мойей стороны.
- Ты в своем уме? – прямо спросил Андрей. Нет, конечно, еще во время «прогулки» он заметил, что с этим фрицем что-то не так – но чтобы настолько...? – На самом деле, я просто себя уважать перестану, если предам. Не смогу с этим жить. Так что не выйдет у тебя со мной, прости уж. Я ненавижу предателей.
- Я тоше ихь не жалуйю, - согласился Фальке и задумался.
Андрей смотрел на него в течение пары минут, а потом усмехнулся.
- А если не жалуешь, зачем вербовать стал? У вас такая нехватка летчиков?
- Да ньет, ты беспольезный, - отмахнулся Фальке. – И машьина твойя не на ходу, так что хоть у нас такьих и ньету, ты нам нье помошешь.
- Да я летаю на всём, у чего есть крылья! – оскорбился Андрей.
- И на всьем падайешь ёлка? – съехидничал Фальке.
- Упадешь тут ёлка, когда фюзеляж в решето, и от рулей ни черта не осталось, а тебя уводит в штопор, - со злостью сказал Андрей, а затем вспомнил, как фриц кривился на его попытки говорить по-немецки, и мстительно добавил. - И кстати, по-русски будет «упал на ёлку» или «влетел в ёлку», но уж точно не «упал ёлка – кидал палка».
- В ёлку так в ёлку, - согласился Фальке, не очень поняв второй части фразы.
- Так что ты будешь делать со мной с учетом моего отказа? – полюбопытствовал Чёрный.
- Видьимо, ничьего, - пожал плечами гестаповец. – Будьешь сидет у нас до окончанийя войны, я думайю. Всё лучше, чьем в лагьер. Но мое предложенийе остается в силье.
- Боюсь, оно мне никогда не понадобится, - твердо сказал летчик.
Повисла пауза. Ее нарушил Фальке, резко переведя разговор на другую тему, а на деле задав вопрос, который мучил его не меньше, чем Андрея, хотя оба они не догадывались о схожести своих проблем.
- Скажи мнье, ты никогда нье был в Германии? До войны, напримьер?
- Нет, не был, - удивился Андрей, сразу припомнивший все свои странные ощущения насчет знакомых лиц Фальке и его жены. – А ты в Союзе?
Фальке отрицательно замотал головой.
- Нет, я впьервые приехаль в Россию в началие январья этого года. Но мнье почему-то кажьется, что я видьел тебья уже когда-то.
- Ха! – Андрей чуть не подскочил. – Вот и со мной творится то же самое! Мне кажется, что я видел тебя. И твою жену – тоже. Только это невозможно, нам негде было встретиться.
- Ньегде, - согласился Вайссер. – Дьяволь…. Я тьерпет не могу играт в игру «поймат за хвост мысль, скользкуйю как угорь, чтобы поньят, что имьенно она есть».
- Не лови…. Слушай, - Андрей решил, что при таком раскладе от него не убудет попытаться выяснить у Фальке кое-какие подробности. Узнавать про Женьку было еще страшно, но что-то менее личное… - Раз уж мы сидим и болтаем, как приятели. Не расскажешь, что там у нас на фронте происходит? А то я ни черта не знаю в своем бараке….
- Ничьего не происходьит, - уклончиво ответил мгновенно помрачневший Фальке. – Мнье здьес в тылу хватайет забот, я не отшень знаю что там на фронтье.
- Ну да, ну да, - Андрей улыбнулся до ушей, прекрасно понимая, что если Фальке так уходит от ответа, то русской армии скорее всего сопутствует успех. – Скажи хоть, сумели мы блокаду прорвать?
- Андрей Чьёрный, здьес допрос веду я! – настал черед возмутиться Фальке, но этим своим возмущением он фактически дал Андрею положительный ответ на вопрос о блокаде.
- Как же я забыл! – наигранно спохватился в момент повеселевший Чёрный. – Простите меня, герр…. Как там тебя по званию?
- Если по званию, то бьез «герр». Я гауптштурмфюрер, - подсказал немец.
- Ого, - восхитился Андрей. – Это же язык сломать можно. Вы сами-то их выговариваете?

… С этого дня Андрей, сам того не желая, оказался в совершенно ненормальном для военнопленного состоянии. Формально он оставался узником. Его держали в бараке, его даже регулярно водили на допросы, и всё бы ничего, если не слышать, о чем говорилось на последних. Может быть, Фальке и поставил себе целью завербовать летчика и надеялся добиться этого через приятельство, но более похожим на правду выглядело бредовое на первый взгляд предположение, что ему просто понравилось трепаться с Андреем за жизнь.
- Слушай, Фальке, твоим эти так называемые «допросы» еще не кажутся странными? – как-то поинтересовался Чёрный, потягивая слабо заваренный, зато приятно согревающий чаек из кружки. Руки летчика на сей раз не были скованы – Фальке снял с него наручники, как только конвоиры скрылись за дверью. – Меня скоро в бараке заподозрят черт знает в чем - никто больше с твоих допросов таким бодрым не возвращается.
- Моим – нет. А ты дьелай печьальное лицо, - посоветовал Фальке.
- Может, мне еще синяки себе по дороге обратно рисовать? – усмехнулся Андрей, хотя, по правде сказать, всё было не так уж весело. Другие, в особенности Иван, возвращались от Фальке едва живыми. Андрей, для которого допросы превратились в довольно приятное времяпровождение, невольно чувствовал себя виноватым. Он всё больше замыкался и рисковал получить ярлык предателя, хотя последним на самом деле и не был. От былого доверительного общения с Иваном не осталось и следа, просто потому, что не объяснять ничего было проще…
Зато благодаря странной дружбе с Фальке Андрею удалось узнать главное: Женька был все еще жив и находился здесь же, в Подледном. Убивать его не собирались, отправлять в лагерь пока что тоже, поэтому, на время успокоившись относительно брата, Чёрный занялся тем, что стал пытаться доступным ему способом помочь Ивану.
- Слушай, Фальке, - осторожно ввернул он в один из разговоров, – какой смысл тебе мучить Иван Иваныча? Разве ты еще не понял, что он скорее умрет, чем начнет с тобой откровенничать?
- У льюбого человьека есть предьел прочности, - твердо сказал гестаповец. – Когда он наконьец захочет облегчить свою участ, он расскажет всё. Если, коньечно, менья все еще будьет интересоват то, что он знает.
- Ты обращаешься с ним так, точно он не пленный, а преступник.
- Он партиьзан, и для меня он хуже, чьем прьеступник.
- Слушай, Фальке, давай уж начистоту, - Андрей нахмурился. – Вы пришли на нашу землю. Вы убиваете людей, грабите, сжигаете наши поселения. С вами воюют солдаты, но что остается мирным людям – сидеть сложа руки и не пытаться защитить себя и других? Неужели ты сам бы не пошел партизанить, если бы кто-то творил такое в твоей Германии?
Фальке недобро усмехнулся.
- Ну и чего ты смеешься? – не понял летчик.
- Над твойей наивностью, - спокойно отозвался немец. – Мы воюем только с тьеми, кто оказывает нам сопротьивление, а уничтожайем тьех, кто подлежит уничтожению – комьиссаров, партьизан, евреев…
- И русских, - закончил за него Андрей. – Шила в мешке не утаишь. Скрывайте, не скрывайте – и на нашу сторону фронта просачиваются вести о массовых расстрелах и повешениях. Мы прекрасно знаем, что вы хотите уничтожить нас всех, чтобы самим жить тут.
- Я не говорьиль, что русские подльежат уничтожению! – возразил Фальке. – Я не знайю, что рассказывайет вам ваш Стальин, но даже Подльедный является опроверженийем твоих слов! Мьирные русские живут здьес, как и жильи. И пока не приехал я, здесь жильи даже подльежащие уничтожению, потому что местный комьендант не хотель этим заньиматься…
- Хорошо, - кивнул Андрей, - я поверю, что Подледному повезло. Но в других местах вы оставляете за собой одни пепелища и горы трупов…
- В такойе ньеспокойное времья случается всякое, усльедит за всеьм невозможно, - в голосе Фальке наконец послышались виноватые нотки. – Немцы – культурная нация, но, к сожальению, и средьи нас попадаются мерзавцы, а армия наша состоит не только из немцев. Ваши пьеребежчики гораздо более жестокьи, чьем мы, немцы. И кстатьи, часто ваши же партьизане и сжигают посельения, чтобы нам ничьего не досталось.
- Тебя послушать, так вы невинные овечки, а не захватчики на чужой земле, - криво усмехнулся Андрей. – И при этом не отрицаешь, что русские готовы жечь собственные дома, только чтобы не облегчать вам жизнь.
- Не собственныйе, - покачал головой Фальке. – Ваши партьизане приходьят в села и поджигают дома житьелей, тьех, кто хорошо встретьил нас. Поэтому мирные житьели сами ненавидьят партьизан и сдают ихь нам.
- Хорошенькое дело. Ты же сам говорил, что не жалуешь предателей, - напомнил Андрей. – А кто тогда эти русские, которые встречают вас, как дорогих гостей, а своих сдают?
- Оньи не прьедатели, они протьив совьетской властьи, - Фальке, кажется, был удивлен такой трактовкой. – А мы пришли освободьит вас из еврейского рабства, в которойе вас загнальи большевики…
- Вот глупость какая! – возмутился Чёрный. – Против советской власти могут быть одни вредители! Мы свободные люди, это ваш фашизм несет нам рабство!
- У нас – национал-социализм, фашизм – в Италии, - строго поправил немец. – Почьему вы всё времья называете нас фашистами?
- Фашисты вы и есть, - упрямо повторил Андрей.
- Нацисты, - в Фальке упрямства было не меньше.
- Ладно, черт с тобой, - отмахнулся летчик. – Только я не понял – почему социализм? Откуда он у вас, если коммунисты – ваши враги, а социализм, насколько я знаю, это переходный этап на пути построения коммунизма?
- NSDAP, - Фальке показал партийный значок, которым у него был заколот галстук. – По вашьему – Национал-социалистическая германская рабочая партия, - название он выговорил особенно старательно, ухитрившись произнести его даже без обычного акцента. - Коммуньисты, марксисты – нашьи враги. Коммунизм – это сказка, придуманнайя евреями длья того, чтобы лучшие народы забыльи все то, на чем основано их сущьествованийе. Чтобы перьестали ценит себья, свою культуру и уникальность. Тогда всем сможьет правит худшая из рас – евреи.
- Лучшие, худшие…. Ерунда это всё, - Андрей чуть не плюнул. – Люди все одинаковые и коммунизм – он для всех. Интернационал. Над нациями и народами, для всеобщего блага. Это ваш Гитлер придумал, что кто-то хуже, кто-то лучше, вот и дурит вас. А вы и рады верить, что вы какая-то там высшая раса.
- Не какайя-то, а арийская раса. И вы, русские, кстатьи, тоже, как ньедавно выяснили наши учьеные. Только вы так надьежно забыльи свою гордост, что подчинильис евреям…
- Тебя послушать, так и впрямь будешь от евреев шарахаться, - заметил Чёрный. – Хорошо вас ими запугали.
- Так ты думайешь, что мы ихь бойимся? – брови Фальке поползли вверх, но затем он с веселой злостью заявил. - Это оньи нас теперь бойятся. Я лично участвовал в уничтожении сто и пятидесят тысяч этьих тварьей. И не остановлюсь, пока ихь не останьется совсьем.
- Нашел, чем гордиться, - Андрея от таких цифр и от тона, которым немец о них говорил, невольно передернуло, но потом кое-что показалось ему крайне сомнительным. – Сто пятьдесят тысяч? Это сколько же лет и по сколько человек в день надо было убивать?
- Почьему бы и не гордиться тем, что я уничтожаю эту заразу? – гестаповец ушел от ответа.
- Твари, зараза, - вздохнул летчик. - Фальке, хороши они или плохи – но это живые люди. Что за дрянь вбили тебе в голову, вроде нормальный парень, а как что ляпнешь, так хоть стой хоть падай….. - он махнул рукой, понимая, что спорить с Фальке на тему национальностей занятие крайне неблагодарное.
- А что это ты за нихь заступайешься? – гестаповец вдруг покосился на него весьма подозрительно. – Сам-то ты случайно не из нихь?
- Вряд ли, - усмехнулся Андрей. – Впрочем, наверняка я не знаю.
- Как это?
- А вот так. Меня красноармейцы нашли, во время гражданской войны, когда из одной отдаленной деревни белых вышибали. А у одного из нашедших сын новорожденный недавно погиб. Вот он и его жена меня и усыновили. Я-то маленький был, не помню ничего. Мне потом один «добрый» знакомый семьи правду рассказал… - Андрей поморщился, вспомнив, какими именно словами его посвящал в эту тайну Поляков: «Ты не думай, что ты сын коммуниста. У тебя неизвестно, какая контра в предках…» - Так что я не знаю, кто я.
Фальке окинул его внимательным взглядом.
- На еврея ты не похож, - сообщил он со знанием дела, закончив осмотр.
- Да причём тут евреи? – Андрей чуть не плюнул. – Ты кроме них о чем-нибудь думаешь? Хуже, если я кто-нибудь из этих, благородных…
- О, значьит, я плох вдвойне, - засмеялся Фальке.
- Ты? – непонимающе уставился на него Чёрный, но потом сообразил. – Ах да, ты же фон что-то там… Это же значит, что ты из знати?
- Мои предки быльи знатными, - подтвердил Вайссер. - Будьешь менья ненавидет тепер и за это?
- Ненавидеть – много чести, - лениво фыркнул Андрей. – Знать плоха не тем, что существует, а тем, что присвоила себе народные богатства и земли. Если отобрать у нее незаконные владения….
- А она отдаст? – улыбнулся Фальке.
- Если не отдаст, забрать силой, - уверено сказал Андрей. – Тот, кто обкрадывает народ – преступник, и в борьбе с ним хороши любые методы…
- Любыми методами, - повторил Фальке. – Вот видьишь, мы с тобой не такийе уж и разныйе. Мы борьемся с врагами. С темьи, кто обкрадывайет нашьи народы. Только мои врагьи – инородцы, а твойи – такийе же русскийе, как и ты….
Разговор в очередной раз зашел в тупик.

… - Товарищ полковник, - Данилов был несколько взволнован, однако прятал неуместную улыбку, - с нами связались из штаба. Говорят, что майор Поляков всё еще не объявился, спрашивают, не возвращался ли он к нам…
«Значит, хватились», - подумал Антонов.
Он знал, что рано или поздно это произойдет. Что в скором времени по пути, которым должен был следовать майор НКВД, отправят поисковый отряд. И что этот отряд непременно найдет того, кого ищет, вернее, труп с немецкой пулей в затылке.
Когда колесо автомобиля лопнуло, напоровшись на спрятанную в снег колючую проволоку, Поляков, всю свою жизнь посвятивший подковёрным интригам и, следовательно, понятия не имевший о войне настоящей, забыл обо всякой осторожности и выскочил проверять, что произошло с машиной, упростив задачу снайперу.

…Полковник Антонов очень долго надеялся, что Андрею повезет и на этот раз, и он каким-либо образом выберется из очередной мясорубки сам и вытащит за собой остальных ребят.
Но увы, чуда не произошло. Звено штурмовиков, брошенное на бомбежку немецкой колонны, сгинуло в ночном небе над Подледным, и момент, когда стало ясно, что дальше ждать бессмысленно, разделил жизнь на до и после.
Когда не осталось уже никакой надежды, пришло сообщение от Завьялова. Колонна уничтожена. Андрей Чёрный и Евгений Антонов живы. Они в плену в немецком штабе. Им готовят побег.
К счастью, наученный горьким опытом Данилов донес эту информацию только до Юрия Анатольевича и больше ни до кого.
Но радоваться было рано.
«Юра, я, конечно, понимаю, что ты надеешься, что они живы, - уже несколько раз говорил Поляков, как всегда, разыгрывая всеобъемлющие проницательность и понимание. – Но я бы на твоем месте оставил эти надежды. Вернуться от немцев живыми герои не могут, ты же понимаешь. Никогда солдат Красной Армии не позволит взять себя в плен живым, если только он не изменник Родины. Советский Союз не знает пленных, он знает лишь мертвых и предателей».
Последняя фраза была цитатой, и Юрий Анатольевич прекрасно знал ее первоисточник. Проклятый приказ об обязательной проверке тех, кто возвращался со вражеской территории, фактически означавший арест и заключение в советском лагере вне зависимости от действительной вины, действовал с самого сорок первого.
Этот приказ с особой силой бил по летчикам, частенько попадавшим на вражескую территорию. Единственный шанс не стать его жертвой заключался в круговой поруке, принятой в полку Антонова: если кому-то удавалось вернуться, факт пребывания за линией фронта старались скрыть.
Андрея и Женю это тоже бы спасло, если бы присутствие Полякова не делало все попытки утаить шило в мешке тщетными.
…Когда-то, уже очень давно, еще на гражданской, никто не мог предположить, что этот человек станет таким. Юрий Антонов, Вадим Поляков и Виктор Чёрный - трое неразлучных друзей были готовы пойти друг за друга в огонь и в воду.
Увы, после войны дружбу подкосила зависть. Не то, чтобы Вадиму не повезло совершенно. Просто он был чуть менее удачлив в карьере и любви, чем его приятели. Но до поры до времени этому не придавали значения.
Пока однажды Виктору не понадобилась помощь. А Поляков, будучи в состоянии как протянуть другу руку, так и подтолкнуть его в пропасть, выбрал второе. И тогда впервые прозвучало это «Юра, ну ты же понимаешь….»
- Юра, ну ты же понимаешь, что есть закон. И как бы я ни относился к Виктору, я не могу отменить то, что он убийца и по этому закону должен понести наказание.
- Вадим, ты прекрасно знаешь, как это вышло. Он вычислил убийцу жены и отомстил, потому что другим способом ему было не найти справедливости. Да, он сделал это в состоянии аффекта. Да, на эмоциях. Но ты помнишь, чем была для него Светлана. Вадим, ты ведь в состоянии его прикрыть. Я прошу тебя…
- Юра, я не могу. Для меня в первую очередь закон. Ты не волнуйся. Я прослежу, чтобы его не наказали сильнее, чем он того заслуживает. Лет пять, потом устроим досрочное за примерное поведение….
…Не устроил. Ни через пять, ни через семь, ни через девять. Разводил руками, обещал. А когда началась война, ответил одно слово: штрафбат. И свое коронное: «Юра, ну что я мог сделать, это приказ...»
По прошествии лет Юрий Анатольевич не испытывал уже никаких иллюзий относительно бывшего друга. Он знал, что и Женьку, и Андрея, и самого Антонова-старшего майор Поляков сдаст прежде, чем моргнет глазом. А потом разведет руками: «Юра, ну ты же понимаешь, что это правильно…»
..И тогда Антонов вспомнил про «немецкий подарочек», любезно подкинутый его части в прошлом году. Фрицам, очевидно, не давали покоя лавры финских «кукушек», поэтому где-то в январе сорок второго рядом с аэродромом появился снайпер. Он вёл прицельный огонь, убирая в первую очередь лётчиков. Ловили его долго, но в итоге вычислили благодаря тому, что одним из механиков был некий Михалыч – старый знакомый Юрия Анатольевича.
Опыт у Михалыча в этом отношении был богатый. Еще во время русско-финской войны «кукушки» изрядно досаждали советским военным. Не стал исключением и аэродром под командованием Юрия Антонова. Справиться с опасными «птичками» не удавалось до тех пор, пока одну из них не накрыли по большому везению, и тот самый Михалыч не предложил создать свое аналогичное «гнездышко». Тогда всё прошло наилучшим образом. Но когда война закончилась, бортмеханик, слишком долго занимавшийся не своим делом и слишком хорошо обращавшийся со снайперской винтовкой, привлек ненужное внимание.
Кстати, тогда копать под Михалыча начал всё тот же Поляков. И накопал бы, если бы не вмешался Антонов, вовремя связавшийся с начальством Полякова и сумевший убедить их в законности организации снайперского гнезда. Дело замяли, Вадим остался с носом, а Михалыч продолжил служить у Юрия Анатольевича, и через несколько лет его навыки вновь пригодились.
В качестве награды за поимку уже немецкого снайпера Михалычу досталась новая винтовка Маузера и оптика к ней.
- Михалыч, тебе не кажется, что такой винтовке год без дела лежать нехорошо? – издалека начал Юрий Анатольевич.
Снайпер разулыбался.
- Неужели ты все-таки решил убрать эту змею? А я все ждал – когда же… грешным делом думал уж сам его… по-тихому. Достаточно эту мразь земля носила. За мной дело не станет. А что, одна «кукушка» у нас тут уже появлялась, почему бы не появиться второй, благо, снайперка моя нигде не учтена…
… Они узнали день и час, когда Поляков собирался ехать в соседнюю часть – он иногда перемещался так по каким-то своим партийным делам. Причем предпочитал передвигаться на автомобиле, но один, свято веруя в безопасность тыла и больше опасаясь кинжала в бок от того, кто сел бы с ним в одну машину.
…Всё прошло идеально гладко. Увы, винтовку пришлось забросить подальше – забирать с собой такую улику было нельзя. В любом случае свое дело она сделала – один выстрел, одна пуля – и дышать на земле стало чуточку легче….
- Штабу нужно передать, что Вадим Николаевич выехал от нас вчера вечером и с тех пор не возвращался. Никаких новых сведений о нем мы не имеем, - продиктовал Данилову Юрий Анатольевич.



Глава 10. Ловушка на хищника

Что-то изменилось в воздухе. Так иногда бывает в феврале: еще трещит мороз, еще снежный покров кажется незыблемым в ледяном сиянии под негреющим солнцем, а ветер все-таки становится другим. Вот и на сей раз небо стало как будто прозрачным, а воздух наполнился слабым ароматом уже не такой далекой весны.
Весны, которая еще не несла с собой катастрофы, но уже закладывала для нее основу.
Впрочем, об этой детали Фальке не догадывался, хотя и следил за происходящим на фронте, откуда последнее время то и дело поступали весьма тревожные известия. До Москвы всё еще было ближе, чем до Берлина, так что повода не желать скорейшего наступления завтрашнего дня у гауптштурмфюрера не было.
Почувствовав весеннее дыхание в случайном порыве несильного ветра, Фальке, которому до сих пор казалось, будто в России царит вечная зима, остановился, чтобы убедиться, что ему не кажется. Но чудесное наваждение рассеялось слишком быстро.

…. Вольфганг, к которому на сей раз Фальке, по счастью, явился хотя бы не в четыре часа утра и не прямиком в спальню, обратил внимание, что мальчишка выглядит неважно: слишком бледен даже для себя, слишком заметные тени под глазами да еще это постоянное подкашливание… «Похоже, он изрядно вымотался. Может, разболеется и уедет в свой Берлин?» - со слабой надеждой подумал комендант, одаривая раннего визитера неприязненным взглядом.
- Вы совсем не бережете себя, герр Вайссер, - озвучил он вслух. – Вы простужены? Могу поделиться хорошим бальзамом на травах, он быстро снимает недомогание….
- Благодарю, герр Хаймлих, я в полном порядке, - усмехнулся Фальке. - Я пришел поговорить с вами о Марии. Насколько я понимаю, вы о ней знаете больше, чем кто угодно другой в нашем штабе.
- Да, верно, - кивнул комендант. – Я хорошо знаю ее отца – Николоса Гофмана. Мы с ним не сказать, что друзья, но очень добрые знакомые уже много лет.
- Бывали в Бухенвальде? – странно спросил Фальке.
- В каком смысле? – усмехнулся Вольфганг. – Я как-то заезжал туда по делам. Тогда Николос еще надеялся, что дочь пойдет по его стопам, и держал ее у себя в помощницах. Признаться, - он резко помрачнел, - теперь я понятия не имею, как я буду оправдываться, что недоглядел за Марией. Подумать только – сговор с русскими…
- Да-да, вот именно этот сговор меня сейчас и занимает, - подтвердил Фальке, не сводя взгляда с Хаймлиха – эта манера ужасно раздражала коменданта, но поделать он ничего не мог. – С чего вдруг фроляйн Гофман, успешной, подающей надежды, до сих пор верной своей родине немке, идти на предательство?
- Вы настолько уверены в ее вине? – уточнил комендант.
- Да, абсолютно, - отрезал Фальке. – Я говорил с ней. Она уходит от ответов, она откровенно лжет. Я не сомневаюсь в том, что ей есть, что скрывать, а ее признание – лишь вопрос времени.
Вольфганг тяжело вздохнул:
- Мне печально это слышать. В голове не укладывается, что Мария – преступница. Но даже если это подтвердится, я считаю своим долгом просить вас проявить снисхождение и хотя бы смягчить ей условия…
- Смягчить условия? – изумился гестаповец. – На каком основании? После того, как по ее вине была сорвана важнейшая операция, а я лишь чудом остался жив?
- Насколько я знаю, у вас есть еще один подозреваемый, однако в отличии от Марии, он даже не арестован, - заметил Хаймлих.
- Это тоже вопрос времени, - заверил Фальке. – Итак, что же с моими вопросами?
- Ах да, - спохватился комендант. – Прошу простить, меня просто до крайности огорчает случившееся. Хорошо, я попробую ответить вам. Видите ли… Нет, я не могу сказать, что она чувствовала себя столь успешной. Ее… подавляла лагерная атмосфера. Сами понимаете, людские страдания… на всё это тяжело смотреть каждый день, тем более женщине. Ее отношения с отцом стремительно портились. Однажды она обратилась ко мне за помощью. Увы, я мог предложить ей только место в Подледном под моим началом. Бедная девочка поехала в наше, как она сама выражалась «болото», исключительно из чувства противоречия.
- Понимаю, - кивнул Фальке. – Меня, признаться, удивляет то, что ее подавляло зрелище человеческих страданий. Я ни разу не замечал подобного – а ведь в ее нынешней работе тоже весьма мало милосердия.
- Не хочу ничего утверждать, - сказал Вольфганг, - но кто лучший мастер притворства, чем женщины? Я лишь высказал свое предположение, что возможно именно Бухенвальд исказил ее представления об истинных ценностях нашего общего дела…
Комендант силился понять, какой эффект произвели на гестаповца только что озвученные сведения, но кроме того, что хищник предвкушает расправу над жертвой, по лицу Фальке ничего прочесть не удалось.
- Вы мне очень помогли, герр Хаймлих, - Вайссер поднялся со своего места. – Благодарю вас. Надеюсь, я могу пока, пользуясь вашей любезностью, задержать при себе вашего адъютанта? Лицам, которые окружали меня до последних событий, я, увы, более не доверяю.
- Сколько вам понадобится, гауптштурмфюрер, - с натянутой улыбкой отозвался Вольфганг.

…Фальке действительно чувствовал себя несколько разбитым. Закончив с самыми срочными делами, он решил предаться полюбившемуся ему в последнее время развлечению – дружеской беседе с заклятым врагом.
…Андрей ждал, когда за ним придут конвоиры. Время в бараке тянулось необыкновенно долго. Летчика все-таки сочли немецким осведомителем – это он понимал по тому, что с ним и при нем перестали что-либо обсуждать. Это было обидно и несправедливо, но приходилось мириться и с этим, и с косыми взглядами, и самое главное с невозможной дружбой, которая совершенно не считалась с тем, что ее не бывает, и совершенно не позволяла себя объяснить.
Наконец немцы появились и повели его в кабинет главного дознавателя. Там всё произошло по уже обкатанному сценарию: ненавидящий взгляд русского, холодный – гестаповца, сухой приказ усадить арестанта на положенное ему место и разрешение охране удалиться, затем скинутые маски, щелканье замка никому уже не нужных наручников, взаимные улыбки и традиционное:
- Продолжим допрос?
- Коньечно, вед ты у менья самый вашный пльенный и обладаешь особьенно секрьетной информацией, - торжественно выдал Фальке.
- Оу, это что же за информация такая? Тайны конструкции штурмовика ИЛ-2, не иначе? – искренне заинтересовался Чёрный.
- Коньечно! – поддержал немец. – Я вьед ничьего не смыслю в самольетах, поэтому объяснять приходьится особьенно долго…
- И бесполезно, потому что ты - штабная крыса, - беззлобно поддразнил его Андрей и через мгновение добавил, - белая.
- Сам ты чьерный! - не растерялся гестаповец. – Ты уж опредьелись, крыса я, моль или стервьятник. Я всье знаю, как вы менья называете в бараке.
- Ну а ты чего хотел, чтобы тебя полным титулом величали, герр Вайссер фон что-то там? – Андрей так и представил себе эту картину. – Обратись к Иван Иванычу. За твои прозвища отвечает он.
При упоминании Ивана Фальке как-то сразу помрачнел.
- Надо будьет перьевести тебья в отдельный барак, - непонятно к чему заявил он.
- Ну да, чтобы на мой счет ни у кого вообще не осталось сомнений, - вздохнул Андрей. – Что я с тобой договорился, своих продал, и теперь мне особые условия…
- А тебье не все равно? – в глазах немца впервые за последнее время мелькнуло очень узнаваемое хищное выражение, которого Андрей, к своему счастью, не видел со времен последнего допроса с пристрастием. – Оньи уже никому не расскажут.
- Рано нас хоронишь, - холодно отозвался летчик, которому эта резкая перемена в Фальке сразу напомнила о том, кто он и где находится.
- Разговор становьится не слишком приятным, - заметил Фальке. - Хочьешь выпить что-ньибут?
- Есть такое, - кивнул Андрей, не возражавший против перемены темы. Некоторых вещей действительно не стоило касаться – разговоры с Фальке всегда балансировали на тонкой грани, по обе стороны которой лежала непримиримая вражда.
- Водки, правда, у менья нету, - гестаповец едва ли не извинялся. Андрею стало смешно.
- Это плохо. Русские кроме водки ничего не пьют.
- Как это ничьего? - испугался немец. - Я же видьел как ты пил чай!
Андрей расхохотался, да так, что далеко не сразу смог выдавить из себя ответ.
- Нет, это тебе показалось, только водку. С рождения. Ладно, ладно, шутка это, - сжалился он наконец.
- Ааа, - Фальке расслабился. - Шутка, ладно. Тогда будьет виски….
Он позвал адъютанта. Андрей ожидал, что придет Эрих, но вместо Раделя появился какой-то неизвестный тип – коренастый, с зализанными волосами, со злыми темными глазами, смотревшими на русского с крайней неприязнью.
- Чего это он? – недоверчиво спросил Чёрный у Фальке, когда новый адъютант выполнил поручение и убрался восвояси. – Чуть дыру во мне взглядом не прожег.
- Это Джокем Ланг, - отмахнулся Вайссер. – Адъютант местного коменданта. Злится, что ему приходится быть у меня на побегушках.
- Хм, я бы тоже злился, - Андрей представил себя на месте Джокема. – А где Эрих?
- Отстраньен от дел, - уклончиво ответил гестаповец. – Времьенно. Из-за той истории со взрывом.
- Слушай, как его пить, этот твой виски? Залпом? – летчик с сомнением разглядывал напиток в кружке.
- Нет! – поспешил остановить его Фальке. - Не надо залпом, не распробуйешь ничьего. Поньемногу….
Он откашлялся. Андрею почему-то стало не по себе.
- Что, простудился на русском морозе? – спросил он немца.
- Ньет, это не простуда, - покачал головой гестаповец, сделав глоток виски. – Последствия раны. У менья повреждьено легкое, а у вас действитьельно холодно.
- Это где же тебя угораздило? – какая-то смутная мысль засела в голове, не желая ни уходить, ни раскрываться. Поврежденное легкое, недолеченная рана – где-то это всё уже было, почти такими же словами…. И за этим последовало…. Что? Этого Андрей не знал.
- Мы проводьили зачьистку, - объяснил Фальке. – Нам сказальи, что те, кого мы преследуем, укрылис в одном домье. Мы его окружильи, началась перестрелка. А я…. Хотьел зайти с чьерного хода. Не удалось, замьетили.
Он коснулся рукой груди, показывая расположение раны.
- Ничего себе…. – Чёрный потер лоб рукой. «Пара сантиметров – и мы бы здесь сейчас не разговаривали», - подумалось ему. – Мне и на фронте так не доставалось. Это же почти сердце….
- Ну да, почтьи, - кивнул Фальке. – Мнье просто отшен повезло.
- Так ты действительно подозреваешь Эриха? – не зная, что еще можно сказать по поводу раны, Андрей вернулся к прерванному разговору.
- Посльеднее времья я подозреваю всех, - признался немец. – Я ше знайю, что ест ваш чьеловек в штабье. И уже не только потому, что сказал твой брат….
- Мой брат? – вздрогнул Андрей. Несмотря на всё общение, он тщательно следил за тем, чтобы не выдать свое родство с Женькой – даже интересовался стрелком исключительно мельком, не заостряя на этом внимания. Как Фальке умеет использовать родных и близких, Чёрный уже знал благодаря истории с Анютой, и никакая странная дружба не могла отменить памяти об этом жутком факте.
К счастью, Фальке истолковал испуг Андрея по-своему.
- Не бойся. Я его не пыталь. Я просто так тебье сказал об этом. На самом дьеле его вообще ньельзя было трогат. Он был в беспамьятстве и бредьил. И звал тебья, брата.
- Как он сейчас? – не выдержал Чёрный.
- Почтьи здоров, - кивнул немец. – Хочьешь, устрою вам очную ставку?
- Спрашиваешь! – улыбнулся Андрей.
- Только ты мне должьен подыграть, - серьезно заметил Фальке. – Твой стрьелок не должьен догадаться о настоящем положении дьел. Пуст он думайет, что это настойящий допрос…..
Андрей подумал, что в любом случае не смог бы даже Женьке объяснить происходящее.
- Подыграю, - согласился он. – Только чур без электрошока. Кастет тоже нежелательно, но уж лучше он, чем поджаривать заживо….
- Я не говорьил, что допрос будьет с пристрастием, - обиделся Фальке. – Я не применяю жестких мер без необходьимости.
- Ну да, только необходимость у вас на каждом шагу, - заметил Андрей. – Знаешь, Фальке, до той поездки я думал, что ты…. Ну прости уж, скажу как есть – полный отморозок. Кровопийца, которому нравятся чужие страдания. Теперь я понимаю, что это не так, но объясни мне – как ты, не будучи тем самым отморозком, можешь делать такое с людьми? Как рука поднимается? Почему сердце не ёкает?
- Я делаю это с тьеми, кто прьедставляет угрозу нашим людьям, - отозвался гестаповец.
- С детьми, например, - ввернул летчик. – Со мной в бараке сидит девочка, Анюта. Почти ребенок. Мне рассказали, каким образом она сошла с ума. Фальке, это твоих рук дело.
- Ребьенок не долшен играть во взрослыйе игры, - холодно ответил Фальке. – А если играет, то пусть не удьивляется, что к нему примьеняют те же мерки, что и ко взрослым. К тому же, шестнадцать лет – это не так мало, в войну взрослеют быстро. Такие дьети иногда опасньее взрослых. Сьегодня листовки, а завтра партьизане дадут им оружие, чтобы стрелять по нашьим людьям, и яд, чтобы отравьит воду в колодце, из которого мы пьем. Я коньечно живой человек, и мне не чужда жалость. Но у менья есть свой долг. Солдаты на фронте сражаются с открытым врагом, а я здьес – с тайным, который постоянно угрожайет моим соотьечественникам. Есльи я поддамся жалостьи, я стану беспольезен и подведу своихь, а чужие ихь не пожалеют. Я помнью об этом и не позвольяю чувствам владьет мной.
Андрей задумался. Выполняя свой собственный долг, он, возможно, тоже губил далеко не только виновных людей – разница была лишь в том, что ему не приходилось еще убивать врага, глядя ему в лицо. Но смерть от этого не переставала быть смертью.
- В чем-то я это понимаю, - тихо сказал он вслух. - Но с другой стороны, ведь вы захватчики. Ваши действия вынудили людей угрожать вам. Вас можно понять – но не оправдать.
- Но вьед и мы не можьем не подавлять уже возникшие угрозы, - возразил немец. – Это – замкнутый круг.
- Это – война, - вздохнул Андрей. – Печально. Фальке, а ведь если бы не война, мы с тобой были бы отличными приятелями.
- Можьет, еще и станьем, - улыбнулся Фальке. – Есльи удастся закльючит мир…. Мы уже предлагали вам одьин раз, но что-то не сложилось…
- Предлагали мир? – удивился летчик. – Я ничего по этому поводу не знаю. Но раз не сложилось, видимо, вы выдвигали не те условия…
- Ильи вы, - добавил гестаповец. – Простьи, я не знаю подробностей. Я тебье еще хотьел сказат насчет детьей и жалостьи. Мнье довьелось участвовать в зачьистках и уничтожьении евреев. Детьей в том числе. И не смотрьи на менья так. Да, детьей. Но не мы придумальи вражду с евреями. Оньи первые обьявильи остальные народы годными только в рабство. На этом построена их религия и нье только. Их детьи вырастут и тоже будут придьерживаться этьих взглядов – за редким исключьением, которое нельзя предсказать. И оньи будут воевать с нашьими детьми. И тогда нашьих потьер можьет быть гораздо больше, чем сейчас, когда справьится с этимьи будущими врагами могу я один, отправьив их в камьеру.
- Ох, Фальке, - вздохнул Андрей. – Ты так свято веришь в эту опасность евреев, в эти свои теории…. А что, если окажется, что вы неправы? Если все эти смерти напрасны?
- Если так случьится, я буду готов отвьетить за льюбое свое действие, - сказал Фальке.
- Ответить…. Только ни один твой ответ не вернет жизни людям. Если вы ошибаетесь, - горько сказал Андрей, - это страшная ошибка, Фальке.
- Тот не совьершает ошибок, кто не живьет, - уверенно ответил немец. – Времья покажьет, прав ли я. Только времья…
…После этого разговора Андрей вернулся в барак совершенно погруженный в свои мысли. Он всё думал о Фальке, снова и снова прокручивая в голове состоявшийся разговор, оценивая все сказанное и пытаясь свести это все в цельную картину.
Он не сразу заметил, что в бараке что-то не так. Все, казалось бы, были на месте, все занимались обычными делами, но ощущалось это все, как непривычная для такого места пустота. Дед Егор почти неслышно переговаривался о чем-то со своими эстонцами, Ксюша причесывала Анюту, совершенно поглощенная этим занятием, Пашка дремал, и только Иван Иваныч подошел к Андрею, чуть ли не впервые за последние дни откровенно нарушая одиночество последнего. Другие на это действие даже не прореагировали.
- Андрюха, давай-ка поговорим начистоту, - сходу начал партизан. – Я не хочу думать, что ты мог продаться. Объясни мне, что происходит. Объясни так, чтобы я тебе поверил.
- Хорошенькое начало, - летчик метнул на него недобрый взгляд. – Боюсь, что мне тебе сказать особенно нечего. Я не продавался. Но если бы я мог объяснить, что со мной происходит, я бы давно сделал это.
Иван сел рядом с ним.
- А ты попробуй.
Андрей вздохнул, собираясь с мыслями.
- Да это всё с того самого раза. Ну, помнишь, я тебе говорил, что у них машина взорвалась, а я, вместо того, чтобы воспользоваться и сбежать, помогал Фальке вытаскивать раненого. Только не потому что я предатель, а потому, что, видимо, дурак.
- Фальке, значит, - покачал головой Иван. – И что же дальше?
- А дальше… - Чёрный с большим трудом подбирал слова, - дальше он то ли был мне благодарен, то ли…. Ну не знаю я, но в общем, перестал он меня нормально допрашивать.
Рыжие брови Ивана поползли вверх.
- Он же тебя то и дело таскает на допросы.
- Таскает, - поморщился Андрей. – Но только не допрашивает. Разговаривает он со мной.
- О чём?!
- Обо всём. О жизни. О себе и обо мне. О семьях, о взглядах на жизнь, о философии, в конце концов…. Вань, я знаю, это бредом звучит, но это даже не попытка меня завербовать, я не знаю, что это.
- Ох, Андрюха, - Иван тоже вздохнул, но в его голосе слышалась сдержанная угроза. – О жизни он разговаривает. Как можно вообще разговаривать с этой гадиной? Какая у него жизнь, пытки да убийства? Рассказывает тебе, сколько и чьей крови налакался, выродок фашистский? С ним не разговаривать надо, а на ближайшей березе вздернуть, это же не человек, а гнильё…
- Нормальная у него жизнь, - перебил его Андрей. – И он сам – не хуже нас с тобой. Ты понимаешь, он при своем звании и положении мог бы дома отсиживаться. В тылу. В тишине и покое. Знаешь, я ему сегодня шуткой про штабную крысу ввернул – мол он в настоящем деле не был, пороху не нюхал. Он мне и рассказал. Он ради своего дела и под пули лезет, и в самое пекло. За чужими спинами не прячется – хотя мог бы. Да был бы он на нашей стороне, ты бы ему первый руку подал. Не повезло ему – идея у них эта бесчеловечная, настоящими выродками сочиненная и таких, как Фальке, поломавшая - но понимаешь – он-то в нее верит. Верит, что спасает свой народ чуть ли не от голодной смерти. Верит, что в печах задыхаются те злейшие враги, которых ни в коем случае нельзя оставлять в живых. Убеждает себя в том, что его не трогают страдания этих самых врагов, и других тоже, заставляет себя быть безразличным, потому что в этом видит свой долг. Верит так, что готов умереть за ее победу так же, как мы с тобой за свою. Я сам думал, что он стервятник – а он просто человек, который ошибся. Страшно ошибся, но пока еще не может этого понять. Я не знаю, как его угораздило в эту дрянь поверить, но когда он поймет, насколько это дрянь, ему уже никакое наказание не понадобится. Ни ты, ни кто другой не накажет его страшнее, чем он сам со своим долгом и совестью…
Андрей резко умолк, поняв, что у него вырвались все те слова, которые столько времени копились в мыслях и не давали покоя. Теперь на летчика смотрел не только Иван, но и все окружающие, за исключением разве что Анюты. Черный обвел взглядом барак.
- Война никого не щадит, - сказал он, уже готовый принять любые последствия своих неосторожных слов. – И сколько ее не оправдывай, а настоящее зло – всё равно она. Люди там, люди здесь - и у всех своя правда. И правды нет. И война над всеми….
Он умолк, на сей раз высказав уже всё до конца.
- Ладно, Андрюх, я понял, - с непонятной интонацией наконец произнес Иван. – Народ, ну чего вы все смотрите? Поговорить не дадите по душам….

В коридоре раздались выстрелы. Женька подскочил как ошпаренный – и тут же в комнату вбежала Татьяна, растрепанная, с ворохом одежды в руках.
- Одевайся, - велела она. – Уходим отсюда, срочно.
- Что? – Антонов оторопел. – А как же охрана?!
- Они мертвы. Женя, скорее, пожалуйста! Пока не хватились…. – Татьяна с мольбой смотрела на него. – Уйдем к своим, здесь есть партизанский штаб, они спрячут….
- Где Андрей?! Я без него никуда не пойду! – запротестовал Женька.
- Забудь! – воскликнула Татьяна. – Андрей предал, он теперь с немцами! Пожалуйста, Женя, я тебя прошу! Поверь мне! Одевайся, еще немного, и будет поздно!
Женька послушался, принялся натягивать штаны, рубашку… Известие про Андрея настолько его шокировало, что он с трудом осознавал смысл сказанного Татьяной. Брат предал. Быть этого не может…
Татьяна за руку выволокла его в коридор. Охранники лежали на полу, вокруг них растекались лужицы крови. Незнакомец в немецкой форме отделился от стены, о чем-то спросил Татьяну – Женька, в отличие от Андрея, не знал языков, кроме русского.
- Кто это? – воскликнул он, с опаской глядя на фашиста.
- Это адъютант местного начальника гестапо, - ответила Татьяна. – Не бойся, он за нас… Он останется здесь и прикроет.
Окольными путями, пугаясь и прячась, Татьяна с Женькой выбрались на улицу. Бежали и прятались от немецких патрулей, пока, наконец, девушка не остановилась возле одного из домов.
- Сейчас нам из поселка не выбраться, - пояснила она. – Мы спрячемся здесь, а ночь нас укроет, уйдем.
Они спрятались за сараем. Вскоре из дома вышла молодая женщина. Она взяла коромысло и ведра, судя по всему, собираясь направиться к колодцу. Татьяна подбежала к ней.
- Настя!
- Что случилось? – женщина испуганно воззрилась на нее. Татьяна принялась объяснять ей, что она теперь в бегах вместе с русским летчиком, которому она помогла освободиться из плена, и попросила спрятать их в погребе до ночи.
- Почему у меня?! – Настя пришла в неподдельный ужас. – Да ты с ума сошла! Он же вернется с минуты на минуту, а если он вас здесь увидит?
- Вот поэтому нам надо спрятаться как можно быстрее, - снова начала убеждать паризанка. – А он…. Он же не пойдет в погреб сам. Ну, и ему не придет в голову искать у себя под носом. Пожалуйста, прошу тебя….
Настя отставила ведра и закрыла лицо руками. В голове пронеслись все те страшные картины, которые светили ей и детям, если бы Фальке узнал про то, что она укрывает беглецов.
- Ладно, - решилась она. – Идем, я пущу вас. Господи, что же я делаю….
…Она едва успела закрыть дверь уличного погреба, как подъехал полицейский автомобиль. Фальке направился к дому, заметил Настю, помахал ей рукой. Ей пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы не выдать своего сумасшедшего волнения.
- Добрый вечер, - поздоровалась она в ответ. – Я сейчас схожу за водой, и будет ужин…
- Благодарью вас, - кивнул гестаповец и пошел в дом. Настя осталась стоять, пытаясь перевести дыхание.
…Поздно ночью, убедившись в том, что Фальке заснул, Настя выбралась во двор. Открыла погреб, выпустила Татьяну и Женьку.
- Он заснул. Уходите, - ее шепот срывался от волнения.
Татьяна прижала руки к сердцу.
- Настька, ты даже не представляешь, что ты для меня сделала. Спасибо тебе. Я всегда тебя буду помнить. Да не переживай ты. Ничего страшного не будет. Я тебе больше скажу – этот гестаповец, скорее всего, последний раз в твоем доме ночует. Я им воду отравила. Завтра у них вымрет полштаба, останутся только те, кто нам помогал…. Ну или кому сильно повезет.
- Что? – Настя в ужасе закрыла рот рукой.
- Что слышишь, - улыбнулась Татьяна. – Такой от меня прощальный им подарок. Послушай, я больше не вернусь в Подледный. Береги себя и детей. Если доживем – встретимся после войны, обязательно.
- Спасибо вам и от меня, - присоединился Женька, с сочувствием глядя на перепуганную женщину.
Они ушли, а Настя с тяжелым сердцем поплелась в дом.

… Фальке проснулся раньше обычного. К утру принялась плакать Катенька – это и разбудило немца. Он вышел в избу, где Настя безрезультатно пыталась успокоить девочку.
- Что случьилось? – спросил Фальке, взволнованный состоянием любимицы. – Я могу чем-ньибут помочь?
- Нет, спасибо вам, ей просто приснился страшный сон, - поспешно сказала Настя, пряча от Фальке заплаканные глаза.
- А что случьилось с вами? – Вайссер все-таки заметил ее состояние.
- Нет, ничего, - Настя отвернулась. – Я просто…. Испугалась за нее.
- Понятно, - Фальке не поверил, но решил не допытываться. – Я сдьелаю чай себье и вам.
Настя всю ночь не сомкнула глаз. Хуже того – она даже не ложилась и бродила по дому, не находя себе места и не зная, как себя успокоить.
Она убеждала себя, что надо оставить всё, как есть – и это будет правильно и справедливо. Татьяна отравила немецкий колодец, значит, завтра будет много смертей. Пусть. Так и должно быть. Они должны ответить. Фальке должен ответить. За смерть Тимофея, за расстрелы у Клетвина оврага, за все, что он здесь творит... За то, что тушил ее дом? За то, что обещал защиту? За то, что поверил ее показаниям и не трогал, что в конце концов возился с Катей и таскал девочкам шоколад…. «Нет, нет, нет! Это враг на моей земле, - шептала Настя, но в голове вертелось совсем иное – Он не враг мне».
В борьбе с долгом Настя терпела сокрушительное поражение. «Он не пожалеет меня, если я ему скажу. Я подпишу себе смертный приговор, подтвердив и связь с партизанами, и то, что до этого лгала….»
Она снова и снова пыталась пожелать расправы над немцами, вспоминая ужасы того дня, когда ей пришлось с девочками бежать из сожженной деревни. Но как только абстрактное «немцы» превращалось в конкретного человека, картинка рассыпалась и возникали совсем другие образы. Радостно встречающая гестаповца Катя со своим вечным «дядя флиц», Фальке, успокаивающий ее после пожара, врезавшееся в память «я сумею вас защитить».
Окончательно издергавшись, к утру Настя могла убеждать себя лишь тем, что расскажи она все, ей не простят связь с партизанами. Женщина с ужасом ожидала, когда Фальке проснется, и она его увидит. «Этот гестаповец ночует в твоем доме в последний раз». В последний раз. Осознание этого неожиданно повергло Настю в ужас.
Когда Фальке только вышел, разбуженный Катей, Насте казалось, что ей хватит сил промолчать – хотя бы ради детей.
Он спросил про девочку. Молчать. Ответить, не смотреть на него, молчать. «Я сдьелаю чай». Молчи же!
Он расставлял чашки, разливал по ним кипяток…. Отравленная вода…. Еще не эта, там, другая… Молчать. Слишком больно.
- Фальке! - голос Насти дрожал, и она больше не пыталась ничего с ним поделать. - Я хочу вам кое-что сказать! Я подслушала... Нет, не спрашивайте, ничего не спрашивайте, просто выслушайте меня. Колодец... из которого вы пьете... немцы... он отравлен, - её уже откровенно трясло, но она наконец смогла поднять глаза на застывшего с чашкой Фальке. - Я больше ничего не скажу. Я вас умоляю, не трогайте детей….

Его привлек шум во дворе. Так быстро? Они с Татьяной не рассчитывали, что всё раскроется слишком рано. Это плохо, но если отравленной воды успел выпить Фальке Вайссер, то еще не все потеряно. Без его руководства погоню можно будет если не отменить, то хотя бы задержать на достаточное время, чтобы Татьяна и Евгений успели укрыться в партизанском штабе. Если же Вайссеру повезло, и он остался жив…. То придется действовать по второму сценарию. Убивать начальника полиции в его собственном штабе – безумие, но приказ есть приказ.
…Он вышел на улицу, где живой и невредимый Фальке, стоя возле огороженного колодца, отдавал распоряжения относительно забора проб воды. Здесь же присутствовал и Вольфганг Хаймлих. Поминутно хватаясь за сердце и отирая со лба пот, комендант вслух благодарил судьбу за то, что не успел с утра выпить свой кофе.
- Герр Вайссер, герр Хаймлих, прошу прощения – я верно понимаю, что колодец был отравлен? – голос звучал обеспокоенно, и это в данном случае играло на руку. – Кто-то… успел выпить этой воды?
- По счастью, никто не пострадал, - комендант опередил гестаповца с ответом. – Гауптштурмфюрер узнал из надежного источника про яд прежде, чем кто-то пострадал.
Эти слова обдали арктическим холодом. Неужели схватили Татьяну с Евгением?! Ведь они прятались в том самом доме, и риск не был исключен…. Как они надеялись, что Вайссер не станет искать у себя под носом! Непростительный просчет! Но раз пока не последовало арестов, значит, еще не поздно. Значит, второй сценарий.
- Герр Вайссер, вы велели немедленно доложить вам, если заговорит Каманин. Сегодня с утра он позвал охрану и сообщил, что готов говорить – но… В общем, его слова странны и я не понимал их смысла, пока вот сейчас не узнал про отравленный колодец. Но это не всё. Я думаю, вам стоит послушать самому.
- Ну наконец-то, - гестаповец, к счастью, не уловил никакого подвоха. – Тогда подготовьте все для допроса, я сейчас закончу здесь и приду.
- Всё уже готово. Он ждет вас в комнате для допросов, - приманка сработала. Дело было за ловушкой.
- Хорошо, - кивнул Фальке. – Герр Хаймлих, с вашего позволения, я ненадолго вас покину. Здесь в любом случае всё. Воду на всякий случай сегодня лучше использовать талую. Она, по крайней мере, безопасна. Значит, Каманин в комнате для допросов? Прекрасно, идем. Я только загляну в свой кабинет и возьму пару документов.
…Гауптштурмфюрер с адъютантом шли по коридору по направлению к пыточной. Первый ускорил шаг, второй, напротив, немного отстал. Рука его потянулась к кинжалу, висевшему на боку. Пистолет был бы надежнее – но звук выстрела мгновенно привлек бы внимание. Не то, что удар в спину - четкий, отработанный, такой же, каким оборвалась жизнь наблюдателя, приставленного к Татьяне, а еще раньше – Мартина Фауста, неудачливого офицера, на которого успешно повесили чужие грехи. Адъютант был уверен, что ни в этом коридоре, ни в находящейся в его конце комнате для допросов нет никого, кто мог бы помешать его плану.
Почти бесшумно лезвие выскользнуло из ножен, хищно и быстро сверкнув воздухе.

…Андрею не спалось. Да и какое там было после всего случившегося! Чёрный никак не мог понять, поверили ли ему Иван и остальные после его не в меру пламенной речи в защиту нациста, и пришел к выводу, что сам себе он поверил бы едва ли.
Он повернул голову и увидел, что Иван тоже не спит.
- Вань, ты чего? – зашептал летчик, не желая тревожить остальных.
- Не спится, - отозвался Иван. А потом как-то нехарактерно для себя грустно усмехнулся. - Слушай, Андрюх. А я не Иван.
- Я понимаю, - кивнул Чёрный. – Но с чего ты сейчас об этом завёл речь?
- Да как-то…. – партизан запнулся. – Да вот подумалось мне, что так расстреляют меня завтра немцы – и не узнает никто и никогда, кто я, что я и где сгинул. А так – хоть ты расскажешь…. В общем, Игорь меня зовут. Игорь Калугин. И «Петьку», моего напарника, не так совсем звали. Он на самом деле Сашка Михайлов. Запомнишь что ль?
- Запомню, - пообещал Андрей. – И всё-таки… Ты зачем это? И что ты такое говоришь, расстреляют – не расстреляют? Подавятся! Лучше думай, как войну пережить, сам же никогда не одобрял это упадничество….
- Ну да…. Ты прав, - вздохнул партизан. – Ладно, Андрюх, спи давай.

Глава 11. Между прошлым и новым

Почти бесшумно лезвие выскользнуло из ножен. К счастью, чувства Фальке были обострены до предела. Он не сомневался в том, что нападение последует. Теперь важнее всего было вовремя на него среагировать. Он позволил убийце отстать от себя на шаг. Он уловил слабый-слабый шелест и каким-то шестым чувством угадал движение за спиной. В последний момент уклонившись от удара, он с разворота выбил кинжал из руки Ланга.
- Бледная сволочь, – зарычал Джокем и кинулся на Фальке, сшибая его с ног, чтобы помешать достать пистолет.
- Эрих, сюда! – выкрикнул гестаповец и пнул нападающего ногой в живот, так что тот отлетел назад.
Дверь комнаты для допросов распахнулась, Эрих и пара его помощников взяли Ланга на прицел.
- Вы арестованы, сдайте оружие, - велел Радель и добавил. - Давно пора было это сделать.
Ланг промолчал, одарив полицейского ненавидящим взглядом. Эрих же обратился к Фальке.
- Гауптштурмфюрер, с вами всё в порядке?
- Вот зверюга. По-моему, он собирался перегрызть мне глотку, - отозвался Фальке, вытирая с рассеченной скулы кровь. – Подрал меня чем-то…. Вроде не глубоко.
Эрих достал из кармана платок и подал его гестаповцу.
- Герр фон Химмельштайн, я могу освободить Марию?
- Теперь можно, думаю, она изрядно устала играть этот спектакль, - кивнул Фальке.
- Так ты знал?! – не сдержавшись, воскликнул Ланг. Вайссер обернулся к нему.
- Я поверил Марии и Эриху на свой страх и риск и договорился с ними. Простите, герр Ланг, но вы все же были менее убедительны. К тому же это все-таки вы в свое время были подрывником, а Эрих единственный раз в жизни держал в руках взрывчатку, за что и поплатился. Я изучил вашу биографию – в ней слишком много темных пятен. В конце тридцатых вас едва не выгнали из НСДАП, во время войны в Польше вы тоже отметились весьма ярко и так далее. Вы всегда выходили сухим из воды, но кое-какие выводы я сделал.
- Поздновато ты их сделал. Сколько твоих полегло моими стараниями? – осклабился Ланг.
- Я не думал, что вы обнаглеете настолько, - с неприязнью отозвался Фальке. – Только эти мертвые такие же ваши, как и мои. Играть против своих – что может быть мерзостнее?
- Я играю против вас, нацистов. Потому что это вы превратили мою страну в полицейское государство. В большой концлагерь. Где человека можно уничтожить только за то, что он отличается от вас, хоть кровью, хоть мыслями. Из-за вас…
- Довольно, - прервал поток красноречия Фальке. – Мы с вами еще поговорим. Эрих, уведите его. И отправьте кого-нибудь известить коменданта о том, что его адъютант – советский шпион.

Фальке совершенно не хотелось выслушивать очередную порцию комендантских стонов на тему того, как же он не углядел за Лангом. Предоставив Раделю уговаривать Хаймлиха не впадать в истерику, гауптштурмфюрер вернулся к себе и занялся чтением донесений о побеге медсестры Татьяны и русского пленного.
Прикинув, что за ночь беглецы ушли достаточно далеко, Фальке не стал отправлять облаву. Укрыться русские могли только у партизан, а для столкновения с теми следовало назначать отдельную операцию и посылать большой отряд. Это Вайссер собирался сделать – но не без подготовки.
В какой-то момент в кабинет вошла Мария Гофман.
- Хайль Гитлер, - поприветствовала она Фальке.
- Хайль Гитлер, - отозвался он. – Рад видеть вас. Не стойте в дверях, проходите. Мария, простите ли вы меня за то, что операция так затянулась?
- Я не в обиде, - улыбнулась девушка. – В конце концов, я выспалась впервые за все время моего пребывания в Подледном. Спасибо, что поверили мне, Фальке. Нам с Эрихом.
- Честно говоря, мне это далось с трудом, - признался Фальке, продолжая листать донесения. – Вы так пытались скрыть вашу романтичную историю, что вас запросто можно было заподозрить в подготовке диверсии.
- Я просто не хочу, чтобы мой отец узнал об Эрихе. А Вольфганг наверняка рассказывает обо мне в переписке, - вздохнула Мария. – Мне и так придется объяснять, что здесь произошло….
- Насчет объяснений не переживайте, если что, их дам я, - заверил Фальке. - Но чем же все-таки вашему отцу так не угодил Радель?
- Старше меня больше, чем на десять лет…. Не слишком успешен в карьере… Покалечен… - принялась перечислять Мария, обреченно закатив глаза. - Я хорошо представляю, что мне придется выслушивать.
- Понятно, - Фальке чуть заметно улыбнулся. – Джокем Ланг очень старался подставить вас и Раделя. Интересно, чем вы ему не угодили?
- Понятия не имею, - пожала плечами девушка. – Я пересекалась с ним крайне мало. Думаю, ему было просто все равно, на кого валить вину.
- Да нет, вряд ли, - Фальке нахмурился. – Джокем Ланг, медсестра Татьяна и, возможно, Мартин Фауст и двое его помощников – хотя в трех последних я сомневаюсь…. Неужели всё? – гауптштурмфюрер задумался на мгновение, а потом повеселел и предложил. - Мария, а не желаете немного отомстить своему обидчику? Думаю, самое время им заняться.
- С превеликим удовольствием! – взгляд Марии стал хищным.

…Ланг смотрел на Фальке и Марию почти насмешливо. Он нес полную околесицу в ответ на любой вопрос, фактически всё сводя к тому, что ему не угодили нацисты. Когда гауптштурмфюреру это изрядно надоело, он разрешил Марии спрашивать доходчивее.
Но ничего сделать девушка не успела – появился крайне взволнованный Эрих и что-то нашептал на ухо Фальке.
- Что?! – воскликнул гауптштурмфюрер, на мгновение забыв, что его слышит Ланг. – Что значит – пропал? Опять диверсия? Ищите срочно….
- Без толку, - подал голос Джокем. – У нас с Вольфгангом уговор – если одного раскрывают и арестовывают, второй уходит. Замечательно. Теперь я могу говорить. Если, конечно, вам всё еще нужны мои показания, - он хохотнул.
Фальке в бешенстве обернулся к нему. Правда, сейчас он больше злился на себя самого. Недостающий кусочек мозаики нашелся – человеком, который знал всё и который покровительствовал и Лангу, и Татьяне, и Тимофею Кузнецову был комендант Подледного. Тот самый, которого Вайссер не подозревал совершенно. Фальке думал, что у Хаймлиха расшатаны нервы, что он недопустимо впечатлителен для солдата, что его мягкость граничит с халатностью, что и Подледный в свое время был не имевшей никакой ценности дырой, поэтому бездарного руководителя сюда попросту сослали. Но мысль, что всеведущее гестапо не уследило за изворотливым и хитрым врагом, надевшим маску придурковатого простака, Вайссеру в голову даже не приходила.
- Эрих, готовьте облаву. Еще один не уйдет просто так.
- Ловите, ловите, - лениво повторил Джокем. – Всё равно вы не знаете, где ловить.
- Зато, судя по всему, знаете вы, - заметила Мария. – Честные показания облегчат вашу участь.
- Беспокойтесь о своей, - порекомендовал Ланг. – Показания. Извольте. Вольфганг - мой старинный друг. Вернее, изначально он был моим покровителем. Помог мне решить мои проблемы с однопартийцами в тот момент, когда те сочли, что я превысил свои полномочия и заслуживаю изгнания, если не смерти. Хаймлих поручился за меня и взял меня к себе в адъютанты. В дальнейшем он не раз помогал мне. У него был немалый зуб на нацистов: когда-то давно он дружил с некой четой, в которой муж был немцем, а жена – еврейкой. Во время зачисток женщину арестовали. Она умерла в Бухенвальде при непонятных обстоятельствах, хотя Вольфганг и просил Николоса Гофмана о снисхождении. Её муж спился с горя, пропал. Никто не знает, что с ним сталось.
- Ах, Николоса Гофмана, - повторила Мария. – Значит, меня хотел подставить Вольфганг? Из мести?
- Разумеется, - подтвердил Ланг. – Мне, честно говоря, всё равно – если бы Вольфганг приказал, я бы подкинул улики хоть самому Гитлеру.
- А чем вам помешал Радель? – спросил Фальке.
- Да только тем, что они с Марией любовники, - тактичность явно была Лангу чужда. - Я узнал это случайно. А потом увидел их у грузовика. Я как раз заложил взрывчатку, а тут - Мария. Пришлось спрятаться в кузов и ждать, пока они с Эрихом уберутся восвояси. Благо, их видел не только я.
- Хорошо, пусть так, - согласился Вайссер, - расскажите, как вы стали работать с русскими.
- Это тоже Вольфганг, - отозвался Джокем. – Он еще до войны водил знакомство с русскими офицерами. В том числе с отцом двух летчиков, один из которых предатель, а второй сбежал вместе с Татьяной.
- Предатель тут только один, и он сидит передо мной, - Фальке сверкнул глазами. – Ближе к делу, пожалуйста. Рассказывайте всё. Про связного. Про Татьяну.
- Запросто, - скривился Ланг. – Связной был прислан к нам русскими. Он не был партизаном – у тех своя связь, мы же с ними взаимодействовали через Татьяну. Так что про них меня спрашивать бесполезно – я у них не был, где штаб – не знаю. Татьяна с Антоновым туда и ушли, к своим. Что еще знать хотите? Сигналы самолетам тоже я подал, колонну вашу выдал.
- Мартин Фауст был вашим подельником? – вспомнила Мария.
- Фауст? Ни разу, - усмехнулся Джокем. – Ни он, ни его помощники. Но вы, фроляйн Гофман, тогда столь замечательно поработали, что мне даже руки пачкать не пришлось. Ну, только об самого Мартина.
- Ах ты мразь! – не выдержала Мария. – А мне Вольфганг наплел с три короба, как он уверен в их вине….
- Еще бы, герр Хаймлих всегда умел производить нужное впечатление, - Ланг расплылся в издевательской улыбке.
Фальке сложил руки за спиной и прошелся по комнате.
– Всё более чем ясно. Благодарю за откровенность, герр Ланг. Возможно, трибунал учтет ваше чистосердечное признание – хотя, на мой взгляд, снисхождения вы не заслуживаете. Только об одной вещи вы все-таки забыли мне рассказать.
- О какой же? – Джокем выглядел таким довольным, словно не боялся вообще ничего.
- Вы сказали, что у вас был уговор на случай, если вас или коменданта арестовывают. И пути к отступлению, - напомнил гестаповец, наблюдая, как по мере осознания услышанного меняется в лице бывший адъютант Хаймлиха. – Вот про эти пути и про то, где же все-таки ловить коменданта, я и желаю услышать от вас.
- Вольфганг не делился со мной такими подробностями, - выговорил Ланг, в момент растерявший свою самоуверенность. – Я не знаю…
- Скорее вы забыли, - Фальке улыбнулся одними губами. – Но мы с Марией с удовольствием поможем вам вспомнить.

Дружеские беседы прекратились. Впрочем, они не сменились и допросами - про Андрея снова «забыли». Сначала он думал, что Фальке занят. В этой уверенности он пребывал ровно до того момента, пока однажды не увели Ивана, вернее, Игоря – на сей раз, навсегда. Тогда Чёрный понял, что произошло. Ответ оказался прост и очевиден: Фальке сделал то, что должен, но объясняться с Андреем на этот счет не хотел. Вот тебе и дружба с немцем, и очная ставка с Женькой! Фальке свято верил в правоту своего дела и в том, что касалось треклятого долга перед этим делом, был непреклонен и жесток. А Андрею теперь оставалось только как можно скорее выбросить из головы, что он вообще когда-то знал Фальке Вайссера фон Химмельштайна... Лётчик поймал себя на том, что помнит эту мудреную фамилию. Чёртова война!
…Желаемое как всегда произошло, как только его перестали ждать - Фальке вспомнил о пленном и вызвал его на допрос.
- На сегодня вы свободны, - гестаповец по обыкновению отпустил охрану.
- Что, решил все-таки поговорить? - криво улыбнувшись, спросил Андрей. Злости на Фальке он не испытывал – гестаповец был честен и с самого начала сообщил, что поблажек для Игоря быть не может. Ну а Женька…
- Простьи, у менья было отшен много дел, - сказал Фальке, снимая с Андрея наручники. Потом немец подошел к столу, взял портсигар, закурил сам и протянул сигарету летчику. – Я обещал тебье встречу с братом. Увы, я не смогу сдьержат это обещание.
- Что? – Андрею показалось, что его снова ударило электрошоком. В голове завертелись безумные догадки: Фальке устроил допрос Жени, отдал Женю Бешеной, Бешеная перестаралась… - Что с ним?!
- Этого я не знайю, - усмехнулся Вайссер. – Он сбьежал.
- Убить тебя мало, - слабо выговорил Андрей, которому тут же полегчало.
- Убить не убьют, но как бы не разжаловальи, - настал черед погрустнеть Фальке. Андрей удивленно посмотрел на него, потом сообразил, что немец в очередной раз понял все слишком буквально. Гестаповец достал откуда-то из-под стола сверток и выдал его летчику.
- Одьевайся.
- В немецкую форму?! – воскликнул Андрей, распотрошив сверток. – Это еще зачем?
- Узнайешь, - ушел от ответа Фальке. – Хочу предложит тебье одну прогулку. Но я не могу же гульят с пленным.
Ничего не понимая, Андрей выполнил просьбу гестаповца. Тот вывел его через полупустой участок на улицу, посадил в автомобиль и куда-то повез. Ехали они недолго – Чёрный вообще не понял, почему это расстояние нельзя было пройти пешком. Остановились возле одного из домов, выбрались из машины.
- Я живу тут, - пояснил Фальке. – Проходьи.
Дальше произошло то, чего Андрей не мог представить себе даже после всего общения с гестаповцем. Едва Фальке открыл дверь, ему навстречу с криком «Дядя флиц!» кинулась белобрысая девчонка лет трех – четырех.
- Вот это и есть Катенка, - довольно сообщил гестаповец, подхватывая девочку на руки. – У нее ест сестрьонка, её зовут Илка.
- Добрый вечер, - красивая молодая женщина, следом за девочкой вышедшая к гостям, мягко улыбнулась. – Фальке, Катюша не выговаривает букву «Р». Правильно будет Ирка, но лучше Ира или Иринка.
- Простьите, - немец явно смутился, а Андрей из вежливости сдержал смех.
…Настя знала, что Фальке вернется не один. Еще утром он предупредил, что один важный человек на эту ночь остановится у него. Баба Надя, мгновенно догадавшись, что от нее требуется, вспомнила, что давно не заходила к Дарье Михайловне, наверняка накопившей новостей на целую неделю рассказов, и отправилась ночевать к соседке. Фальке поблагодарил хозяйку и ушел, а Настя кинулась наводить порядок в избе и печь пирожки из муки, которую время от времени немец таскал из своего штаба.
Многое переменилось с того момента, когда Настя, умирая от страха после своего признания, ждала от гестаповца всего чего угодно – ареста, пыток, казни, - а на деле получила лишь «Не бойтесь. Я давно поньял, что вы свьязаны с нимьи, но как видьите, я не трогаю вас. Просто - спасьибо».
Она всё равно протряслась целый день, ожидая, что за ней придут. Но Фальке вернулся вечером как ни в чем ни бывало, по своему обыкновению выдал девочкам шоколадки… Настя расслабилась и смирилась с фактом собственной влюбленности в немца. Больше ее это не удручало - зная Фальке только с одной стороны, она больше не желала ни думать, ни слышать о том, что он бывает другим.
Она собиралась принять гостя Фальке, кем бы тот ни оказался. Но пришелец в немецкой форме поздоровался на идеальном русском – Настя вздрогнула.
…От Андрея не укрылось, что хозяйка переменилась в лице. Он устал мириться с клеймом предателя еще в бараке, а теперь и тут начиналось то же самое. Тихо вздохнув, летчик предпочел не встречаться взглядом с женщиной.
- Хорошо тебя здесь принимают, - заметил Чёрный, когда они с Фальке расположились за столом.
- А я тебье говорьиль, что так бывает, а ты не верьил, - обрадовался немец, а затем вскочил с места. - Я сейчас вьернус. Я кое-что для тебья припас.
- Хорошо, - слегка удивился Андрей, и только когда гестаповец вышел из избы, осознал, что остался один на один с хозяйкой.
- Вы ведь русский? – тихо спросила она.
- Да, - кивнул Андрей. – Думаете, что я предатель. Не молчите, я знаю, что это так. Я бы и сам на вашем месте ничего другого не подумал.
- Но это не так? – летчику показалось, что в голосе Насти прозвучала надежда.
- Нет, - просто ответил он. – Я знаю, это звучит дико – но мы с ним просто друзья. Вы, наверное, мне не поверите…..
- Отчего же, - тихо проговорила женщина. – Я его знаю…
Она не успела договорить. Вернулся Фальке с крайне загадочным видом и какой-то штуковиной, завернутой в тряпки. Загадка раскрылась, когда Настя ушла укладывать девочек спать, а Фальке, чуть только не светясь от удовольствия, освободил от тряпья большую пузатую мутную бутыль, полную жидкости, которую Андрей, несмотря на свое городское воспитание, все-таки сумел опознать.
- Это же самогон, - выговорил он в легком замешательстве.
- Водка, - с уверенностью заявил немец, который, видимо, слишком хорошо запомнил, что пьют русские.
Андрей поскреб затылок, вспоминая тот летний отдых на даче Юрия Анатольевича, когда подобным пойлом их с Женькой угощали знакомые деревенские ребята. Тогда Андрей сумел сделать всего несколько глотков. С тех пор он, конечно, стал выносливее, но все-таки надеялся, что Фальке не думает, будто русские пьют такую водку исключительно полными стаканами. А то бы пришлось поддерживать образ...
- Разливай, - велел Фальке, не рискуя брать на себя столь ответственную задачу, и выставил на стол два стакана.
- А чем будем закусывать? – небрежно поинтересовался Андрей, нацедив себе и немцу совсем понемногу.
- Чем положьено? – поинтересовался гестаповец.
- Ну…. – Андрей задумался. - Лучше бы соленым огурцом. Или там грибочками….
- Где я тебье возьму огурцы с грьибами? – расстроился немец. – Пирожкьи подойдут?
К счастью, последние оказались не с вареньем, а с капустой, в чем поспешил убедиться Андрей.
- Сгодится, - озвучил он вердикт. – За что пьем?
- За побьеду, - предложил Фальке. Андрей засмеялся:
- За чью? Давай просто за окончание войны и чтобы нам с тобой ее пережить. Значит так, это пить надо залпом. И ни в коем случае не пытаться распробовать…
…Фальке ухитрился даже не подавиться самогоном. На первой они с Андреем, разумеется, не остановились, как и на второй, и на последующих. Оба были достаточно измотаны постоянным напряжением, оба не возражали против того, чтобы, наконец, немного расслабиться.
Хмель быстро ударил в голову: перед глазами все поплыло, разговор пошел оживленнее и проще, чем всегда, словно непримиримые противоречия отступили на второй план. Фальке даже принялся жаловаться на случившееся в штабе: рассказал про отравленный колодец, про покушение Ланга, про бегство коменданта.
Андрей вспомнил имя Вольфганга Хаймлиха. Юрий Анатольевич когда-то очень давно рассказывал о немецкой делегации, прибывшей в Москву для подписания пакта о ненападении между СССР и Германией. Тогда Поляков привлек старого знакомца для наблюдения за иностранными гостями. Вольфганг был среди последних и с Антоновым общался весьма неплохо. Больше Чёрный ничего не знал.
Через некоторое время Фальке заговорил о стычке с партизанами, которая последовала при попытке догнать Хаймлиха и закончилась довольно кроваво. Немцы отступили, но успели прихватить с собой пару русских. Андрей счел, что это повод спросить про Игоря.
- Скажи, ты все-таки казнил Иван Иваныча?
Ответ Фальке был неожиданным.
- Пока нет.
- Вот как, - Андрей понял, что еще не всё потеряно. – Слушай…. А ему – только смерть? Нельзя как-нибудь по-другому? В лагерь, скажем. Всё лучше, чем покойнику.
- В лагьер можно, - покачал головой немец, - но не его. Длья партьизан у нас одно – висьелица.
- Виселица, - эхом повторил летчик. – Вот черт, это же самое позорное...
- Позорное, - согласился гестаповец. – Ест ещье расстрел. Но это для офьицеров, а твой Иван не назвал даше свойего настоящего имьени, не то, что звания.
- Да я понимаю, - печально ответил Андрей. – Слушай, Фальке. Я не знаю, что здесь в твоей власти, а что нет, но… Я тебя прошу, если сможешь, сохрани жизнь Ивану. Он твой враг, я знаю. Но такого врага есть за что уважать. А если не жизнь, Фальке, то хотя бы не вешай, замени позорную казнь расстрелом, пожалуйста. Хотя бы это.
Андрей не думал о том, что просьба, обращенная к врагу, унизительна. Да и был ли Фальке врагом в тот самый момент?
- Андрей, я не люблю обьещат то, что возможно не смогу выполньит, - честно признался гестаповец. - Но когда я буду приньимат решение, я вспомнью твои слова.
- Спасибо, - Андрей верил, что Фальке действительно вспомнит.
Тот уже сам долил себе в стакан самогона, глотнул…. И внезапно поперхнулся.
Чёрного охватил внезапный и совершенно необъяснимый страх. Фальке кашлял, прикрыв рот ладонью, и Андрей заметался, понимая, что надо срочно помочь, но….
- У меня нет для тебя платка, - слова сорвались с губ прежде, чем летчик осознал, что он произнес.
Фальке, наконец, прокашлялся. Он взглянул на свою ладонь.
- Не нужно, ничьего пока ньет.
…Полутемная комната с высокими сводами. Постель, широкая настолько, что лежащий на ней истощенный болезнью человек кажется совсем тонким и хрупким. Кровь на белой ткани, кровь на губах, сердце, до боли сжимающееся от того, что ничего нельзя поделать. Черты, в которых теперь лицо Фальке угадывается лишь с большим трудом. Впрочем, нет, его зовут не Фальке, а…
Всё это промелькнуло перед мысленным взором Андрея, взявшись неведомо откуда. Настоящий Фальке слегка испуганно посмотрел на летчика, так и не опустив чистую, не окровавленную руку…
«Пока ничего нет». Пока? Такой ответ мог прозвучать только в одном случае – если Фальке ждет, что что-то появится… Вернее не что-то, а кровь. Не удивительно. Толком не долеченное ранение. Обломок ребра, попавший в легкое, спровоцировал чахотку – так, во всяком случае, объяснили причину…. Стоп! Андрей оборвал сам себя. Какой обломок? Фальке ранила пуля, и ее наверняка извлекли в больнице. Нет, дело не в обломке, дело в морозе. Поврежденное легкое, холод, простуда, перенесенная на ногах – и вот результат. Всё повторяется.
- Андрей, что с тобой? – голос Фальке вырвал Чёрного из круговерти спутанных мыслей.
- Со мной всё в порядке, - сказал летчик, - а вот с тобой? Что значит «пока ничего нет»? Что ты там ожидал увидеть?
- Очьевидно, водку, - попытался отшутиться немец, который тоже с трудом понимал, что происходит и за каким чертом он отреагировал именно так. К тому же он был пьян не меньше, чем Андрей, и собрать мысли вместе ему тоже удалось далеко не сразу. – Я подавьился.
- Ты хотел увидеть кровь, - в лоб заявил Андрей. – Это потому, что у тебя чахотка?
- Кто у менья? – не понял Фальке. Чёрный сообразил, что использовал не совсем современное слово для обозначения болезни.
- Туберкулез, - поправился он.
- Ты что, с ума сошел?! – немец чуть не подскочил на месте и от страха перешел на родной язык. Потом спохватился и перевел: - С такой больезнью менья бы не взяльи в СС. У меня идьеальное здоровье.
- Мне кажется, это уже было, - Андрей сел на свое место и закрыл лицо рукой. – Ты уже говорил, что кашель - это просто осложнение от заживающей раны. Ты так же смотрел на ладонь и вздыхал с облегчением, когда она оказывалась чистой. Слушай, может быть, я и сошел с ума или выпил слишком много, но я готов поручиться, что это всё было. Только не знаю, когда и как. Можешь дать мне вашу с Сентой фотографию?
Фальке, не говоря ни слова, вытащил уже знакомый снимок из кармана и отдал его летчику.
- Я видел вас, - с уверенностью, но весьма нечетко, проговорил Андрей. – Только как-то иначе. В каменных стенах…. И в свете огня. Факелов. За стенами был ветер, холодный и тревожный. А на ней, на…. Сенте? Нет, я ее как будто знаю под другим именем, которое не могу вспомнить. На ней – зеленое с золотом, и волосы собраны высоко, в такую… нет, не шляпку, какой-то странный головной убор. Такие носили в Средневековье. Ой, слушай. По-моему, я всё же выпил слишком много. Или уже спятил, не знаю. Но я действительно это помню. Может быть, мне снился такой сон?
Фальке выслушал эту странную речь весьма внимательно. Задумался и только потом произнес:
- Ты как будто читайешь какую-то кньигу. Интерьесные мысли, но ты это действитьельно мог видьет только во сне. Мы живьем не в замке, и Сента не носит старьинной одьежды.
- Понимай как знаешь, - развел руками Андрей. – Я как есть, так и сказал…
Они снова выпили, на сей раз в тишине. Затем ее нарушил Фальке.
- Я никогда не думал о такьих вещах, но слышал, что другийе в это верьят. Ты знаешь, что есть такая теория, что человьек проживайет не одну жизнь, а много?
Андрей фыркнул:
- Вот бред. Ты мне еще про бога расскажи.
- Можьет быт и бред, - Фальке поднял стакан и зачем-то принялся его вертеть перед глазами, - но это бы всье обьяснило. Мы с тобой быльи друзьями и уже встрьечались когда-то очьен давно. А тепьер нашли друг друга снова и поньемногу вспоминаем. У нас говорьят, сейчас вельикие времена, и людьи прошлого возвращаются, чтобы вершить новые вельикие времена. Не знаю, великие ли мы с тобой, но почьему бы не подумать, что и мы – вьернулис?
- Аа, - летчик кивнул, сделав вид, что он что-то понял. – Ну да, это бы всё обьяснило…
- Вот именно, - Фальке зевнул. – Пойдем спать. Иначье я умру, если не сегодня, то завтра наверньяка.

…Сон не шел. Андрей ворочался с боку на бок, вглядывался в темноту, пытался понять, где заканчивается алкогольное головокружение и начинаются мысли. В ушах звенело. Перед глазами вставали образы: Фальке, Сента, до боли знакомая обстановка. «Как это странно. Дружба и любовь, пережившие смерть? Такое только в романах пишут», - думал Андрей.
Затем перед его мысленным взором возник еще один образ. Рыжие волны волос, веснушки на веселом лице…. Машка. Андрей перестал вспоминать ее именно после того дня, когда не доехал до лагеря. А сейчас поймал себя на том, что вспоминать уже и не хочет. Как будто другое, старое, хорошо забытое чувство затмило отношение к знакомой и земной девушке. И с каждым мгновением становилось всё более настоящим по мере того, как образ рыжеволосой красавицы мерк и отступал в темноту.

Он проснулся от того, что кто-то настойчиво тряс его за плечо. Воспоминания возвращались не сразу. Вообще-то за время войны Андрей привык вскакивать быстро, но сейчас, из-за вчерашней пьянки, голова отказывалась отрываться от подушки.
С трудом справившись с этой нелегкой задачей, Чёрный разлепил глаза и увидел Фальке.
- Что, уже утро?
- Утро, - кивнул немец и кинул Андрею очередной сверток с одеждой. – И время вышло. Собирайся.
Отчаянно борясь с желанием упасть обратно, Чёрный принялся разворачивать сверток. Припомнился вчерашний вечер со всем бредом, который был высказан Фальке. «О, надеюсь, он был достаточно пьяным, чтобы это просто не запомнить», - с досадой подумал Андрей. И в этот самый момент он понял, что находится в принесенном Вайссером свертке.
- Вы же у меня это всё забрали… зачем теперь? Вчера ты говорил, что не можешь взять с собой пленного, а сегодня собираешься вернуться в штаб с советским офицером?
- Ты большье не вернешься в плен, - сообщил Фальке, задумчиво глядя в окно, за которым снег еще казался синим в предрассветных сумерках. – Двигайся быстро. У нас мало времьени.
Ничего не понимая и гадая, что задумал фриц, Андрей кое-как собрался. Затем они с Фальке сели в автомобиль и поехали прочь из Подледного.
Летчик не понимал ничего. Искать какое-то положительное объяснение происходящего он боялся, а негативным могло быть только одно. И внезапно Фальке дал повод склониться именно к нему: они достигли очередного немецкого КПП, и тут, хоть гестаповец и вышел из машины для переговоров с местной охраны, кое-что из его переговоров с солдатами Андрей услышал.
«Он везет русского на расстрел, - летчик повторил про себя данное Фальке объяснение. – Дьявол, ну почему же так страшно? Умирать надо достойно. Наверное, Фальке действительно не может поступить иначе. Я просил за Ивана, чтобы его, если нет возможности отправить в лагерь, хотя бы расстреляли, а не повесили. А Фальке переложил это на меня самого…»
Казалось, ехали они целую вечность. Наконец, миновав очередной КПП, автомобиль остановился у края поля, с противоположной стороны от которого виднелась черная стена леса.
- Выльезай из машины, - велел гестаповец.
Андрей подчинился, чувствуя, как холодеют и перестают слушаться ноги. Он был уже практически уверен насчет своей дальнейшей судьбы.
- Ну что, приехали, что ль? – спросил он. – Здесь...?
- Да, - кивнул Фальке. – Дальше я не могу – там ваши.
- Хорошо, - печально согласился Андрей. Смысл того, что затем произнес Вайссер, дошел до летчика не сразу. А когда дошел – показалось, что вчерашний хмель не выветрился, а только усугубился.
- Я хотьел еще побыть здес, закончьит свои дела. Но менья срочно отзывают в Берлин, - говорил Фальке. – Я не знаю, кого пришлью после менья, а я у тебья в долгу. Можьет быт, я потом и не прощу себье того, что делаю сейчас. Чтобы совьест моя была чиста, сдьелаем так: я верну тебье твой пистолет и отдельно патроны. Дойдешь до леса – зарядьишь. Это трудный лес. Там бурелом и болота, он почти непроходьим, но зато блезлюдьен и по нему можно дойти на ту сторону. Есльи ты дойдешь, будьешь жит. Если утоньешь в трясине – значьит так тому и быть. Я не могу тебье помочь больше.
- Ты… - Андрей не поверил тому, что собирался произнести, - ты меня отпускаешь? Чёрт…. Я знал, что ты сумасшедший, но чтобы настолько…
- Идьи, - кивнул Фальке. – А своим я расскажу, что застрельил тебья при попытке к бегству.
Чёрный метнул на него быстрый взгляд: на мгновение подумалось, что Фальке обманет и расстреляет. Слишком уж невероятной была ситуация. Андрей прогнал эту подлую мысль.
- Ну…. Значит, пришло время прощаться?
- Да, - кивнул немец.
…Андрей вдруг отчетливо осознал: всё. Теперь – действительно всё. Больше не будет допросов, бесед, врага, неожиданно ставшего другом, и даже этих странных не то воспоминаний, не то галлюцинаций, вызванных чересчур крепким алкоголем… Хотя нет. Они ведь начались задолго до раздобытой Фальке бутылки.
И внезапно пришло безумное, пугающее ощущение: уходить нельзя! Так уже было! Он уже уходил. После этого всё покатилось под откос. И была рана и чахотка, и такая ранняя безвременная смерть. Всего этого могло бы не быть – если бы он остался. Но… Сейчас остаться нельзя. Негде.
- Значит, до встречи, - сказал Андрей вслух. – До встречи… после войны.
- После войны? – в глазах Фальке неожиданно мелькнула непривычная грусть. – Я согласьен. Если доживьем.
- Доживем, - решил подбодрить его Чёрный. – Я к тебе еще в Берлин в гости приеду.
- Буду рад тебье, - улыбнулся немец. – Я живу на Клайаллее.
- Клайаллее, - эхом повторил Андрей.
Затем они простились. Андрей, глядя уже только на темную полосу леса, направился прочь от Фальке, не оглядываясь.
Гестаповец провожал его взглядом. Затем вытащил пистолет и выстрелил.

…Легкий характерный щелчок взведенного пистолета заставил Андрея похолодеть. Фальке не должен выстрелить, он обещал, он не обманет.
Тишину разорвал выстрел. На мгновение Чёрному показалось, что это конец, но… Он не выдержал и оглянулся. Немец стоял там же, где они простились, уже опустив пистолет.
«В воздух», - понял Андрей. От сердца немножко отлегло – хотя теперь тяготило другое...
Ничего. Будет еще «после войны». Клайаллее. Он запомнил.
Лес, как и предупреждал Фальке, был глухим и трудно проходимым. Вступив в черту деревьев, Андрей зарядил пистолет и сразу почувствовал себя намного увереннее. Теперь надо было держаться юго-востока и непременно дойти. После рокового падения с высоты, после гестаповского плена погибнуть в каком-то лесу? Как бы не так. Да и по отношению к Фальке это было бы скотством. «Сумасшедший, - думал Андрей. – Он и впрямь это сделал. Я такого и представить не мог, когда в шутку предлагал меня отпустить. Что теперь будет, если про его выходку узнают? Нет. Не должны узнать. Теперь всё будет хорошо. Просто странная дружба была настоящей. Просто враг – это точно такой же человек, которого война кинула на противоположную сторону. Зло – это только сама война».
Идти было тяжело. Андрей все время проваливался в глубокий снег, перебирался через поваленные деревья, шел по сломанным веткам. Он вымотался очень быстро, но не хотел останавливаться. Только под вечер, почувствовав, что еще немного, и от усталости он просто упадет, Чёрный наконец решился на привал. Он наскоро соорудил себе нечто вроде шалаша – благо, материала в округе было хоть отбавляй - развел небольшой костер. Дав себе твердое обещание не спать, он прикрыл глаза на пару минут…

Мысли перенеслись куда-то очень далеко, вдруг оказавшись в неведомом, незнакомом, разрушенном войной городе. Андрей шел по его улицам, оглядываясь по сторонам. Одиноко торчащие, обгорелые, как будто обгрызенные стены разбомбленных домов. Едкая гарь пожарищ, которые полыхали там и тут. Под ногами – мусор, пыль, камни, гильзы, куски металла. Андрею не доводилось видеть такое вблизи. В жизни он ни разу не бомбил мирных поселений, зато немцы делали это с русскими городами.
Андрей поймал себя на том, что он знает, что находится именно в немецком городе. Но кругом сновали люди в знакомой форме, то и дело летчик замечал даже знакомые лица - это была его часть, непонятно почему занимавшаяся разбором завалов.
Он шел дальше, пока под ногами не захрустела стеклянная крошка. Перед Андреем было еще одно здание, первый этаж которого некогда был огромной витриной. Там, внутри, находились перевернутые и поломанные столики, опять же – мусор… Больше всего это походило на бывшее кафе.
Чёрный поднял взгляд – и сердце у него замерло. «Клайаллее» гласила покореженная вывеска, чудом удержавшаяся на углу дома. Тогда, наконец, Андрей понял, где он и что происходит. Он быстрым шагом направился вдоль разоренного кафе к противоположному концу улицы.
Небольшой светлый домик чудом сохранился среди всеобщего хаоса. Изящный, несколько старомодный, он выглядел белым пятном на фоне серо-черных развалин. На мгновение мелькнула надежда – вдруг повезло?
Но нет. Внутри дома царило то же запустение, что и на улице. Щепки от мебели, следы многочисленных сапог на полу - там уже побывали. Возможно, искали хозяина, ведь он гестаповец, их не щадят. И где же тогда он, где Сента, где Катрин? Неужели их всех…. Нет! Он продолжил осматривать дом, пока его взгляд не привлек бурый квадратик на полу. Летчик наклонился и поднял находку – это была известная ему фотография. Фальке показывал ее там, в Подледном. Только края ее теперь потемнели и свернулись, с них капала кровь. «Это его кровь, - вдруг с ужасом осознал Андрей. – Но нет, он должен быть еще жив».
Алые капли падали на пол, и постепенно из них образовалась дорожка. Андрей машинально последовал по ней, пока она не уперлась в стену. Летчик осмотрелся и увидел рычаг, за который и потянул. Кусок стены отъехал в сторону, Андрей смог продолжить путь.
Подземный ход привел его в другое здание, разрушенное бомбежкой почти до основания. Там не было ничего, кроме развалин. Андрей вгляделся в висящую здесь пыльную дымку и вдруг заметил среди битых камней руку в неуместно белой перчатке. Летчик кинулся туда. Камни откидывались на удивление легко, и он нашел того, кого искал.
У Фальке была разбита голова, и он лежал в луже собственной крови. Однако он был жив – хоть и без сознания.
Андрей не сомневался ни секунды: забрать Фальке, доставить в часть, выдать за мирного жителя… Стоп. На гестаповце была форма. Слишком характерная, слишком узнаваемая. Бельмо на глазу любого, кто ее увидит.
Андрей принялся раздевать Фальке. Стянул с себя куртку, накинул ее на немца. Так было лучше, в части будет легко что-нибудь наплести. Он его вытащит отсюда. Обязательно.
… До самого вечера Андрей просидел возле постели Фальке, лишь ненадолго меняясь с Юрием Анатольевичем, который почему-то всё знал и не удивлялся происходящему. Наконец немец начал приходить в себя. Он открыл глаза… Андрей еще ни разу не видел такого взгляда. Непривычно было видеть его таким, слишком это не вязалось с тем Фальке, которого он знал.
- Фальке, что с тобой? – спросил Андрей. Тот не отозвался. В его руках откуда ни возьмись оказалась алая повязка с ломаным крестом, который нацисты носят на рукавах. Фальке прижал ее к губам и ничего не отвечал…
Андрей с болью смотрел на человека, который успел стать ему другом, а теперь потерял всё, во что верил. Война, в которой ценой долгожданной, необходимой, выстраданной победы стала всего лишь сломанная жизнь одного вполне конкретного немца. Друга.
Позже Фальке стоял у окна, глядя на разрушенный город. Затем он обернулся, холодные голубые глаза недобро блестели. Андрей хотел было окликнуть его, но не тут-то было, голос не слушался, двинуться было невозможно. Лётчика охватил ужас. Фальке тем временем приблизился к нему, потянулся к пистолету, висевшему в кобуре на поясе Андрея, и забрал его. Хищно улыбнувшись, он выскользнул из комнаты.
В этот момент паралич отпустил летчика. Тот вскочил на ноги и бросился следом за немцем. Чуть было не споткнувшись об убитых людей, Андрей увидел на груди каждого из них кровавую круглую рану и понял, что их убил Фальке. Времени думать не было – надо было бежать дальше.
И снова были трупы, их становилось всё больше, помимо русских военных стали попадаться немецкие. Андрей не разбирал дороги, не присматривался к тому, что происходит вокруг. Странно, он не винил немца, не горевал об убитых, лишь корил себя за то, что не смог удержать Фальке.
…Он опоздал. Он выбежал на крышу какого-то огромного здания в тот самый момент, когда прозвучал выстрел. Солдат с алым советским знаменем повалился вниз, Фальке опустил руку с пистолетом. Андрей испытал страх – но не за знаменосца. Теперь Фальке не вытащить. Не спасти.
- Фальке! Да что ты творишь! – закричал Андрей – и всё вокруг внезапно замерло.
- Мое время кончьилос, - немец наконец-то заговорил. Он приблизился к летчику и протянул пистолет. - Андрей. Я не хочу оказаться в вашьем плену. Мнье больше некуда идти. Помогьи мне, пожалуйста. Убей сам.
Нет, только не так. А как еще?
Чёрный взял пистолет. Всё правильно. Война окончена. Фальке убил знаменосца – его даже не выпустят из здания. Его просто разорвут. Слишком поздно. Придется довести дело до конца.
– Прощай, – слово повисло в воздухе. Андрей вскинул руку. Еще один взгляд. Последний. Глаза в глаза. Спустил курок. Все. Теперь точно все.
…И в этот момент проснулся.



Глава 12. Весенний ветер

…Отдача от выстрела была такой сильной, что Андрей содрогнулся всем телом. Это его и разбудило. В первое мгновение летчик не сумел осознать, где он находится. Москва? Часть? Барак в Подледном? Или уже Берлин?.. Но нет. Глаза различили лишь переплетение веток в полумраке. Шалаш. Вот теперь Андрей вспомнил, что происходило накануне, и наконец понял, что выстрел ему приснился.
Огонь почти погас, в шалаш прокрался весьма недобрый холод. Андрей почувствовал, что начинает дрожать. Да еще от проклятого сна отделаться не удавалось. Увиденное давило и беспокоило, пугало безысходностью, мозг упрямо возвращался к случившемуся и искал способы не выстрелить.
- Хватит, - велел Андрей вслух самому себе, но в этот самый момент вдруг осознал, что за ненадежными стенами шалаша раздаются не слишком уместные для леса звуки – человеческие голоса.
Теперь уже до костей пробрал не холод, а страх. Еще не хватало нарваться на немецкий патруль!
Но опасение не оправдалось. С несказанным облегчением Черный понял, что, во-первых, говорят по-русски, а во-вторых, один из голосов хорошо ему знаком.
- Эй, ребят! Не стреляйте, я свой! – крикнул он, выбираясь из шалаша, и на всякий случай поднял руки – чтобы кто-нибудь ненароком не надумал пустить в незнакомца пулю.
- Андрюха! Опять ты? – память не подвела – голос и правда принадлежал знакомому. И вот теперь Василий, сержант, с которым Андрею уже приходилось сталкиваться, узнал его и опустил оружие.
- Опять я, - отозвался Чёрный. Теперь можно было расслабиться – свои его признали и стояли, посмеиваясь.
И было с чего. За несколько месяцев до подледненской операции Андрей попал в знатную передрягу. И хотя он чудом ушел из нее невредимым, в процессе он потратил столько топлива, что до аэродрома попросту не дотянул. Спрятав самолет в лесу, они с Женькой пешком отправились обратно в часть. По дороге столкнулись с патрулем, тогда и познакомились с Василием. Помнится, он знатно посмеялся над бредущими на своих двоих героями-летунами.
Теперь ему было еще веселее:
- Что же у тебя вечно проблемы с топливом? Кстати, а где Женька-то?
- Женьки в этот раз со мной не было, - Чёрный не собирался вдаваться в подробности и тем более рассказывать про плен. Версия о повторении осенней истории его устраивала более чем. – Вась, подкинете до части, как в прошлый раз?
- Да что уж с тобой делать, - беззлобно фыркнул тот, - подкинем…

…Патруль не знал о том, что Андрей пропадал пару месяцев. А вот на родном КПП это было известно. На Чёрного смотрели так, точно он вернулся по меньшей мере с того света. Летчика начала глодать неприятная мысль, что его правда может показаться окружающим не слишком-то убедительной. Некстати вспомнился и Вадим Поляков – возьмется за расследование обстоятельств он или ему подобный – и пиши пропало, дружба с гестаповцем аукнется всерьез, в ее «политическую нейтральность» никто не поверит.
- Товарищ старший лейтенант... – голос одного из встречных солдат вернул Андрея к реальности, - вы живы?
- Нет, вам показалось, - улыбнулся Чёрный. Солдат, сообразив, что ляпнул глупость, сконфуженно улыбнулся.
А на аэродроме Андрея встретил сам Юрий Анатольевич. Он ничего не спрашивал и ничего не говорил – просто сгреб сына в объятия. Никакого Полякова поблизости не было. И это радовало до безумия.
…О том, что на самом деле произошло в небе над Подледным и затем в плену, Андрей рассказывал несколько позже, когда пришел в себя, согрелся и наконец почувствовал себя человеком. Описание воздушного боя далось ему легко. С пленом вышло намного сложнее, однако врать Юрию Анатольевичу Андрей не собирался. Выложил всё как есть, от первого и до последнего слова.
Полковник Антонов выслушал его внимательно, не перебивая. Затем сидел, задумчиво крутя в руках портсигар, и обдумывал услышанное – тогда уже Андрей не рискнул задавать вопросы. Наконец, после длительного молчания, Юрий Анатольевич вздохнул, покачал головой и сказал не то в шутку, не то всерьез:
- Ну что же. Друзей ты всегда умел заводить. Ладно, я тебя понял. Ты только не рассказывай никому. Другие не поймут.
- Я знаю, - просиял Андрей. Ничье больше понимание ему, в принципе, и не требовалось.

…Разбирательства по поводу плена не последовало. Круговая порука действовала – никто не выдал Андрея, Юрий Анатольевич прикрыл. Повезло. Теперь вновь потянулись военные будни. Вылеты, воздушные столкновения, а иногда затишья и перерывы. Бывал риск, бывали и удачи – всё как всегда, словно никогда не существовало никакого Подледного. Правда, теперь с Андреем летал новый стрелок, но это было не страшно. Юрий Анатольевич знал наверняка, что Женька с Татьяной добрались до штаба Завьялова, теперь это знал и Андрей.
Вновь встретиться братьям довелось только через год, когда блокада Ленинграда была наконец-то снята. Советские войска, находившиеся по ту и по эту сторону, соединились. К регулярной армии примкнула и часть Завьялова, потерявшая свое значение в качестве партизанского штаба.
Где-то в те самые дни Андрей и дождался встречи, которая внезапно оказалась не слишком-то дружелюбной. Женька держался, точно чужой. Сухо поздоровался, не подал руки. Татьяна тоже смотрела злобным зверьком. К Андрею вернулось неприятное, но уже позабытое чувство, которое он испытывал когда-то в бараке, когда все вокруг считали его предателем.
Женька не задавал вопросов, а Андрей не находил слов, чтобы с ним объясниться. К счастью, на выручку пришел Юрий Анатольевич. Оттащив младшего сына в сторону, он о чем-то долго с ним говорил. Когда Женька вернулся, лицо его посветлело, и он наконец-то поговорил с братом по-человечески. Впрочем, теперь уже Андрей никак не мог отделаться от неприятного осадка – его счел предателем человек, который по идее знал его лучше, чем кто угодно другой, исключая разве что Антонова-старшего.
Примерно в то же время Андрей впервые в жизни увидел Вольфганга Хаймлиха. Странный долговязый партизан с нерусским выговором, отдаленно напоминающим акцент Фальке, очень быстро привлек внимание летчика. Когда же Юрий Анатольевич встретил этого незнакомца как старого друга, всё встало на свои места.
И сразу же Хаймлих стал резко неприятен. Андрей поначалу не задумывался над тем, откуда это взялось. До тех пор, пока в один прекрасный момент не оказалось, что антипатия эта более чем взаимна.
- Вольфганг рассказал мне о тебе и о том гестаповце, с которым ты сдружился. Последнего он ненавидит – и у него есть на это основания, - сказал как-то полковник Антонов. – Вольф не стал бы доносить на тебя, но мне свое мнение высказал – мол, разбирайся с сыном сам. Я объяснил, что ты не предавал. Я надеюсь, он мне поверил.
...Ишь ты, какое отношение к предателям. И это у того самого Вольфганга, который сообщил о колонне. Который помог бежать Женьке – за это спасибо, конечно. Который стоял за покушениями на Фальке и за убийствами некоторых других. Своих, как ни крути. «И кто же после этого предатель? – думал Андрей. – Не знаю, на чьей он стороне, но я бы предпочел иметь Фальке врагом, чем другом – этого Вольфганга…»

…В скором времени уже никто не сомневался в победе Советского Союза. Немцы не просто отступали, их гнали из страны, а затем продолжили гнать и за ее пределами.
В конце сорок четвертого года полк Андрея был передан шестнадцатой воздушной армии. Полное поражение Германии к тому моменту было только вопросом времени, а Победа, за которую было отдано столько сил и жизней людей, уже сияла на горизонте. Оставалось совсем немного.
Война вышла за пределы Советского Союза. Освобождение Польши, других стран, наконец – граница самой Германии. Теперь уже до Берлина стало ближе, чем до Москвы.
Андрей не мог не радоваться тому, что скоро закончится война и что финал ее будет именно таким. Казалось бы, эту радость ничто не должно было омрачить, однако…
Чем ближе советские войска подходили к Берлину, тем чаще Андрею вспоминались времена плена. В голову лезли бесконечные вопросы. Фальке. Что с ним сейчас? Жив ли он еще? Как переживает то, что поражение так близко? Впрочем, Чёрный бы не удивился, узнав, что гауптштурмфюрер до сих пор верит в возможность своей победы. С него бы сталось.
А Берлин был все ближе и ближе. Иногда нет-нет да и вспоминался давний сон, и тогда вдруг откуда-то из подсознания выползал суеверный страх, что видение оживет и станет явью. Андрей не хотел повторения этого в жизни. За то, чтобы победа совершилась, было заплачено немыслимым количеством пролитой крови друзей и врагов – и более того, расплата продолжалась. Пройдя войну, Чёрный научился ценить человеческие жизни, как никогда прежде. А Фальке был не просто человеком – он был другом. Хоть и на стороне врага.
До Берлина оставался последний рывок. Клайаллее. Андрей помнил.
25 апреля 1945 года советские войска форсировали реку Хафель и замкнули кольцо окружения вокруг немецкой столицы. Врага загнали в угол. Он огрызался, истекая кровью, но, даже зная, что ничего уже не изменится, всё еще не сдавался.
Природа быстро оживала после не слишком суровой зимы. В кристально чистом небе сияло солнце, радостный весенний ветер разносил чарующий аромат цветущей сирени. Им не было никакого дела до рвущихся на земле снарядов и бомб, летящих на гибнущий Берлин.
Андрей участвовал в бесчисленном количестве вылетов. И каждый раз, возвращаясь с очередного задания, повторял точно заклинание, точно молитву: «Фальке, надеюсь, я сегодня не пролетал над Клайаллее. А если пролетал, то не задел твоего дома. А если задел, то в этот момент там не было ни тебя, ни Сенты, ни Катрин…»
Ему просто очень хотелось, чтобы фон Химмельштайны пережили эту войну.
28 апреля советские войска подошли к рейхстагу. Война закончилась через десять дней безоговорочной капитуляцией Германии.
И снова был одуряющий запах сирени в разрушенном, сожженном городе. «Пока не видел мертвым – считай, что живой», - вспомнились слова Игоря. Летчик мысленно поблагодарил за них давно ушедшего друга. Сейчас они были как нельзя кстати.
Андрей побывал на Клайаллее. Он нашел только руины и ветер. Сон не сбылся. Судьба Фальке Вайссера оставалась неизвестной.

Прошло некоторое время. Уже в последние месяцы войны Андрей слышал краем уха, что в случае поражения военные преступники предстанут перед судом. Тогда он не придал значения этой информации, так как она потерялась в череде более насущных проблем, но осенью 1945го суды действительно начались. Международный военный трибунал работал в Нюрнберге. Сначала через него прошли выжившие высшие государственные и военные деятели нацистской Германии. Часть из них была приговорена к смерти, другая к огромным срокам заключения. Организации, которые некогда возглавляли эти люди, были объявлены преступными – и гестапо было одной из них.
Суды над нацистами - уже менее громкие и не над столь значимыми фигурами - продолжались дальше.
…Ранней весной 1947 года Андрей шел по городу, всё еще удивляясь тому, как быстро здесь отступает зима. Повсюду, где было возможно, пробивалась трава, на деревьях разворачивались первые листья. В лицо дул ветер, но это было только приятно.
Чёрный прогуливался отнюдь не праздно. С собой у него было срочное письмо к Юрию Анатольевичу, а тот присутствовал на очередном судебном заседании в качестве неофициального наблюдателя от НКВД. Несмотря на смерть Полякова, полковник Антонов нисколько не растерял свои связи в этих кругах.
Андрей не впервые заходил на подобный суд. Охрана его уже запомнила и пропускала безоговорочно – не приходилось возиться с пропуском. Вот и на сей раз Чёрный запросто попал в зал суда, где уже подходило к концу заседание.
Андрей вошел ровно в тот момент, когда присутствующие поднялись, чтобы выслушать приговор. Из-за количества людей сразу стало сложно что-либо разглядеть. Лётчик принял решение остановиться, подождать, пока приговор объявят, а затем уже продолжить поиски отца.
Судья медленно зачитывал список званий, имен и фамилий. Андрей не особенно вслушивался, занятый совершенно другими мыслями.
«…Штандартенфюрер Олдрис Венцель, оберштурмбаннфюрер Бартолд фон Рихтгофен, штурбанфюрер Хенрик Кантор, штурмбанфюрер Фальке Вайссер фон Химмельштайн… за преступления против мира… убийства и жестокое обращение с военнопленными и военнослужащими… без военной необходимости… приговариваются к казни через повешение».
…Это было похоже на удар электрического тока. У Андрея перехватило дыхание. Он знал, что их ловят. Он знал, что некоторых из них приговаривают к смерти. До сего момента Чёрный не задумывался над сутью происходящего. Нюрнбергский процесс называли торжеством справедливости, и Андрея это определение устраивало - раз их судят, значит, они заслужили. Но когда в смертном приговоре прозвучало имя Фальке, всё встало с ног на голову. Фальке верил. Фальке сражался и рисковал жизнью за дело, которое считал правым. Он ошибался – но разве он был преступником, заслуживающим повешения, казни – да еще позорной? «Расстрел у нас только для офицеров», - сказал когда-то Фальке. Но в отношении его самого никто не собирался соблюдать это правило. Почему же? Андрей еще не понимал.
- Андрей, вернись ко мне, - с добродушной насмешкой позвал Юрий Анатольевич, но затем ему пришлось трясти сына за плечо прежде, чем тот наконец очнулся. – Ты о чем так всерьез задумался? О, да на тебе лица нет. Что случилось?
Андрей посмотрел на него шальными глазами и протянул письмо.
Чёрный не помнил, как оказался на улице. Теплый весенний ветерок вдруг стал обжигающим. Андрея едва ли не лихорадило. Мысли в голове путались.
- Юрий Анатольевич, - лётчик наконец собрался с духом, чтобы озвучить наболевшее. – Я сейчас слышал, как объявляли приговор. Одно из имен, помянутых в нем, мне хорошо знакомо. Слишком хорошо. Это тот самый гестаповец из Подледного – Фальке Вайссер, помните, я рассказывал.
Антонов-старший посмотрел на него искоса.
- Ах вот оно что, Андрюш. Жалеешь, что не можешь отблагодарить его за свое освобождение?
- Да нет, - замотал головой Чёрный. – Дело-то не в этом. Я просто знаю его. Ну, не заслужил он такого. Это несправедливо. Или я просто не вижу, в чем тут справедливость?
- Ну как же, - возразил полковник, - он гестаповец, военный преступник. Он бесчеловечно расправлялся с людьми – теперь расправятся с ним. Всё верно, всё заслуженно. Доказательства неопровержимы. Есть документы, есть свидетельские показания. Вольфганг многое рассказал сегодня на суде – он выступал свидетелем от обвинения.
- Опять Вольфганг, - чуть не плюнул с досады Андрей. – Уж этот бы помолчал. Фальке своих не предавал в отличие от него. Но Вольфганг почему-то герой, а Фальке…
- Слушай, сын, - Юрий Анатольевич даже остановился. – Следил бы ты за тем, что говоришь. Вольфганг нынче в чести, а за твое сочувствие осужденному нацисту по головке не погладят.
- Да плевать мне на это, - честно признался Андрей. – Я когда-то гестаповцу этому сам желал в петле болтаться. Теперь жалею. Кто же знал, что вот так слова мои сбудутся, когда я сам буду хотеть уже ровно противоположного. Несправедливо это. Даже не расстрел... В голове не укладывается. И я ничего не могу поделать.
- Увы, не всё в наших силах, - вздохнул Юрий Анатольевич. – Ну, что ты на меня так смотришь?
- Юрий Анатольевич, помогите мне с ним увидеться, - чуть не взмолился Андрей. – Вы же можете, я знаю. Пожалуйста. Хотя бы это.
- Андрей, это рискованно, - попытался возразить Антонов, но поймал взгляд сына и осекся. – Ладно. Раз это для тебя так важно… Нет, я тебе ничего пока не обещаю. Я попробую.
- Спасибо, - грустно улыбнулся Чёрный.

..Время неумолимо отсчитывало часы. Часы до казни. Часы до встречи – Андрей был уверен, что Юрий Анатольевич сдержит обещание.
Летчик не знал, что он сделает, что скажет. К тому же у него оставалась маленькая надежда, что это окажется не тот Фальке – ведь звание, произнесенное в приговоре, отличалось от того, в каком Андрей знал фон Химмельштайна. Но с другой стороны, за прошедшее время Фальке могли повысить.
Раздался звонок телефона. Юрий Анатольевич переговорил с кем-то, затем обернулся к Андрею.
- Вечером сможешь его увидеть.
- Спасибо, - искренне поблагодарил Андрей. – А когда назначена казнь?
- На десять часов утра, - отозвался Антонов.

Тюрьма оказалась серым неуютным зданием с высоким забором, решетками на окнах, охраной на каждом повороте. Нацистов стерегли бдительно.
Андрея провели в какую-то комнату, разгороженную решеткой – очевидно, здесь и проходили свидания с заключенными. Велели ждать.
Минуты ползли с черепашьей скоростью. Андрей едва ли мог сказать, сколько именно прошло времени - пара мгновений? Часов?
Наконец по другую сторону решетки открылась дверь, в которую вошел человек с сомкнутыми за спиной руками.
Узнать его было трудно. Он постарел, хотя на деле по сравнению с прошлой встречей ему добавилась от силы пара-тройка лет. И раньше тонкие черты высохли, стали острыми, а выражение лица практически застыло в маску. Под глазами и в уголках рта залегли тени. Прежней осталась только идеальная выправка. Прямую спину пережитое не согнуло – но наверняка вознамерилось сломать.
- Фальке, - выдохнул Андрей, инстинктивно поднимаясь навстречу вошедшему. Юрий Анатольевич, стоявший позади, что-то сказал охранникам и вывел их за собой. Бывший пленник и бывший гестаповец остались один на один.
Синие холодные глаза смотрели вопросительно, не узнавая.
- Здравствуй, - проговорил летчик. Подумал и зачем-то добавил приветствие еще и на немецком.
На мгновение во взгляде немца промелькнул огонек и неожиданно оживил почти восковое лицо. Легкая, но все-таки заметная улыбка растянула губы Фальке:
- И тебье здравствуй.
Андрей взялся руками за прутья. Он улыбался, сам не зная чему – этот забавный акцент нисколько не изменился со временем. А смотреть на Фальке было горько – и потому, что в последний раз, и потому, что гестаповец выглядел так, точно методы союзников совершенно не отличались от методов его собственного ведомства. Андрей не знал, с чем Фальке довелось столкнуться во время плена, но выводы просились сами.
- Слушай… Это глупо, конечно, но, кажется, я по тебе соскучился, - ничего более наивного в этой ситуации Чёрный сказать не мог. Но он просто не знал, что говорить. Он должен был радоваться победе, окончанию войны – а он почему-то хотел назад, в сорок третий, на допрос этого наглого и самоуверенного фрица.
- Тебье придется скучьат намного дольшье, - ровно произнес тем временем Фальке. Улыбка уже исчезла с его лица, огонек в глазах угас. Теперь эти некогда зоркие глаза хищника смотрели, как будто не видя, куда-то далеко, сквозь Андрея – и в никуда.
- Да, придется, - тихо отозвался летчик. Фальке был убийственно, слишком страшно спокоен для приговоренного к смерти. Самому Андрею до такого спокойствия было далеко. Ему еле удавалось справиться даже с собственным голосом. – Я не хочу сейчас думать об этом. Я вижу тебя снова, и я рад этому, Фальке.
- А ты быль прав, - невпопад отозвался немец. – Помньишь, мы спорильи, кто выиграет? Ну вот, все стало, как ты говориль. Мы поменьялис местами, это забавно.
- Да уж, поменялись… Только я не могу тебя отпустить, - вздохнул Андрей.
- Не страшно, - покачал головой Фальке. Взгляд его потемнел. – Мне всье равно некуда идти.
- Фальке, - Андрей в тревоге вскинул голову. – Что значит – некуда идти? Ты же не хочешь сказать, что твоя семья… Сента, Катрин… – на мгновение ему стало страшно. Но к счастью, прозвучавший ответ не содержал того, чего летчик боялся услышать.
- Они будут жить. Они в бьезопасностьи.
- Где они? – спросил Чёрный.
- Я не могу тебье сказат больше, - покачал головой Фальке, обводя взглядом помещение. Андрей понял.
- Не бойся. Ты можешь говорить здесь. Не думаю, что нас слушают.
- Зачьем тебье? – тихо спросил фон Химмельштайн.
Повисла пауза. Лётчик медлил с ответом, потому что, честно говоря, он и сам не особенно понимал, зачем. Возможно, затем же, зачем искал в Берлине Клайаллее, а потом ходил удостовериться, что дом Фальке опустел прежде, чем был захвачен или разрушен. А еще затем же, зачем была забыта рыжая Машка, красавица из авиационного лазарета. Обещание, данное последней, Андрей выполнил – вернулся живым. Вот только не к ней. Ожидая сегодняшней встречи, Чёрный думал о том, нет ли возможности вытащить Фальке, и кое-что даже пришло ему в голову, однако смерть фон Химмельштайна всё еще оставалась наиболее вероятным исходом. От этого становилось больно, но еще было страшно за Сенту – стоило лишь представить, что приходится переживать ей.
- Я хотел бы помочь им, - наконец подобрал слова Андрей. – Приглядеть. Если вдруг что-то понадобится. Я должен сделать хоть что-нибудь для тебя, ведь я в долгу.
- Вот как, - задумчиво кивнул Фальке. – Хорошо, я скажу тебье. Наклоньис ближе, я скажу тихо.
- Спасибо, что веришь, - поблагодарил Андрей, выслушав и запомнив адрес и новые имена. – Если понадобится, я буду там, рядом. И помогу. Но есть еще ты – здесь и сейчас. Неужели с тобой всё так и кончится?
- Для менья всё уже кончьилос, - глухо отозвался Фальке.
- Послушай, ну а если я скажу, как ты обошелся со мной? Если Хаймлих, который свидетельствовал против тебя, изменит свои показания? Я понимаю, времени совсем мало, но попробовать хоть что-то… ты, главное, подтверди, если это всплывет, хорошо? Слышишь меня?
Во взгляде Фальке отсутствовало какое-либо выражение.
- Германия мертва, - проговорил он. – Всье, чем я жил, умьерло. Зачьем мне спасать себья? И ты не рискуй. Мне это ужье не нужно.
- Зря ты так. Война позади, - Андрею хотелось взять немца за шиворот и хорошенько встряхнуть, чтобы тот прекратил хоронить себя заживо. – Жизнь продолжается. Я понимаю, что Рейх, в который ты верил, больше не существует. Это больно, так бывает, но что же теперь делать? Знаешь, я много раз терял тех, кто был мне близок и дорог. Я думаю, это сопоставимо, потому что эти раны не отменит никакая победа. Мне больно, я чувствую свое бессилие что-то изменить, но это же не повод гибнуть самому! Рейха нет, но Германия жива, ты еще можешь ей послужить…
Фальке в ответ только покачал головой.
– Я видьел, что стало с нашьими городами. Я видьел, как обходились с нашьими людьми. Нашу землю подельят побьедители, а выживших уничтожат. Хватьит, Андрей. Я начьинаю думать, что лучше бы тебье было не знать о том, что я здьес. Ты только мучайешь и меня, и себья. Забудь всё это скорьее и живьи дальше. Можьет быт, то, во что верьишь ты, не разобьется вот так, как у менья.
Андрей вытер лоб ладонью.
- Фальке…
- Уходьи, - тихо сказал гестаповец. – Вы побьедили, чтобы жит. Уходьи и живи.
- Зачем ты так, - с горечью произнес Чёрный. – Забудь… кажется, кое-что забыл ты. Той ночью я был пьян и вспоминал то, во что сам не поверил уже с утра. Но сейчас мне кажется, что дело было вовсе не в твоей «водке». В любом случае вспомнил ли я тебя через столетия после предыдущей встречи или познакомился только здесь – ты мне дорог. А ты говоришь так, словно…
- Через стольетия, говорьишь, - повторил Фальке. – В таком случае тебья не должно огрочьат, что я буду повьешен. Мы встретьимся снова и узнаем друг друга, не так ли?
- Так, - у Андрея внезапно защипало глаза, и он поспешно улыбнулся, чтобы это прекратилось. – Непременно так, Фальке.
- Только не падай больше в ёлку, - лукаво добавил немец.
- А ты бей полегче, - Андрей всё еще улыбался. Он уже слышал стук в дверь у себя за спиной – это означало, что время встречи подошло к концу. Это означало, что, скорее всего, Фальке он больше не увидит никогда.
- Я постараюсь, но у менья тяжелая рука, - извиняющимся тоном сказал гестаповец. А затем уже совсем другим, обреченным, спросил короткое. - Тебье пора?
- Да, - кивнул Андрей, ощущая себя в каком-то дурном и мучительном сне. Бесполезно. За Фальке бесполезно даже заступаться – с него станется отрицать всё, что может его оправдать, и отправиться на эту никому не нужную смерть. А он-то думал, что закончится война, и люди больше не будут гибнуть просто так. Но всё вышло гораздо сложнее. Кто-то еще не напился крови. – Значит, это действительно всё?
Фальке открыл было рот, чтобы попрощаться, но в этот момент вспомнил что-то. Он расстегнул рукав и достал оттуда небольшой сверток алой ткани, который и протянул Андрею через прутья.
- Возьмьи это на памьят обо мне, - попросил фон Химмельштайн. – У менья больше ничьего нет.
Андрей развернул сверток. Это оказалась нарукавная повязка Фальке с черным крестом на белом круге.
- До встречи, - тихо произнес летчик.
- Прощай, - отозвался немец.

…Казнь была назначена на утро. Фальке, кажется, так и не заснул в ту ночь, но воспоминания настолько завладели им, что большой разницы между ними и снами уже не было. Все то, с чем довелось ему столкнуться в своей жизни, проносилось перед глазами, столь реальное и столь недостижимое, что только и резало по сердцу, будто острейшим ножом.
…Пир во время чумы. Последний светский прием в Берлине, на котором присутствовала чета фон Химмельштайнов. Грохот артобстрелов разносился над городом все чаще и чаще, однако эта ночь выдалась тихой. Здесь, в изящной комнате, где играла музыка и лилось вино, казалось, что всё остается как прежде, но Фальке ни на мгновение не оставляли гнетущие мысли. Он вышел на балкон с бокалом, достал сигарету, закурил. Вместо того, чтобы ненадолго расслабиться, он вновь и вновь думал только о проигранной войне, о почти опустевшем обреченном городе, о своих, которые всё чаще бежали, не желая принимать безнадежное сражение с наступающим врагом.
Казалось, еще совсем недавно он не мог и представить себе, что всё обернется именно так. Он был из тех молодых людей, которых приучили верить в то, что вновь победить Германию не удастся больше никому. Что великая страна наконец выбрала самый правильный путь, который неизбежно должен был привести ее к процветанию. У Фальке не было ни единого шанса усомниться во всем этом, поэтому всё происходящее с ним, что хоть как-то касалось этого самого «пути процветания страны», он встречал благосклонно, если не с восторгом.
Вся его жизнь была подчинена одной идее – служить на благо своего государства. Фальке болел этой мыслью, как это часто случается с юными идеалистами. Он пропадал в своей службе и преданности с головой настолько, что даже личную жизнь не сумел бы себе устроить, если бы его отец однажды не вытащил сына чуть ли не насильно на празднование годовщины создания НСДАП. На том приеме Фальке впервые увидел Сенту, там же они и познакомились. Его будущая жена была ему совершенно под стать – ничуть не менее убежденная и восторженная, полностью разделяющая его взгляды…
…В одиночной камере было темно и душно. Это буквально сводило с ума, выматывая последние силы. Фальке не слишком хорошо понимал, на каком свете он находится, жив ли он еще или уже пребывает в Аду, назначенном ему после смерти.
Ад… Адом была война, хоть это он понял далеко не сразу. Первое время и Фальке, и Сента, и многие другие верили, что все закончится быстро и легко, непременно победой Германии. Осознать впервые, что поражения не являются исключительно уделом врагов, Фальке пришлось зимой сорок третьего, во время службы в поселке Подледный Ленинградской области.
Подледный… Там тоже было мучительно. Только не от жары и духоты, а от мороза, ледяного воздуха, который застывал где-то на полпути к легким, не позволяя толком вздохнуть. Там Фальке потерпел досадное поражение в столкновении с Хаймлихом и Лангом – двумя шпионами, изрядно подгадившими немецкому гарнизону. Там были русские с их невероятной выдержкой, с готовностью выдержать все, что угодно, не сдаваясь, свойственной и взрослым, и детям – разве не безумием было воевать с таким народом? Фальке не помнил, с какого момента он стал считать, что Германии было бы лучше дружить с Россией. Но в любом случае сам он это отчасти осуществил, подружившись с Андреем Чёрным, прикрыв Настю – мать очаровательных детей - и даже подгадав загадочному «Иван Иванычу» заключение в лагере взамен смертной казни, впрочем, в последнем случае оказав человеку довольно спорную услугу.
…Настя встала перед глазами, точно живая. Это было в день отъезда Фальке в Берлин. Гестаповец в последний раз пришел в дом, где прожил последние пару месяцев, чтобы попрощаться. Настя выглядела очень взволнованной. В ее глазах металось что-то странное, Фальке не мог понять, что. Вокруг крутились девочки, «Катенка» обнимала «дядю флица» за ногу, так как по-другому она просто не дотягивалась, а Настя молчала и смотрела на фон Химмельштайна, не отводя глаз. А затем сделала всего один шаг и коснулась губами щеки Фальке прежде, чем тот успел осознать происходящее.
«Прощай. Пусть у тебя всё будет хорошо».
Она прошептала это едва слышно, но сейчас эти слова звучали в голове Фальке громко и отчетливо.
…Хорошо не стало. Всё покатилось по наклонной. Вести с фронта становились все тревожнее и тревожнее, пока не превратились в сплошной поток безысходности.
Подледный меньше чем через год перешел в руки русских. Мария Гофман пропала без вести во время отступления немецких войск. Эриха Раделя Фальке выписал к себе в Берлин в качестве адъютанта. Долгое время они работали вместе, почти до самого конца войны. Последний раз Фальке видел Эриха в зареве пожара в здании гестапо. Рухнуло перекрытие – фон Химмельштайн оказался с той стороны, откуда еще можно было выбраться.
… Жарко. Как же безумно было жарко. На лбу Фальке выступила испарина. Он пребывал не то в бреду, не то в лихорадке. Враг в Берлине. Всё будет кончено со дня на день. Где вся сила? Где надежды? Где?..
…А затем снова был тот балкон и едва различимый грохот канонады где-то очень далеко. Сента приблизилась почти бесшумно, слегка шелестя тканью платья. Положила руки на плечи мужа, приникла к нему.
- Я не хочу уезжать. Я не хочу бросать тебя здесь одного. Я хочу остаться с тобой, что бы ни случилось дальше, слышишь?
Он резко обернулся.
- Нет. Слишком большой риск для тебя и Катрин. Я не готов жертвовать нашей дочерью. Довольно об этом, ты уговариваешь меня уже который день подряд. Я не изменю решения. Вы уедете, как и было оговорено.
- Хорошо, - ее голос задрожал. Фальке подумал, что она плачет, но глаза Сенты остались сухи. – Почему ты не поедешь с нами? Многие уже спаслись, зачем тебе оставаться до конца?
- Предатели, - припечатал Фальке. – Бежать от данной присяги… Немыслимо. Пусть бегут. Я не намерен уподобляться им.
- Хорошо, - снова повторила Сента. Она вскинула голову, отбросив на спину светлые локоны волос. – Я… Фальке, я, наверное, плохая жена для офицера. Я знаю, что не имею права просить тебя о предательстве. Но я готова просить тебя на коленях... – она осеклась и вскинула на него испуганный взгляд. - Нет, нет! Я не буду. Я знаю, что не имею права. Я уеду, как ты хочешь. А потом… Я буду рассказывать Катрин, что ее отец был героем. Был тем, кто ни единого раза в жизни не отступил от своего долга. Я всё сделаю, как нужно…
Глаза Фальке странно блеснули, а сам он внезапно побледнел.
- Не надо. Это будет неправдой. Я не заслуживаю таких громких слов.
- Что? – Сента не могла поверить собственным ушам. – Почему, Фальке? Ты ведь никогда…
- Однажды я помог бежать русскому пленному, - отозвался фон Химмельштайн.
Внезапный порыв ветра приятно охладил разгоряченное лицо. Видение стало бледнеть, отступая куда-то на задворки сознания.
Не ветер. Всего лишь сквозняк, невесть откуда взявшийся в камере. Но каким желанным показался он в тот момент! Фальке сделал глубокий вдох и понял, что этот воздух пахнет весной. И ветром.
Скрип открывающейся двери окончательно вырвал гестаповца из полузабытья. Фальке поднялся с неуютной постели. На мгновение вскинул голову, прикрывая глаза. За спиной, безумно далеко и близко, осталась жизнь, а впереди – лишь короткое мгновение до смерти. Столько долгих дней Фальке был преисполнен решимости и готовности к смерти. И вдруг последний короткий безрадостный миг захотелось задержать так сильно, точно в нем заключалось всё. Но час пробил. За Фальке пришли.


ЭПИЛОГ
…несколько месяцев спустя…

Тишину швейцарского городка едва нарушали шелест деревьев и крики непоседливых птиц. По улице по направлению к аккуратному светлому домику, видневшемуся за живой изгородью, шел человек в военной форме. У закрытой калитки он остановился, протянул руку к колокольчику, но так и не позвонил, внезапно задумавшись о чем-то.
…После последнего разговора с Фальке Андрей вернулся к себе глубокой ночью. Он был подавлен и растерян. Он не знал, что делать и с кем говорить, не знал, как смириться с происходящим и собственным бессилием. Его обуревали мысли. Они обращались то к войне, не знавшей разницы между правыми и виноватыми и продолжавшей калечить их судьбы даже после своего окончания. К Нюрнбергскому процессу, который перестал казаться торжеством справедливости. Он стал вовсе непонятен с того момента, как на скамье подсудимых оказались не зачинщики, а Фальке и ему подобные.
Люди. И там и там. Со своими правдой и заблуждениями, виновники и жертвы обстоятельств, плохие, хорошие, но в любом случае всего лишь люди. Не некое абсолютное зло, каким их теперь пытались выставить.
Поймав себя на этих мыслях, Андрей в полной мере осознал, какую крамолу он себе позволил. А вслед за этим пришло и другое понимание: он никогда не сможет сказать об этом вслух. Никому. Разве что Юрию Анатольевичу, да и то…
Вот только притвориться не сможет тоже. Останется жить белой вороной среди своих. Среди ценностей и взглядов, которые уже никогда не удастся принять сполна – потому что был Фальке.
Победа в войне – прекрасно, но с кем поделиться болью, которая перекрывает даже такую радость?
А еще была Сента. И беспокойство за ее судьбу. И обещание, данное Фальке.
Там, во время свидания, Андрей не в полной мере осознал всю сложность осуществления того, что он задумал. Добром в Швейцарию его бы не отпустили.
Ночь была тяжелой. Раздумья, метания, бесконечное изобретение способов, попытки просчитать исход тех или иных действий…
А затем Андрей написал письмо для Юрия Анатольевича. И исчез навсегда.

…Это было почти безумием. Бежать из части, из города, пробираться к границе, а затем, выбравшись, пытаться устроиться в чужой стране, не оказаться выданным бывшим «своим»… Андрей выдержал всё это. И выиграл.
В тот день, когда он стоял у калитки, не решаясь позвонить, он уже был швейцарским летчиком. С новыми именем и фамилией. С полностью отрезанным прошлым.
После всех сложностей, которые пришлось пережить, вдруг ледяным страхом обдала мысль о том, что в доме может не оказаться тех, ради кого всё это было предпринято. Андрей снова потянулся к звонку. Сейчас или никогда.
…Дверь дома открылась и на крыльцо вышла девочка лет четырех-пяти. Лётчик замер, с изумлением глядя на этого ребенка. В ней настолько четко узнавались черты ее отца, что ошибки быть не могло – перед Андреем была Катрин фон Химмельштайн, дочь Фальке.
- Кто вы? Что вам нужно? – раздался испуганный голос, и следом за девочкой буквально выпорхнула молодая изящная женщина, которую Андрей узнал бы из тысяч других, несмотря на то, что видел ее только на единственной фотографии.
- Не бойтесь, - поспешил успокоить ее Чёрный. – Не бойтесь, фрау фон Химмельштайн. Я друг. Друг Фальке, вашего мужа. Меня зовут Андрей Чёрный.
- Андрей Чёрный?.. – повторила Сента, а затем вспомнила. – Он говорил мне о вас. Подождите мгновение, я сейчас вам открою.


КОНЕЦ

Москва, декабрь 2011 – апрель 2012 г.г.
Авторы: Джарет Минк, Мунлайт