Победитель остается один

Глава 1

- Синди Лу?!
- Здравствуйте, мистер Гринч, я пришла к вам… Никто не должен быть одиноким в Рождество.
("How the Grinch Stole Christmas")


Зажав зубами сигарету, я шарю по карманам в поисках спичек. Прохлопал один, второй - в куртке нет, вот черт. Зато в брюках нашлась-таки крошечная щепка с мелким следком серы на кончике: я наклоняюсь к неровно тлеющим поленьям в гостиничном камине, поджигаю спичку, потом – сигарету. Руки дрожат, поэтому я все так же держу скрученную табачную палочку зубами - пепел щедрой горстью сыплется на ковер, но мне все равно. Домовики уберут.

Ненавижу сочельник. В этой предрождественской какофонии звуков, все пятнадцать лет гнавшей меня прочь - за порог, никогда ничего не менялось: суетящиеся эльфы, папашино ворчание - ему вечно что-то не так, скулеж Рега, который каждый год просился выбраться куда-нибудь за город, и мамашины вопли, почти всегда беспричинные. Когда я был помоложе, то вторил брату: мы вдвоем тщетно пытались пробиться сквозь это сухое «так надо», на разные лады звучащее из родительских уст. Рождество - не повод устраивать очередной светский раут - у нас же где-то в Альпах стоял домишко - маленький такой особнячок на десять комнат…Неужели нельзя хоть раз, изменив проклятой привычке, отправиться туда? Хотя, мне было все равно, где встречать Рождество, я бы с удовольствием вообще его не встречал, а послал к черту вместе с мамашей, которая из года в год заставляет меня надевать дурацкий фрак и завязывает галстук-бабочку. И мы продолжаем чтить святые традиции: дом неизменно наполняется голосами снобов и ханжей, глубоко уважаемых нашим семейством, и с каждым разом я различаю в этом официозном пейзаже новые оттенки - мамаша уже года два ищет способ обвенчать меня с какой-нибудь особой неописуемой серости и чистейшей крови. И я до сей поры успешно рушил ее планы - просто не мог не вставить острое словцо в эту скучную болтовню - кто же знал, что у этих аристократов, походящих на незавершенные наброски человеческих фигур, ахиллесова пята – одна на всех?
Мистер Забини, к разговору о грязнокровках: а разве не вы по молодости лет крутили шашни с миссис Уолборн? Нет, что вы, конечно, не мое дело, но слухами земля полнится, вы же понимаете, любопытно…А она - ничего, подумаешь, маггла…

Ненавижу сочельник, хотя еще сегодня думал, что мог бы полюбить. Эти каникулы должны были стать незабываемыми: подумайте, ребята, да за две недели вне учебной рутины мы тут войдем в историю, пророем из замка туннель в «Три метлы»! И Рождество тоже будет здесь: настоящее, наше Рождество!.. И вот теперь, вместо того чтобы планировать завтрашний налет на Хогсмит с целью ликвидации всех магазинных запасов сливочного пива, я растираю горящие костяшки пальцев, - не выдержал и впечатал кулак в стену одним болезненным ударом, будто точку поставив в этом до странности спокойном разговоре. Мне правда жаль, что мама Пита заболела, я понимаю, что он должен поехать к ней, но почему из каких-то глупых соображений дружеской солидарности Рем и Джим тоже решили расползтись по своим норам?! Я сначала подумал, что они это несерьезно. Но нет, суд присяжных Мародеров действительно приговорил Сириуса Блэка к двухнедельному заточению в собственном доме. Звук, с которым мой кулак обрушился на каменный выступ, был чем-то вроде подачи на апелляцию. Взгляд, которым окинул Сохатый, - ее отклонением.

Отлично, я тогда тоже еду в родные пенаты: это же семейный праздник, в конце концов, и как мне в голову могло придти хоть раз обделить дорогое семейство своим присутствием?! И куртку надену вот эту - она уже впитала столько табачного дыма, что запах не выветрится, наверно, никогда. На улице – снежно и холодно, куртка легкая, но ничего, перетерплю: пусть мамаша почувствует терпкий запах гари. А как они с отцом разорутся, когда я небрежным жестом вытащу из кармана смятую сигаретную пачку и прикурю от спички - даже не от палочки…

Два дня до Рождества. Завтра – поезд в Лондон, и уже вечером я толкну дверь в квартиру на площади Гриммо… Мамаша встретит меня взглядом, в который вложит все свое настоявшееся пятнадцатилетнее презрение - с каждым годом оно недобрым огоньком прочнее впечатывается в тускло-коричневую радужку. И проводит им до самой двери в мою комнату: можно подумать, с легким щелчком замка я выпущу из своего чемодана дюжину корнуэльских пикси! А что, идея…

И непонятно, что делать потом: то ли упрямо запереть комнату на все заклятья и до ночи просидеть в пустой тишине, дожидаясь пока она не растащит меня на части…Или же - спасаясь от тишины - снова отстоять проклятый раут в уголке: может, не заметят, не вовлекут в разговор?.. Как жаль, что моя фраза двухлетней давности, брошенная Забини, не стоила Блэкам добрососедской репутации: меня всего лишь заклеймили хамом и посоветовали маман заняться воспитанием старшего отпрыска. Ну, погоняла она меня, а толку-то?..

Мне нравится легкий, чуть опьяняющий дымок, стремящийся к потолку рваным облаком: раньше, когда я только начинал, казалось, что легкие съеживаются до размера почтовой марки, но потом - с каждой затяжкой становилось легче - в клубах дыма я раз за разом угадывал все новые образы. Но сейчас я вижу только контуры знакомого скривившегося лица.

«Мерзкий выродок! Это – привычка грязнокровок! Чего ты еще нахватался там, на своем факультете?!»

Как же, Блэк – и в Гриффиндоре, - в свое время это стоило маман недели постельного режима, прописанного колдомедиком, хотя на его месте я бы сразу отправил ее в Мунго.
И бедняга Рег семь дней кряду слушал мамашины причитания, исправно принося ей в постель горячий чай.
Она писала Дамблдору - да, на полном серьезе отправила целых три письма с требованием перевести меня на другой факультет. Директор в свою очередь очень серьезно ответил, что это невозможно, и пожелал скорейшего выздоровления - маман не преминула указать в письме, что решение Шляпы стоило ей минимум десятка лет жизни. Дамблдор потом пару дней весело подмигивал мне при встрече. Люблю я этого старика.

Пока Рег зачитывал мамаше письма Дамблдора с неизменной припиской «Еще раз извините, миссис Блэк, мои наилучшие пожелания», она успокаивала нервы очередной чашкой чая. В лучших английских традициях - мамаша и на смертном одре не изменит своему обычаю. Чаепитие, как же это…аристократично. До такой степени, что я никогда не отказываю себе в удовольствии внести какое-то разнообразие в эту повседневную скукоту: то скатерть забрызгаю, или закашляюсь под руку, когда она, бубня что-то про порядки и приличия, возьмет свою чашку и чуть не уронит ее от резкого звука.

Рег мной восхищается - пусть маман, хватающая его в плен своих объятий всякий раз, когда я, по ее мнению, в очередной раз опозорил род, и говорит что-то про «последнюю надежду» и «утешение старости», но я-то вижу, каким взглядом он смотрит на меня поверх ее подрагивающего плеча. Мерлин меня дери - я был почти уверен, что факультет слизней не досчитается еще одного представителя древнего аристократического семейства, когда смотрел на то, как Рег ковыляет к детскому стульчаку на своем распределении. И - злость хрипом застывает в горле - Старуха-Шляпа орет: «Слизерин!» на радость чванливым придуркам, довольными хлопками встретившим ее решение. Рег, судя по всему, был не в восторге, но молча поплелся к столу «зеленых». Рег не выносил, когда я злился на него, - сразу юлил, ластился, как пес, но тогда я на него месяц даже не смотрел. На другое утро братец получил письмо мамаши, написанное мелкими корявыми буквами, - у нее рука небось подрагивала от волнения, когда писала – значит, не все потеряно, Блэки не выродились окончательно! И в постскриптуме - что-то про хорошего мальчика, с которого нужно брать пример, - естественно, она знала, что я тоже прочитаю. Рег вздохнул с облегчением, когда отложил весь этот заляпанный чернилами пергамент, зато о моем существовании теперь мог забыть. Мои друзья – Гриффиндор, а с зелеными змеями дел не имею. Как он расстроился, когда это услышал, я уж думал, сейчас заскулит - ему только хвоста не хватает, чтобы по-собачьи виновато завилять.

Только я все равно его простил: очень уж странно он смотрелся на Слизерине, словно и не свой. День-деньской сидит в библиотеке, уткнувшись в какой-нибудь учебник, и коротко кивает змеям, с которыми учится. Вот и все. Я, когда с ним помирился, спросил: что же старая развалина тебя в Райвенкло не позвала? Она и звала, сказал Рег. Звала, только я отказался. Испугался, что мамочкин визг разорвет тебе барабанные перепонки, когда она пришлет Громовещатель? А он честно кивнул: вроде того. Ну, что с него взять - обычный, затюканный тихоня. Он на любом факультете смотрелся бы чужим, даже среди «синих» ему не место: те хотя бы скрашивают досуг, обсуждая прочитанное, а Рег, словно мышь, юркает в свою норку, спрятавшись за книжкой, и трусливо утыкается в страницы, когда к нему обращаются.

Я думал даже, что он, чего доброго, решит влиться в наш тесный мародерский кружок, но Рег только испуганно кивал, увидев Мародеров, и снова шмыгал в библиотечную дверь – дышать книжной пылью. Получил прощение и успокоился, перестал ходить и юлить. А одного меня редко застанешь, ребята почти всегда со мной. Честное слово, мне его жалко – у нас настоящая жизнь, нам весело и без этих конспектов и свитков, а он себе даже друга никакого не нашел, не говоря уже о девчонке. Скукота. Вот мы с Регом и не общаемся толком, хотя и дома-то было также.

И дела мне нет уже до его восхищения - он, конечно, смехом давился, глядя, как мамаша гоняется по квартире за любимым сервизом, пустившимся в свободный полет... Но стоило мне предложить ему вместе выкинуть какую-нибудь штуку - сразу залепетал что-то, походящее на одну из материнских заповедей о чести и достоинстве. А я-то надеялся: вот предки устроят очередной прием, а мы в суп жабьих глаз накидаем или еще как-нибудь выделимся - ничья нога наш порог вообще больше не переступит! Дело давнее было, я еще даже в Хогвартс не поступил, но тот случай мне хорошо запомнился. С Регом скучно - вот что я тогда понял.

- …Блэк, что ты делаешь?

Я выпустил дым колечком: долго учился этому фокусу, чтобы вот так – без палочки - сразить родителей. Да, завтра я им это обязательно продемонстрирую.

- Курю, Эванс. Тебя угостить?

Вот еще одна позорная представительница своего факультета: ей бы составить компанию книжным рэйвенкловским червям, но нет - Шляпа почему-то отправила ее к нам. Эту старуху давно пора списать со счетов - если бы я хоть на минуту в этом усомнился, никогда бы не простил Рега.
Строгая занудная Эванс – просто МакГонагалл нового образца - не хватает только фирменных очков старой кошки, с первого курса гонявшей всю нашу компанию. А, ну и цветом волос они различаются: декан-то уже давно заросла сединой, хотя, кто ее знает - может, в молодости, была рыжей, как эта девица. Староста, кстати.

- Ты же знаешь, что это запрещено правилами…

- Неужели ты отнимешь баллы у собственного факультета?

Я откровенно издеваюсь, а Эванс молчит, должно быть, думая, что же ответить. Я продолжаю курить, стряхивая пепел то на ковер, то – слегка потянувшись к огню - в камин. Джим – дурак, и это во мне говорит не сегодняшняя обида. Девчонки-то всегда любили игроков в квиддич, особенно если те успешные и с задором, как он. Я даже жалею иногда, что у меня с полетами не сложилось, и не мое имя скандирует вся факультетская трибуна, и не я гоняюсь на метле за золотым мячиком... А Сохатый даже девушки за пятнадцать лет не нашел: захочешь ему помочь, кивнешь в сторону какой-нибудь прелестницы - все мотает головой и повторяет как сомнамбула: «Эванс, Эванс. Эванс…» Парень-то он видный, мог бы давно кого-то подцепить, так нет же – заклинило.

Я Джиму сказал один раз: да сдалась тебе эта Эванс, она на девушку-то не похожа. А друг взял и врезал мне по лицу - синяк неделю потом не сходил, набухнув под глазом синим пятном. С ума сошел что ли? Но вообще-то я зауважал ее за это - не Джима, конечно - этот парень ответил мне потом за расквашенную физиономию, а ее: обычная, скучная отличница, одна такая – кто морщится, когда мы выкидываем какой-нибудь крендель. Все смеются, а эта морщится - и все равно застряла в голове у друга навязчивой идеей.

У меня тоже с девчонками в последнее время не складывается.
Последний раз гулял неделю с одной райвенкловкой - мне показалось, что в той голове есть что-то, кроме вызубренных конспектов. Шутить умела – по-доброму так.
А потом пришло письмо из дома: стукач Рег доложил мамочке, что у меня роман с Анной Боунс, а потом, уворачиваясь от моего кулака, пищал, что хотел как лучше. Думал порадовать ее, отношения ваши наладить - так он сказал, кажется…
Да, маман была в таком восторге, что даже пергамент протаранила пером.

"Ну, наконец-то ты делаешь что-то правильно, а я уже думала, что ты совсем безнадежен! Боунсы – древнейший чистокровный род, я бы очень хотела познакомиться с твоей Анной…"

И еще через пару дней я с Боунс завязал - подумал, как же это я раньше не замечал, что они с мамашей одинаково смеются? Анна что-то говорит и сама же хохочет - это у нее шутка-самосмейка - а я стою и молчу, думаю, когда же ты заткнешься уже? Не заткнулась, даже когда я ей сказал, что все, разбегаемся. Вместо этого реветь начала.

- Так что, Эванс, будешь?

Похлопал себя по карману брюк, откуда смявшимся прямоугольником выглядывала сигаретная пачка. Эванс смотрела как-то непонятно, без привычного презрения - она же вообще мимо нашей компании не может пройти, не сморщившись! Да и голос у нее сегодня другой, мягче что ли. Хотя, наверно, это временное затишье - и скоро в гостиной начнется настоящий ураган. Ну, посмотрим, умеет ли она характер показывать - хоть скуку, может, развею.

- Форточку открой.

- А ты ближе стоишь, тебе только руку протянуть.

Не знаю, чего мне хочется - то ли просто ее поддеть, а может, гостиничная тишина на уши давит. Я вообще не люблю молчать.

Странно, но она так и сделала. Холодный ночной воздух ворвался в гостиную, и я подошел к камину - не буду же я дрожать при девчонке. Она сделала то же самое: встала рядом, в двух шагах, и протянула ладони к огню. Я продолжал курить.

- Ну, скольких же шариков будет стоить Гриффиндору одна несчастная сигаретка?
И почему такая хорошая девочка еще не спит? А ну как мамочка узнает?

- Ты обо мне не волнуйся, Блэк. Судя по регулярности, с которой тебе приходят Громовещатели - не мне надо опасаться мамочку.

- Твоя просто не знает, что это такое.

Эванс иногда демонстрирует свою - очень сомнительную, кстати - способность язвить. Как же мне ее поддеть хочется - ненавижу вот такие тихие молчаливые посиделки. Вот у Джима это здорово выходит, хотя он и не старается особо: Эванс видит его и сразу звереть начинает. «Пойдем, Северус, отсюда, опять черт знает что начнется…»
Я докурил сигарету, бросил окурок в камин, где он исчез с легкой вспышкой. Наверно, она сейчас здесь не только за тем, чтобы сообщить, какая я свинья, не упускающая случай попрать школьные правила, иначе не молчала бы, глядя вот так?.. В глазах играют огненные блики - слишком близко к камину она стоит - и мне никак не понять, с каким же выражением она на меня смотрит?

Эванс молчит, зарывшись в ворот свитера - как будто он срикошетит все мои замечания и реплики. Что, неужели не задело?

Я оглядел ее с ног до головы – теплый свитер, джинсы…Куда собралась, интересно?

- У тебя свидание что ли? Кавалер прячется за диваном?

- Не думаю, что он там.

- А…- интересно, а если я опять закурю, она хоть скажет что-нибудь? Как-то странно: староста застала тебя в час ночи за злостным нарушением правил и даже не предприняла попытки еще больше испоганить вечер своим занудством. – Передавай Нюниусу привет…в смысле пинок. Вот Сохатый узнает, и Хогвартс одного студента точно не досчитается.

- Думаешь, твой дружок повесится на трубе в мужском туалете?

- Нет, он там твоего дружка повесит. – Я тянусь за новой сигаретой, ее лицо по-прежнему ничего не выражает. – МакГонагалл по дороге не боишься встретить?

- Она уже смотрит десятый сон.

- И тебе бы надо.

Как же бесит это ее спокойствие: если уж пришла сюда - непонятно зачем - так пусть поорет хотя бы, съязвить попытается…Эта пустая тишина уже забивает легкие не хуже табачного дыма.

Ну, если она собралась в слизеринский склеп, что же она все в моем лице пытается высмотреть? Даже с места не двинулась.

- Ну, Эванс, так и будем играть в молчанку? Тебя за мной шпионить отправили?

- Ты не нервничай так. Откуда мне знать, вдруг опять стены начнешь крушить и всех перебудишь?

Да никого я не перебудил - ну, крикнул ребятам пару раз, какие они идиоты – и все. Ушел бродить по замку. А когда вернулся – пустота. А потом – Эванс, которая этой пустоте ничего не добавила. Тоже мне, страж школьного порядка…

Эванс опирается рукой о стену, продолжая на меня смотреть. Мне уже все равно, о чем и с кем разговаривать, поэтому я просто несу первое, что пришло в голову. Даже забыл о том, что снова хотел закурить.

- Ты только не воображай, что у Сохатого к тебе что-то серьезное. Джим же ловец – в игре и по жизни. Ты для него – как снитч, который ему не удается поймать, вот он и бесится…А схватит - сожмет в кулаке на секунду свой символ победы - и все. Ему просто нужен трофей. А потом он станет гоняться за новым.

Эванс усмехается – беззлобно, словно по-дружески.
Джима бы сюда…

- Не хочу я становиться трофеем Поттера.

- А какая тебе разница? Всего-то одно свидание. У него башка сразу и прочистится. Увидит, какая ты серая мышь - скучная девочка-ботаник - и все. А ты избавишься от этой обузы - красивого, популярного парня, который уже шестой год таскается за тобой, как привязанный… Ты знаешь, Эванс, я и сам не понимаю, почему у него на тебе крыша поехала. Джиму чемодан на голову свалился - в поезде, еще до распределения. Может, в этом дело. Нет ведь в тебе ничего.

А она все молчит, чуть выдвигаясь вперед - я наконец могу нормально ее рассмотреть, со всеми веснушками, беспорядочно рассыпавшимися по лицу, словно рисовые зерна. Взгляд – прямой, как будто вызов бросает. Зачем я вообще перед ней распинаюсь, неужели так охота поговорить о Джиме – с кем угодно?.. Да уж, нашел компанию.

- У него и без меня приличный фан-клуб.

- А мой пополнить не хочешь?

Она вся рыжая, оказывается, даже ресницы и брови - брови, такой неровной линией поднявшиеся наверх. Усмехается - ну, может, хоть сейчас я услышу весь бедный запас язвительных реплик, которым она успела обзавестись.

Пока она молчит, я придвигаюсь ближе: мне уже становится интересно, что с ней такое вообще? Может, устала, и потому такая квелая, спокойная, без своих вечно поджатых в неодобрении губ - этому жесту она точно у МакГонагалл научилась.

- Ну уж нет, Блэк. Ищи себе добычу по зубам.

Я еще ближе подхожу - надо же, какая она маленькая, на голову меня ниже. Думаю: а почему бы нет? - и медленно кладу руки ей на плечи. Чуть дрожит, но в целом спокойна, отступить не пытается. Так мы и стоим, глядя друг на друга, как соперники, столкнувшиеся в сражении: каждый ждет нападения, но сам атаковать пока не решается.

- А что, Эванс, – я наклоняюсь к ней - шею, оказывается, свело. - Поехали бы ко мне…Я тебя даже с родителями познакомлю.

И я так ясно увидел, как она заходит в нашу чертову квартиру, где даже комары набивают брюхо чистейшей кровью, и торжественно ее представлю. Сокурсница моя, любовь вечная. Мам, о чем ты, какой еще древний род Эвансов? Лили родилась в семье магглов, ты только представь себе, как здорово?! Лили, покажи, как вы чай там завариваете?..
Вот был бы фокус.

Эванс молчит - давешняя усмешка тонким слепком замерла на губах. Эх, не ценит она момента: я точно знаю, что одна из ее соседок по комнате держит в тумбочке мою фотографию. Эванс все смотрит, и плечи уже дрожат сильнее - мы как-то незаметно отошли от камина, и теперь стоим, согреваемые только собственным дыханием. Холодно.

- А если не хочешь… - продолжаю, почти прижавшись губами к ее виску. Я ведь никогда не смотрел на нее особо - интересно, она всегда такая бледная? – Мы бы с тобой вдвоем улизнули из замка, навстречу приключениям…А?

- Не по мне твои забавы. Меня от тебя тошнит.

- Ну да, поэтому ты здесь…

Она дергается, а я сильнее сжимаю ее плечи - во мне уже взыграл азарт, ну когда еще такая возможность представится? Эванс без своей язвительно-чопорной брони - просто красная шапочка, угодившая в лапы к волку.

- Ну, чего ты боишься? Не видит же никто…

Я сжимаю ее пальцы в своих - даже ладонь у нее вдвое меньше моей.

И вот об этом столько лет мечтает Сохатый?..

Эванс подается вперед - то ли вырваться, то ли…Мы сталкиваемся лбами - не больно, слегка - и продолжаем стоять, замерев. Она закрывает глаза, не видя, как я возвращаю ей усмешку. Эх, Эванс, знал бы Джим, как это на самом деле все легко, не маялся бы со своими признаниями, цветами под окном…Тоже мне - романтика.

Она наконец, чуть вздохнув, высвобождает одну руку. Ну-ну, что дальше? Медлит и тянется к моим брюкам, легким движением пройдясь пальцами по пряжке ремня...Ух ты, ничего себе, Эванс, чем ты меня еще удивишь?

Ее рука, подрагивая, все так же медленно тянется вниз, по линии брюк, другую я продолжаю сжимать, может, чуть сильнее, чем раньше. Честно говоря, я думал, что она кричать начнет, отбиваться - этакая лисичка, угодившая в капкан. Но у нее, кажется, другие планы…

Закушенная губа начинается побаливать, когда ее пальцы, на миг замерев, нащупывают мою сигаретную пачку и медленно достают из кармана. Эванс смотрит на меня – ее глаза в двух сантиметрах от моих, и мне кажется, что я вижу в них отражение собственного лица и недоумение, неприятно его исказившее…

Эванс ухмыляется.

Чертовка.

- Как староста, я это конфискую.

Схватила пачку и вырвалась - я был так удивлен, что ослабил хватку. И это я еще полчаса назад думал, что она простушка?
Голос изменился: уши неприятно резанула совсем уж ехидная нотка.

Эванс метким броском отправляет пачку в камин, а я слишком растерян – даже не разозлиться. Злости не чувствую, только какое-то уязвление.

- А я все равно победил, Эванс. – К усмешке на ее лице прибавилось довольное выражение - надо же ее с небес приспустить. – Мы с Джимом на тебя поспорили. На два кната.

- Что твое общество я вытерплю дольше двух минут?

- Не-а. Что ты полезешь ко мне в штаны.

Я смеюсь - так мне хочется по роже получить, даже до этой слабой, женской оплеухи щека чешется. Но то, как она меня ударила, только больше рассмешило - да и удар ли это был? Так, комариный укус, щека не болит, а чуть-чуть покалывает.

И Эванс покраснела - стоит-то она уже далеко, но слишком уж выделяется этот неестественный румянец на фоне общей бледности.

Неправда это все, конечно: спорили по пьяной лавочке и на пятьдесят галеонов, да и так давно, что Сохатый об этом уже давно забыл…К тому же, если я ему расскажу, наша с ним и так пошатнувшаяся дружба вообще развалится на части.

- То-то Поттер обрадуется твоему выигрышу.

Я продолжаю смеяться - просто не могу удержаться, глядя на это воплощение оскорбленной невинности.

- Предложение о совместных кутежах еще в силе. Не хочешь вместе встретить Рождество?

Эванс щурится. А вот сейчас – снова вылитая МакГонагалл, только тон другой: больше едкости.

- Рождество, Блэк, принято встречать в кругу семьи. У нормальных людей, по крайней мере.

И так она это говорит, что я впервые с вечерней ссоры с Мародерами чувствую ту самую злость, с которой обрушил на стену до сих пор саднящий кулак.

- Да иди ты отсюда, Эванс, Сопливчик уже заждался, наверно. Что ты вообще сюда приперлась, поговорить не с кем?

Эванс молчит - недолго, секунд пять, но я уже ненавижу ее вне зависимости от ответа - за тишину, обрушившуюся на меня тяжелым лавинным комом.

- Когда я вижу побитого скулящего щенка, брошенного на улице, мне всегда хочется его погладить… Но некоторые шавки кусаются.

Наверно, впервые за этот бессмысленный разговор я всерьез задумался, что же ответить. Хотелось ужалить побольнее: чтобы отзвуки моих слов еще долго звенели у нее в ушах.

Но я так и не успел ничего выдумать: Эванс уходит, не сняв баллы, не поругав за сигарету, не попрощавшись. Можно подумать, я сегодня приболел, вот и чудятся всякие сердобольные гриффиндорки - только истлевающая пеплом сигаретная пачка в камине напоминает мне об этом странном разговоре.

Ненавижу оборачиваться - да и незачем, поэтому просто смотрю на огонь, пока где-то на лестнице затихают ее быстрые шаги. Сигареты-то - не последние, но другая пачка лежит в спальне, а идти туда не хочется: может, ребята еще не спят…

Завтра помиримся: все-таки я лишнего, наверно, наговорил. Джим обязательно позовет меня к себе, - вот высижу два дня на Гриммо, и рвану к нему. Он же необидчивый совсем.

А куртку я решил надеть потеплее, да и сигареты запихну глубоко в чемодан, чтобы затерялись в груде носков. Все равно завтра услышу мамашин визг – и без сигарет, спичек и запаха гари он снова врежется в уши.

Завтра будет поезд, завтра будет Гриммо. Рег опять с восхищением посмотрит на меня поверх мамашиного плеча, а я отвернусь, пока она не выпустит его.

А потом мама, погладив его по волосам, проводит меня до двери в комнату взглядом, каким провожает уже много лет...

Почему-то в этот миг я и без сигаретной дымки, сплетающейся нечетким контуром, вижу знакомое лицо, а в уши врезаются вопли, словно в преддверии скорой встречи.

И только сейчас щека начинает гореть.

---fin---