Ненаходимый

Все, кого мы любили

Предупреждения и проч. (ко всему тексту):
+ Что не наше, на то не претендуем
+ Просим без разрешения не копировать
+ В принципе, главы можно читать в случайном порядке, но лучше, наверное, в авторском
+ Рейтинг PG-13 за пару словечек и намёков, а также кровищу в Визжащей Хижине

Эта глава написана в соавторстве с Фигвайзой, просим любить и жаловать!

Я с ним заговорю, хоть ад разверзнись,
Веля, чтоб я умолк
У. Шекспир. “Гамлет” (пер. М. Лозинского)

Май 2009 года

1.
Я окидываю придирчивым взглядом аккуратно разложенные на кровати мантии с кокетливыми разрезами, шёлковое бельё и чулки, и роняю в тихо бурлящий кисель тонкий волосок. Допускаю, что варить оборотное зелье в спальне - занятие довольно странное, но в моей ситуации в домашнюю лабораторию с ним тоже не пойдёшь.

Меня зовут Гарри Джеймс Поттер, мне двадцать девять лет, у меня трое детей, и я - глава Британского Аврората. Через полчаса я превращусь в неизвестную мне маггловскую женщину и отправлюсь... наверное, на свидание. На свидание сам не знаю, с кем.
Для перевоплощения я, как заправский маньяк, выбираю женщин одного типа. Средний рост и спортивное сложение требуются для того, чтобы можно было одалживать одежду у жены, а цвет волос – моя личная прихоть. Мой визави тоже предпочитает блондинок.
Нет, Джинни не знает. Да, я ей расскажу. Просто сейчас ещё не время.

Это началось два года назад, в девятую годовщину того, что газеты называют Победой, Битвой за Хогвартс, Тем Судьбоносным Днём, и ещё многими разными словами. Лично я мог бы называть его Самым Дерьмовым Днём в моей жизни, если бы на это же звание не претендовали дни, когда погибли Сириус, профессор Дамблдор и мои родители. В Хогвартсе по этому поводу ежегодно устраивается официозный до оскомины праздник. Первые восемь лет я даже не мечтал отвертеться от произнесения речи, так что на могиле профессора Снейпа в годовщину его смерти я до того дня ни разу не бывал.

Мне, между прочим, стоило немалых трудов добиться исполнения его последней воли. Я-то понимал, почему он хотел, чтобы его похоронили в Годриковой Лощине, но министерские чиновники отчаянно упирались и даже намекали, что не верят в подлинность завещания. Андромеда Тонкс, кстати, свою дочь с зятем тоже тогда еле отбила. Министерство всех пыталось согнать в аккуратненький пантеон, это потом уже оказалось, что “противоречивые” герои вроде Северуса Снейпа Магической Британии не очень-то и нужны. Впрочем, это и к лучшему. О профессоре помнит разве что горстка благодарных учеников, так что в Годриковой Лощине можно просто постоять и помолчать, как мне давно хотелось.

День был солнечный и ветреный. Маркус Флинт, запинаясь, говорил речь. С полтора десятка волшебников и ведьм, почти все знакомые по школе, и почти все – слизеринцы, щуря слезящиеся глаза, переминались вокруг простой каменной плиты. Ту блондинку в дорогой тёмно-зелёной мантии я сразу заметил. Серые глаза, тонкая шея, длинная пушистая чёлка падает ниже бровей. Память на лица у меня неплохая, и её я, совершенно точно, впервые видел. Но почему-то сразу почувствовал, что она была кем-то другим, и ещё – что она меня узнала. Мы стояли и глазели друг на друга, а потом она откинула со лба волосы – растопыренной пятернёй с ухоженными перламутровыми ногтями. Ни одна девушка так не делает.

Я залпом выпиваю зелье, призываю из почтового ящика газету и плюхаюсь голым животом на покрывало, сдвинув в сторону ворох разноцветных тряпок. Вообще-то праздничный выпуск “Пророка” обычно не улучшает моего паршивого праздничного настроения. Нынешний - не исключение.
Обращение Министра Магии в ознаменование одиннадцатой годовщины победы над тёмными силами
Надеюсь, Кингсли эту белиберду не сам сочинял.
Новый благотворительный проект Нарциссы Малфой
Ну да, ни дня без Малфоев.
Результаты полуфиналов кубка мира
Продули, едем домой. Сдержанный тон Джиневры Поттер, главного квиддичного обозревателя, с первых же строк не оставляет сомнений.
Революционные открытия в трансфигурации - интервью профессора Макгаффина
Это я пытаюсь читать, но материал оказывается на редкость заумной нуднятиной. Через пару абзацев буквы в газете делаются тошнотворно резкими, и я знаю, что мне пора. Я снимаю ненужные уже очки и начинаю одеваться.

Подойти к той, самой первой, блондинке, я так и не решился. Не укладывалось у меня в голове, что профессор Снейп мог вот так запросто явиться на собственную могилу. В тот вечер я в первый и последний раз завёл разговор на эту тему с Роном и Гермионой. Если мой тесть пережил укус Нагини, то почему мы так уверены, что профессор был мёртв, когда мы оставили его? Мог же он быть просто без сознания? А потом очнуться и выбраться из Визжащей Хижины до того, как она сгорела? Рон только фыркнул, а Гермиона посмотрела на меня обеспокоенно, как будто я тронулся умом, и прочитала небольшую лекцию о затяжном пост-травматическом синдроме. Сводилась она к тому, что меня мучает чувство вины за то, что другие погибли, а я выжил, вот я и ищу успокоения, думая о всяких невозможностях. И что я ни в чём не виноват, и надо перестать жить прошлым. Джинни я тогда решил ничего не рассказывать – ей и с детьми забот хватало, так что сумасшедший муж был бы точно ни к чему.

На кладбище я выбирался ещё три раза – дважды в день рождения Снейпа, и в десятую годовщину его смерти (пришлось брать оборотное зелье с собой на Хогвартское торжество, и аппарировать прямо из туалета “Трёх Метел”). Все три раза повторялось одно и то же – стоило мне высмотреть в толпе очередную странную блондинку, как за её понимающим взглядом следовали какие-то отвлекающие чары, и она бесследно исчезала.
Мне кажется, я сам боюсь до конца осмыслить свои подозрения. Если профессор был тогда ещё жив, получается, что я бросил его с наполовину перегрызенным горлом. Иногда я представляю себе, что это я лежу на загаженном полу, вижу, как за мной же закрывается дверь, а потом медленно истекаю кровью или задыхаюсь от дыма. Иногда мне это снится. Я никогда ничего не пытался выяснить о той ночи, потому что боялся, что это окажется правдой. А последние два года просто надеялся увидеть Северуса Снейпа и услышать всё от него самого.

Бросив последний взгляд на отражение чужой женщины, одетой в мантию моей жены, я произношу заклинание аппарации. Наверное, у меня действительно с головой не в порядке.

Едва успев смешаться с толпой, я понимаю, что мне повезло. Сегодня это та же самая девушка, что в нашу первую встречу. Это даёт мне преимущество – я успеваю соорудить вокруг себя маскирующий щит, и теперь могу бесцеремонно её разглядывать. Ясно, что она тоже кого-то ищет. Серые глаза напряжённо перебегают с одного лица на другое, а губы досадливо кривятся. Помнится, великий и ужасный профессор заглядывал в наши котлы с весьма похожим выражением лица. Я ловлю себя на неподобающей кладбищенской атмосфере ухмылке, и мне её не прощают. Панси Паркинсон всё ещё вещает про то, как все, кого мы любили, навсегда остаются в нас, а моя блондинка снова исчезла. Но на этот раз я сдаваться не собираюсь. Аппарировать в Годриковой Лощине можно только из одного места, значит, есть ещё шанс её догнать.

Я добегаю до зачарованного обелиска, перевожу дух, и меня словно что-то толкает к единственному на всю площадь кафе. Аврорская интуиция – вещь мало поддающаяся анализу, но полезная. Она уверена, что я отстал. Ей хочется присесть и отдышаться. Я толкаю дверь. Высокая блондинка с чёлкой сидит в углу и читает научный журнал по трансфигурации, даже не озаботившись замаскировать обложку под какой-нибудь “Ведьмополитен”. На столике перед ней дымится чашечка двойного эспрессо.
Я решительно пересекаю почти пустой зал и останавливаюсь напротив:
– Простите, здесь свободно?
Девушка измеряет меня удивлённым взглядом, потом обводит глазами десяток незанятых столиков.
– Ну не гнать же вас, когда здесь совсем некуда присесть, – голос, конечно, незнакомый, но сарказм родной до боли. Я сажусь. Она закрывается журналом, давая понять, что никаких попыток продолжать общение не последует.

Минуты четыре я убиваю, притворяясь, что изучаю меню, и объясняя подошедшему официанту, как именно приготовить для меня горячий шоколад. Воображаю, насколько по-идиотски я должен выглядеть со стороны. Это бесит, но, если я действительно имею дело с профессором Снейпом, можно ли ожидать чего-нибудь другого?
Блондинка напротив отхлёбывает из чашечки и переворачивает страницу. Кофе у неё осталось на три-четыре глотка. Если я сейчас не заговорю, то она, пожалуй, вот-вот уйдёт. А если заговорю, то не факт, что она удостоит меня ответом. Я живо представляю себе, как она выслушивает мои откровения, не опуская своего журнала, а потом молча расплачивается и уходит. А я остаюсь сидеть, думая, что только что изливал душу незнакомой девице, которая приняла меня за умалишённую.

На столе с лёгким хлопком материализуется моя кружка горячего шоколада. Я уныло смотрю на журнал в руках моей соседки и думаю, что если бы не поленился вникать в эту несчастную статью о новостях трансфигуации, сейчас имел бы повод для знакомства. Снейп, в оставленном на прощание обидном воспоминании, обзывал меня лентяем и посредственностью, и приходится признать, что он был недалёк от истины. Впрочем, сам профессор – тоже неплохая тема для разговора.
– Извините что беспокою, но я никак не могу вас вспомнить. Вы ведь тоже учились у профессора Снейпа, да? – я замечаю, что тонкие пальцы на серой обложке едва заметно дрогнули, и решительно перехожу в наступление: – Я видел... видела вас на кладбище уже несколько раз… Мне кажется, так мало осталось людей, которые по-настоящему его ценили...
– И давно Гарри Поттер входит в число истинных ценителей профессора Снейпа? – журнал шлёпается на стол. Глумливая ухмылка моей соседки по столику сделала бы честь самому Салазару Слизерину.
До меня внезапно доходит, что профессору с самого начала всё было ясно - он же легилимент.
– В данный момент я предпочёл бы “Гарриет”, – тихо говорю я, оглядываясь на барную стойку. – А что, неужели так заметно?
– Да нет, почти совсем не заметно. Вынужден признать, душенька Гарриет, что в юбке ты смотришься совершенно органично, – девица вытягивает ноги, скрестив изящные щиколотки, и откидывается на спинку стула. – Прелестное имя, кстати. Отражает гриффиндорскую утончённость и изобретательность. Можешь называть меня Персефоной, дорогая.

Я пропускаю этот поток насмешек мимо ушей. Пусть издевается сколько угодно, сейчас это не может омрачить моей радости.
– Серьёзно, Поттер, если б не отсутствие народного героя на сегодняшнем празднестве в Хогвартсе, – Персефона кривится, как будто эспрессо неожиданно превратился в костерост, – то мне бы, пожалуй, не бросилась в глаза ни твоя манера потирать лоб и поправлять несуществующие очки, ни славная аврорская привычка озираться. Ладно, перейдём к делу, пока ты в тыкву не превратился. Чем могу быть полезен Гарри-победоносцу, помимо обсуждения достоинств покойного наставника?

На языке вертятся сотни вопросов, один глупее другого. Я отхлёбываю шоколада, обжигаюсь, поминаю отходы драконьей жизнедеятельности, и начинаю с самого дурацкого:
– Это ведь та же девушка, что два года назад, да?
– У меня ограниченный запас кузин, Поттер.
Тот факт, что у профессора Снейпа есть такие кузины, меня окончательно добивает.
– Красивая… – бормочу я.
– Я ей передам, она будет на седьмом небе от счастья.
– Я просто до сих пор не могу поверить, что это вы...
– Мы на “вы”? – правая бровь Персефоны удивлённо ползёт вверх, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не вскочить и не броситься ей на шею.
– Почему ты скрываешься? Где ты пропадал всё это время? Чем занимаешься? Как тебе удалось...
– Какой трогательный интерес к моей скромной персоне! Боюсь, рассказ о моей скучной жизни тебя разочарует. Я не скрываюсь, я просто не устраиваю спектакля из своего существования. Живу в Малфой-мэноре. Занимаюсь... скажем, кое-какими научными изысканиями в своё удовольствие. Пару раз в году выбираюсь погулять из мрачных подземелий. Особого желания встречаться со старыми знакомыми не испытываю, так что достиг кое-каких успехов в продлении действия оборотного зелья.
– С ногтями лучше работает, да? Я заметил. Только где ж их, ногти, достанешь…
– Заметил? – Персефона презрительно фыркает. – И сколько экспериментов тебе для этого потребовалось?
– А ещё, если шкурку бумсланга замочить заранее и добавлять в несколько приёмов – это у Фламеля описано...
Похоже, на этот раз мне удалось её заинтересовать.
– А ты продрался через Фламеля? Если не ошибаюсь, “Искусство зельеварения” не переиздавалось с шестнадцатого века…
Я сдержанно киваю. Избранные места из трактатов Фламеля доступны, в единственном рукописном экземпляре, в переводе некой Гермионы Уизли, но об этом я пока умалчиваю. Некоторое время две нежные барышни, склонившись над столиком, увлечённо обсуждают технические подробности приготовления оборотного зелья.

А потом я замечаю, что Персефона допила кофе и ищет глазами официанта. Я набираю в лёгкие побольше воздуха и выпаливаю:
– Я знаю, что вам... тебе и так всё ясно. Но я всё-таки хотел попросить прощения, и...
Она меняется в лице. Прямо-таки стервенеет.
– Ждёшь, что ли, чтобы и я извинился? Вот уж не думал, что ты такой мелочный, Поттер. Обойдёшься без моего раскаяния, безгрешный ты наш!
Такой реакции я не ожидал даже от профессора Снейпа. И мне вдруг становится нестерпимо горько.
– Да ничего я не жду! Я просто был ужасно рад, счастлив был вас видеть. Если хотите, я сейчас уйду и больше вас не побеспокою, – я почти кричу, и меня это уже не волнует. – Можете даже мне память стереть и продолжать прятаться, чтоб я и дальше думал, что вы погибли одиннадцать лет назад. Вам же всегда...
– Поттер...
– ... всегда было плевать, что я при всём этом чувствовал! Как, впрочем, и профессору Дамблдору. Но это ничего, я всё равно...
– Поттер!
– ... счастлив, что вы живы! И мне тоже теперь на вас плевать! Ну, где там ваш обливиэйт? Я готов.
Я поднимаю глаза. Персефона сидит, вцепившись обеими руками в свой журнал и смотрит на меня совершенно дикими глазами.
– Поттер, ты о край камина приложился, или тебе мозги расщепило? – произносит она свистящим шёпотом. – Что ты себе вообразил? Мерлин великий, то-то ты на меня таращился, как Хагрид на великаншу... Неужели до сих пор не узнаешь?
Я мотаю головой, и чувствую, что самым постыдным образом заливаюсь краской.
– Богатым буду, – Персефона усмехается одними губами. – Это я, Поттер. Драко. Малфой.

Я действительно свихнулся. И, как в добрые старые времена, дал Малфою новый повод насмехаться над Поттером. Однако всё это сущая ерунда по сравнению с тем, что профессора Снейпа нет и не будет.
Авроры не плачут, но белобрысой девчонке, одетой в мантию моей жены, до этого нет никакого дела.
Будто сквозь Муффлиато я слышу, как подходит официант, и как голос малфоевой кузины что-то ему объясняет, а потом между нами возникает два широких стакана и пыльная бутылка.
– Поттер, ты это...
Я с трудом поднимаю голову. Мокрые ресницы слипаются и мешают смотреть перед собой.
– Знаешь, Поттер, почему я сюда приезжаю? – тихо спрашивает Малфой, и я вдруг понимаю, что он и не думает насмехаться. – Ты завёл какую-то странную привычку сутулиться. Можешь смеяться, сколько влезет, но я сначала тоже... я думал, что ты – это он.

Все, кого мы любили, навсегда остаются в нас... Паркинсон и не представляет себе, насколько это верно.

2.
Если бы два часа назад мне сказали, что я когда-нибудь побываю в Малфой-мэноре в качестве гостя, я бы не поверил. Но два часа назад я считал себя единственным, кто думает, что профессор Снейп мог остаться в живых. К тому же, из Годриковой Лощины нам с Малфоем пришлось довольно поспешно ретироваться, когда мы экспериментально установили, что алкоголь сокращает время действия оборотного зелья. Глава Аврората в компании бывшего военного преступника, оба в женской одежде – к такому зрелищу наше общество ещё не готово. Особенно если эта парочка азартно спорит о способах связаться с человеком, которого одиннадцать лет назад зарыли на ближайшем кладбище.

– Поттер, ты псих, – заявляет Малфой, приглаживая редеющие белобрысые пряди. – В Запретный лес, ночью? Что мы там увидим, сам подумай?
– Днем я работаю.
Малфой закатывает глаза в лучших снейповских традициях.
– Дождемся выходных!
– В эти выходные мы с Джинни едем в “Нору” и берем с собой детей и Тедди. Отменить это невозможно, потому что...
– В нору? Поттер, ты считаешь себя кроликом?
От хорька слышу, думаю я про себя. Ведь, скажешь ему это вслух – наверняка разобидится. Зато, как других обзывать, так всегда готов.
– “Нора”. Так называется дом старших Уизли. Еще слово на эту тему, и получишь ступефаем между глаз.
Малфой закрывает рот и презрительно фыркает.
– Отлично. Расписание великого Гарри Поттера забито на много дней вперед. Но объясни мне, как ты собираешься искать Воскрешающий камень в темноте?!

Воспоминания вдруг захлестывают меня с головой. Тогда тоже была ночь. Темнота, которую освещали лишь сияние призраков да вспышки проклятий. Пару секунд я с мрачным юмором размышляю о возможности снова подсвечивать лес “авадами”.
– Поттер, что с тобой? Немедленно прекрати так ухмыляться!
– Дело еще в том, – отвечаю я медленно, – что я не узнаю это место днем. Я видел его только ночью.
Малфой задумывается.
– В пятницу луна будет в трех четвертях, – тянет он наконец, – хоть какой-то свет. И давай сразу поклянемся ни в коем случае не расходиться.
– Договорились, – киваю я, – тогда до пятницы. Встретимся в восемь у главных ворот.
– О, по-гриффиндорски эффектно. Как думаешь, директор прикончит меня лично или позовёт авроров?
– Аврорат в лице великого Гарри Поттера не видит в твоём посещении Хогвартса состава преступления, – авторитетно заявляю я. – Но если ты так боишься профессора Макгонагалл, я могу использовать свои связи...
Я представляю себе Малфоя со щербатой кружкой в одной руке и куском прошлогоднего кекса в другой. Он сидит (очень прямо) на грубо сколоченной скамье и притворяется, что доносящееся из-под неё голодное урчание его совершенно не беспокоит. Мысль о предстоящем чаепитии у Хагрида окончательно примиряет меня с издёвками Хорька, но мой довольный вид его явно нервирует.
– Подожди, – говорит он, преграждая мне путь к камину. – Куда тебя вечно несет? Надо все обсудить детально.
– Да что обсуждать? Если найдем камень, попробуем вызвать Снейпа. Появится – значит, действительно мертв...

Я сжимаю губы. Если профессор появится, он со мной, наверное, и говорить не захочет. Или скажет какую-нибудь гадость. Мол, опять вы, Поттер. Даже в смерти от вас нет спасения! Вы, скажет, идиот. Шляетесь по Запретному лесу, воскрешаете до смерти уставших от жизни покойников... Хорошо, что Малфой там тоже будет. К нему-то Снейп всегда тепло относился. Вот пусть они и разговаривают. А я так, рядом постою. Скажу ему только, что сожалею... Что все наши сожалеют страшно. И уважают его...

– Если не появится, то он скорее всего жив. Так ведь? Во всяком случае, шансы повышаются...
– Не это! Ты дорогу точно найдешь?
– Ну...
– И далеко это от края?
– Да не очень...
Малфой явно приободряется. Снова принимает равнодушный светский вид. Делает королевский жест рукой, словно завершает аудиенцию, и небрежно кивает.
– До пятницы, Поттер.

3.
Бледная луна плывет над верхушками сосен. Мы тихо идем по Запретному лесу. С каждым шагом прошлое все сильнее втягивает меня в свой омут. Я узнаю каждый куст, каждое дерево, каждую прогалину, залитую мертвенным серебристым светом. Мне не хочется говорить. Почему молчит Малфой, я не знаю.
Впрочем, он уже и не молчит, а что-то тихо шепчет.
– А? – переспрашиваю я.
– Далеко еще?
– Не очень. Не мешай, ладно? А то собьюсь.
Малфой злобно хрюкает, но замолкает. Через несколько минут мы выходим на знакомую поляну. Сердце бьется сильно и часто.
Вон там, в центре, стоял Вольдеморт. Здесь, рядом со мной – Долохов и Макнейр. Чуть дальше рыдал Хагрид. Я поворачиваюсь к Малфою и указываю ему на группу деревьев справа от нас:
– Твои родители стояли вон там.
Он передергивает плечами. В лунном свете его лицо тоже кажется призрачным.
Я жадно рассматриваю все вокруг.
Ничего не изменилось. И трава как будто по-прежнему примята.
Даже с закрытыми глазами я чувствую следы бушевавшей здесь одиннадцать лет назад магии.
Малфой дергает меня за рукав.
– Поттер?
Я молчу. Смертоносные проклятия, магия защиты, какая-то еще... древняя, мощная, неясно даже, светлая или темная – я чувствую, как переполняюсь ощущениями, тону в них... Испытываю одновременно чувство освобождения и погружения, словно во сне.
Как же мне, оказывается, это было нужно – все эти одиннадцать лет!

На той стороне поляны вдруг с хрустом ломается ветка. Малфой издает сдавленный стон и вцепляется в меня второй рукой.
– Что... что это было? – шепчет он.
Я напряженно вглядываюсь. Ничего. Кто бы это ни был, он не собирается выходить на свет.
– Малфой.
– М-м?
– Подожди меня здесь.
– Поттер, стой! Куда ты? Мы же договаривались не разделяться!
– Малфой, спокойно. Я просто хочу поискать камень! Тебя никто и не заметит...
Малфой гордо вскидывает голову. Этому движению противоречит паническое выражение в его прозрачных глазах, но он-то себя со стороны не видит.
– Accio Воскрешающий камень! – изрекает он, обводя поляну палочкой. Если бы все было так просто!
– Дары Смерти не реагируют на обычные чары, – объясняю я с интонациями Гермионы.
Малфой сжимает губы.
– Ну иди, ищи. Что застрял?

Я выхожу на середину поляны. Вот здесь. Да.
Это странное чувство, когда знаешь точно, что в следующую секунду умрешь. Жизнь так переполняет тебя в самый последний момент, что ты ею захлебываешься, как кровью... Родители, Люпин и Сириус были тогда рядом до конца. А потом....
Я падаю на колени.
Шарю вокруг руками. Ничего. Растягиваюсь на мягкой, сырой земле. Точно так я лежал тогда. Так… уютно. На секунду мне кажется, что сейчас раздастся холодный шипящий голос, и легкие волосы Нарциссы упадут на мою щеку.
Хруст веток раздается ближе.

На поляну осторожно выступает белый, как лунь, кентавр. Я застываю, и он подходит вплотную. Бледный силуэт Малфоя еле виден в кружевной тени орешника. Выражение его лица отсюда не разобрать.
Кентавр уже возле меня, и я встаю во весь рост. Он медленно касается рукой моего лба, откидывает челку.
– Сегодня яркая луна, – говорит он. – В такие ночи многое видно яснее.
– Вы не находили тут... – начинаю я.
Он смотрит вниз, и я вдруг замечаю в траве, возле его правого переднего копыта, старый, размякший от сырых ночей снитч. Вернее, только его оболочку, смятую и выпотрошенную, со сломанными крылышками. Кентавр делает шаг назад.
– Забирай свое и больше не приходи сюда, человек. Этот Лес дал тебе все, что мог.
Не могу обещать, думаю я, перебирая траву вокруг снитча. Мне нравится приходить сюда. Я оставил здесь слишком многое.
– Я предупредил тебя, человек, – кентавр величественно удаляется прочь. Через миг его тело сливается с тенями и пятнами лунного света. Еще через миг Малфой оказывается возле меня.
– Ну?
Я держу в руке небольшой чёрный камень с трещиной посередине.

– Северус Снейп?
Луна высоко поднялась над деревьями. Моя фигура отбрасывает на траву четкую черную тень.
– Может, сначала выйдем из Леса? – тянет Малфой. Могу только догадываться, чего ему стоит эта неторопливая интонация.

Он всматривается мне в лицо. Его блеклые волосы сейчас кажутся сотканными из лунного света. Кажется, я знаю, откуда пошли сказки про эльфов. Наверняка лет пятьсот назад кто-то из предков Малфоя попался на глаза компании впечатлительных магглов в лунную ночь. Ведь настоящие эльфы, как известно, не отличаются ни высоким ростом, ни тонкими чертами, ни блондинистой шевелюрой.

– Ясно, – правильно понимает Малфой мое молчание. – Поттеру невтерпеж.
Можно подумать, он сам не трясется от нетерпения.
– Северус Снейп! Профессор! – снова говорю я, поворачивая камень.
Ничего не происходит.
– Не появляется... – я чувствую и радость, и разочарование. Какая-то часть меня, выходит, надеялась наконец увидеть Снейпа и задать ему все вопросы. А главное – попросить прощения. Но лес тих, и кроме нас с Малфоем, на поляне никого нет.

Он не явился на вызов, значит ли это, что его нет в мире мертвых? Или его дух попросту игнорирует призывы какого-то там Поттера, вечной занозы в его костлявой зельеварской заднице? Простите, профессор, эта наглая мысль сама влетела мне в голову. Я не хотел ее думать. Простите еще раз.
А может быть, он есть в мире живых? Или, может быть, Дары Смерти больше не действуют?

– Попробуй ты, – я протягиваю Малфою камень. Тот берет его со странным выражением – будь на месте Малфоя кто-нибудь другой, я бы назвал его “благоговением”. Он даже закусывает нижнюю губу от сосредоточенности.
– Надо просто повернуть и думать о том, кого хочешь увидеть.
Его пальцы мелко дрожат. Я отвожу взгляд. Такое ощущение, словно подглядел что-то глубоко личное.
– Северус Снейп, – хрипло произносит Малфой за моим плечом, – крестный!
– Ну? – поворачиваюсь я, – ты его видишь?
– А?
Малфой озирается.
– Нет, вроде. Ладно, забирай, – он протягивает мне камень. – Не хочу, чтобы явилась тетя Белла.
– Так не думай о ней, – пожимаю я плечами.
Малфой бросает на меня совершенно бешеный взгляд.
– Поттер, ты придурок! Легко сказать – не думай! Сам когда-нибудь пробовал “не думать” о чем-нибудь по заказу?
– Что?
– Ничего, мантикору тебе в задницу! Не думай! От черт... простите, тетя Белла, я не вам! Да, у нас все нормально... а... ну да, Поттер... у нас тут дела были... Кхм. Рад, что у вас все более-менее, мама часто вас вспоминает... Поттер, возьми наконец этот гребаный камень!
Я беру камень, и в то мгновение, когда его холодная поверхность касается моей ладони, вижу рядом с Малфоем тающую тень Беллатрикс, красивой, молодой, до жути похожей на Сириуса, с длинными волосами, развевающимися в безветренном лесу. Она кидает на меня ненавидящий взгляд и исчезает.

Малфой опускается на траву.
– Твою мать, – устало говорит он, – предупреждал меня отец не связываться с гриффиндорцами.
– Можно подумать, это я вызвал Беллатрикс!
– Пошли уже, а? – с неожиданно домашней интонацией просит он. Ну конечно, “пошли”. Можно подумать, дома Джинни даст мне поэкспериментировать с камнем. Да его дома и хранить-то нельзя. Лили два года, она все в рот тащит.
– Поттер, ты уснул?
Нет, просто думаю, может ли двухлетний ребенок разгрызть Воскрешающий камень. Склоняюсь к тому, что может.
– Малфой, еще пять минут. Куда нам спешить? Тебя что, жена запилит?
– Домашние скандалы – это скорее по части Уизли. Она тебя еще не бьет, Поттер?

“Сириус Блэк!” – думаю я, поворачивая камень.
– Привет, Гарри, – Сириус возникает рядом, такой же молодой, как в ночь Финальной битвы, и легко ерошит мне волосы.
– Ты притащил в Запретный лес Малфоя? Это что, жертвоприношение? Ты задумал черномагический ритуал? – он совершенно по-мародерски хохочет. Как же я счастлив его видеть!
– Скажи, там, где ты сейчас... вы общаетесь между собой?
– С кем ты разговариваешь, Поттер? – Малфой опасливо озирается по сторонам. – Кого ты вызвал?
– Это Сириус. Ты его не видишь?
– Привет, племянничек, – смеется Сириус. Малфой отшатывается.
– Теперь вижу.
– Малфой, – говорю я виновато. – Ты не мог бы отойти?
Я снова поворачиваю камень и думаю о них. Обо всех. О Фреде, о Люпине с Тонкс... и, конечно, о родителях.

И они появляются. Я верчу головой, я не успеваю отвечать на вопросы, я чувствую, что на моем лице застыла безумная широкая улыбка – от уха до уха. Как же я, оказывается, соскучился! Я рассказываю Тонкс о Тедди, родителям – о Джеймсе, Альбусе и Лили, Фреду – о Джордже, Роне и остальных. Может быть, те, кого мы любили, и остаются в нас, но этого так мало!

Кто-то трогает меня за плечо. Я оглядываюсь. Малфой.
Оказывается, почти совсем стемнело. Луна опустилась ниже и спряталась за тучи. Поднимается ветер.
– Поттер, хватит, – кричит Малфой. – Поттер, ты меня слышишь? Поттер, не сходи с ума!
Что-то он слишком разволновался.
– Да что такое? – говорю я.
Малфой облегченно вздыхает.
– Слава Мерлину, великий Поттер соизволил обратить на меня внимание! Ты машешь тут руками уже пару часов.
Один за другим призраки исчезают.
– Не трогай этот камень слишком часто, – говорит на прощание мама, – будь осторожней, ладно?
– Мам, ты там не видела Северуса Снейпа? – спрашиваю я. Мама улыбается. Совсем молодая, моложе меня. Моложе Джинни.
– Я не могу рассказывать тебе про “там”, ребенок.
И, с любовью взглянув на меня в последний раз, она исчезает тоже.

Мы бредем в сторону бывшей хагридовой избушки, и Малфой тихо, но очень грязно ругается. Я всегда подозревал, что все эти разговоры про аристократическое воспитание – чушь, но не знал, что до такой степени.

Быть немножко Блэком

ОГРОМНЕЙШЕЕ спасибо всем за СМС-ки и отзывы!

Живёт мудрый филин на дубе на нашем,
Чем больше он видит, тем меньше расскажет,
Чем меньше расскажет, тем больше узнает.
И нам поучиться тому не мешает!
Из “Стишков Матушки Гусыни” (пер. G&F)

Декабрь 2009 года. Лондон.

Мама ужасно рассердилась.
“Джеймс Сириус Поттер, – сказала она тем голосом, от которого её волосы топорщатся, как острая проволока, и немного звенят, – твой папа никогда в жизни ни за кем не подглядывал!”
Потому что подглядывать нехорошо и стыдно. А уж подглядывать за папой и вовсе никуда не годится. Будто я сам этого не знаю!

Я и не собирался подглядывать. Оно так само вышло, потому что я уже и так прятался под столом от Кричера, и потому, что эта тётя, которая пришла к папе, была очень уж странная. Уж я-то знаю, о чём говорю – я за свою жизнь немало повидал странных тёть! Вот тётя Флер, например, – она иногда бывает немного страшная, но это не страшно, а красиво – нет, не могу объяснить! Или тётя Луна – если забраться к ней на колени, то всегда пахнет, как летом у бабушки на чердаке – пыльными солнечными пятнами на полу и висящими вниз головой букетиками. А ещё у тёти Луны нет мужа, и детей даже нет, ни одного.

Тётя Гермиона тоже странная – вот недавно перед ней стакан с тыквенным соком разлетелся на куски, как у маленькой. Мы все обедали в Норе и дядя из Ми-ни-сред-ства, которого пригласил дядя Перси, говорил, что мёртвых пожирателей могут жалеть только ненормальные, и что так они дойдут до какой-то “маячки лист рейндж”. Это, конечно, была ерунда: вот мы с Альбусом нормальные, но нам жалко мёртвых мышей, которые пожирают в доме всё подряд, пока не доберутся до шкафа, где травки для зелий. Ну вот, и только этот дядя сказал про “маячку”, как – бабах! Всех забрызгало соком, а папу немного порезало стеклом, но он совсем не расстроился.

А та тётя, из-за которой мама рассердилась, она была ещё страннее всех! Такая высокая – почти, наверное, как дядя Рон. Вышагнула из камина, вытягивая шею, как жираф в маггловском зоопарке, и мантия у неё переливалась чёрным и зелёным, будто она была мягкая, как жирафиная шкура. Волосы светлые, как у тёти Луны или у тёти Флер, только совсем короткие, а глаза серые, как у злой бабушки на портрете, который обычно завешен. Но это всё я уже потом разглядел. А сначала я просто отпустил край скатерти, чтобы меня не было видно между лап стола. В гостиной, где камин, вся мебель на таких когтистых чешуйчатых лапах. Может быть, её сделали из драконов или гиппогрифов, которые плохо себя вели.

Сначала было тихо, только сигнальные чары звякнули наверху, потом заскрипела лестница, а потом дверь открылась, и папин голос сказал: “Малфой!” Этим словом папа или мама иногда ругаются, когда читают газету, но та тётя на него почему-то не обиделась. Она спросила папу, рад ли он лицезреть свою любимую кузину Кассиопею. “Ли-це-зреть” это значит видеть.

Я решил было, что эта тётя привела с собой ещё какую-то кузину, и приподнял край скатерти, чтобы на неё поглядеть, но никого не увидел. А ещё эта тётя почему-то говорила о себе, как будто она дядя. В школе это называется “в мужском роде”. Я ведь уже в школу хожу – не в Хогвартс, конечно, а в такую школу, где буквы всякие учат и ма-ти-ма-ти-ма-ти-ку. Папа тоже заговорил с тётей в мужском роде:
– Я вижу, тебе самому нравится, – сказал он, улыбаясь (ли-це-зреть его я не мог, но это ведь слышно). – Слушай, у тебя что-нибудь срочное, а то...
– Что, твоя гарпия возвращается?
Гарпии – это тёти, которые играют в квиддич. Моя мама раньше была гарпией, и мы ею очень гордились. Но тогда это слово почему-то прозвучало обидно, и даже папа немного рассердился. Я чувствую, когда папа сердится, даже если я сижу под столом.
– Что ты сказал?
– Спрашиваю, когда очаровательная хозяйка появится?
– А-а. Часа через два. Хотя с международной каминной сетью никогда не знаешь.
– Слушай, Поттер, – сказала странная тётя. Поттер – это наша фамилия, но я никогда не слышал, чтобы папу так называли. Всегда “мистер Поттер” или “Гарри”. Ещё мама иногда говорит “Гарри Джеймс Поттер”, но это только если она очень сердится.
– Слушай, Поттер, я тут кое-что выяснил, и мне интересно, что ты на это скажаешь. Прямо сейчас, если ты не против.
– Я-то не против, – мимо меня проехало кресло, и я сообразил, что вылезать из-под стола уже поздно. – Это же ты не хотел встречаться с Джинни. Садись, кузина Касси.
И тут я вспомнил, что вообще-то у папы нет никакой кузины, а только кузин – дядя Дадли. Он продаёт магглам дверли. Или дрелви.

Кресло заскрипело – это наша гостья в него усаживалась. Папа тоже сел, и они стали разговаривать о каком-то про-сто-ви-тя-зе Гринготтса. Гринготтс – это такое специальное место, которое можно грабить. Когда Рози выпрашивает у дяди Рона шоколадных лягушек или вечнопрыгучих мыльных пузырей, он говорит, что купит, когда ограбит Гринготтс. Уж не знаю, почему он всё никак не соберётся. Вряд ли дядя Рон боится какого-то там просто-витязя...

***
– Кузина Касси, – сообщил Драко, опускаясь в подъехавшее кресло и с наслаждением вытягивая ноги в узких остроносых туфлях с золочёными пряжками, – только что обедала с одним из наших представителей в Гринготтсе...
– Да ну? – Гарри уселся напротив. – Уж не хочешь ли ты сказать, что твои девичьи прелести заставили несчастного гоблина забыть о профессиональном долге?
– Мои девичьи прелести, вкупе с долгой историей его сотрудничества с нашей семьёй, заставили его принять из моих рук чашку чая... а мне оставалось только правильно формулировать вопросы.
– Ты с ума сошёл! Ты понимаешь, что я должен тебя арестовать прямо здесь?
– За что? – Драко насмешливо поднял брови. – Разве кто-нибудь сказал слово “веритасерум”?
– Нет, – Гарри тяжело вздохнул, – никто не говорил слова “веритасерум”... Надеюсь, твоя сенсация того стоила.
– Если тебе не понравится, пойду с ней к Рите Скитер. “Дерзкое ограбление, или гость из царства мёртвых? О чём молчат гоблины и не догадывается доблестный Аврорат...”
Гарри нетерпеливо кивнул, давая понять, что оценил остроумие собеседника и хотел бы перейти к сути.

– Так вот, – продолжал Драко. – Как я и предполагал, Снейп был не дурак, чтобы держать деньги под своим настоящим именем. Я вообще думаю, что он перевёл всё в какой-нибудь маггловский банк, или играл на бирже, как все нормальные люди, у которых башка не из родословного дерева...
– Так ты примчался в полном макияже, чтобы рассказать мне, что ничего не нашёл?
– Терпение, мой гриффиндорский друг! У семейства Принц есть в Гринготтсе свой сейф. Эйлин, которую, как мы выяснили, профессор Снейп сразу же после смерти отца переправил за границу, в этот сейф время от времени наведывается. И вот, в последний раз – буквально пару недель назад – она хватилась одной вещи. Шкатулочки с семейными драгоценностями. Гоблины уговорили её не поднимать шум, пообещав устроить внутреннее расследование...
– Что там расследовать-то? – удивился Гарри. – Каждого посетителя лично провожают к сейфу, и всё записывается!
– Это великого Поттера лично провожают, – хмыкнул Драко. – А мелкие сейфы, охраняемые магией крови, – они все в одном огромном зале, и никто за ними не следит, потому что чужой их не откроет. Всё для удобства клиентов, чтоб им в вагонетках не трястись. И гоблинам лишнего не бегать. Но слушай дальше: шкатулка через неделю чудесным образом оказалась на прежнем месте!
– И ничего не пропало? – уточнил Гарри.
– Если и пропало, то этого нельзя выяснить. Эйлин сама толком не помнит, что там было. К тому же половина драгоценностей была заменена подделками ещё при её матушке.
– И зачем бы нашему Ужасу Подземелий бабкины фальшивые бриллианты?
– Кто его знает? – Драко пожал плечами. – Может, невесте хочет подарить?
– Итак, шкатулку не мог взять никто, кроме профессора, – подытожил Гарри, отсмеявшись. Но, если подумать, он её взять тоже не мог. Его бы увидели - в хранилище никакие чары не действуют, сам знаешь.
– Да уж, читал в “Житиях гриффиндорской троицы”, как Грейнджер изображала мою тётушку...

***
Кузина Касси просто обожала болтать о вещах, в которых ничего не понимала. Сначала она обозвала Аврорат каким-то обидным словом. Вряд ли она не знала, что мой папа – начальник Аврората. Если уж даже тётя Луна это знает...
Потом она принялась ругать кого-то, у кого голова из родословного дерева. А родословные деревья ведь вовсе не деревянные! У нас в доме есть одно, оно выт-ка-но на гу-би-ле-не. В смысле, тряпичное и плоское. Папа не хотел слушать эти глупости и время от времени перебивал её. После деревьев, они стали обсуждать чью-то шкатулку с фальшивыми бриллиантами. Я догадался, что бриллианты – это то же, что и семейные драгоценности. У мамы тоже есть семейные драгоценности – это Лили, Альбус и я. Но как, интересно, драгоценности могут лежать в шкатулке? И быть фальшивыми?

В конце концов, они заговорили о привидениях и тёмных обрядах, совсем как Тед и Вик, когда сидят по вечерам у нас на чердаке и пугают друг друга. Меня они, конечно, с собой не берут, но это же наш чердак! Меня и не надо с собой брать для того, чтобы я там оказался. Но кто бы мог подумать, что, сидя под обычным столом в гостиной, от родного отца можно услышать такие вещи, о каких даже Тед рассказывает только шёпотом? Я и не догадывался, что папа знает о Тёмных Метках и Адском Пламени. Я даже ухо оттопырил рукой, чтоб лучше слышать, но они говорили почти шёпотом, и чем дальше, тем непонятнее.

***
– Слушай, Поттер, – неуверенно начал Драко. – А ведь способ есть. Существуют обряды, это немного... ну, с кровью оно там всё условно Тёмное... Смысл в том, что ты назначаешь кого-то своим доверенным лицом, и он может действовать, как кровный родственник. Магические контракты подписывать, и так далее…
– Вот что, Малфой, – перебил Гарри. – Так мы неизвестно до чего договоримся. Старушка забыла, куда поставила шкатулку, а мы уже навыдумывали, будто профессор жив, и вдобавок кто-то ему помогает.
– Не слишком ли много совпадений? – не уступал Драко. – Воскрешающий Камень – раз, в реестре привидений его нет – два...
– Реестр переиздаётся чуть ли не раз в сто лет... в нём даже Плаксы Миртл нету...
– Ладно, к троллям реестр, но Барон бы знал. Я его спрашивал, когда мы с тобой были в Хогвартсе. В-третьих... в-третьих, это ты сам мне скажи. Что у нас с телом?

Гарри помрачнел, стянул очки и потёр переносицу.
– Тела, как такового, не было, – медленно проговорил он, перегнувшись через подлокотник кресла, чтобы протереть стёкла краем зелёной скатерти. – Вообще, этот рапорт с места происшествия, это... ну, ясно, работать некому было...
– Всё, я понял уже, это было тогда, а при великом Поттере отчётность ведётся безупречно. Так воспоминания очевидцев там есть или нет? Колдографии?
– Воспоминания там только мои и Аберфорта, – сказал Гарри. – Мои, естественно, до пожара, а он видел, как там полыхало. Две минуты, и от всего дома кучка пепла осталась. И Тёмная Метка.
– Адское Пламя?
– Нет, другое что-то. Локализованное. Занялось сразу со всех углов, и накрыло дом, как будто куполом таким. Короче, явный поджог, и очень уверенно сработано.
Драко нетерпеливо сглотнул.
– А дальше – только колдографии того, что потом похоронили, – закончил Гарри, водворяя очки на место.
– И?
– И заключение эксперта о том, что человеческие останки не могли сохраниться при такой температуре. Только ты так не возбуждайся, Малфой... это ещё ничего не доказывает, а на тебя уже смотреть страшно.
– Мантикора тебя сожри, Поттер! – прохрипел Драко. – Ты можешь внятно рассказать или нет? Что ты там видел? Неужели ни черепа, ни зубов, ничего?
– Ничего, – ответил Гарри. – Только мелочь всякая, что в карманах таскают. Оплавленное всё. Часы без стекла и стрелок, нож серебряный – я его по урокам помню, ремень из драконьей кожи...
– Это ему мой отец подарил, – прошептал Драко.
– Отпей из своей фляжки, – сказал Гарри. – А то у тебя уже грудь пропала.

***
Когда папа стал протирать очки моей скатертью, я прижался к самой дальней ноге стола и даже дышать перестал. Но и ему, и гостье было не до меня – папа рассказывал про какой-то пожар и какой-то череп, а чужая тётя ёрзала в кресле и перебивала, пока не охрипла. А потом папа вдруг говорит: “Отпей из своей фляжки, а то у тебя грудь пропала”. Тут, я, конечно, не выдержал. Если у странной тёти пропала грудь, значит, стало видно спину изнутри? А это как? А как же она не умирает, ведь в груди были сердце и лёгкие? Я пальцем отодвинул бахрому, но ничего толком не разглядел: кузина Касси послушно пила из серебряной фляжки, и все части тела у неё были уже снова на месте.

– Стилет, – сказала она, когда закончила пить. Голос у неё опять стал нормальный. – Там должен был быть блэковский стилет.
“Стилет” это, должно быть, что-то очень нехорошее, вроде пистолета. А пистолет – это такая маггловская волшебная палочка, которой можно наколдовать только Непростительные проклятия. Папа, видимо, тоже не знал, что это такое, потому что он нахмурился и спросил:
– Какой ещё стилет?
Странная тётя немного подумала, а потом достала что-то из рукава и протянула папе:
– Вот такой.
Это была очень странная штука – вроде волшебной палочки, только металлическая, и на рукоятке, как у ножа. Наверняка ещё хуже пистолета.

Папа повертел в руках стилет, и вернул его.
– Такого там не было, – сказал он. – А с чего ты взял, что должен был быть?
– Регулус Блэк оставил Снейпу свой. Я знаю, что он с ним не расставался, – сказала Касси, глядя не на папу, а куда-то в камин. – Наверное, ему нравилось быть немножко Блэком.

Между прочим, папин крёстный, Сириус Блэк, в честь которого меня назвали, он был Блэком. И вот этот наш дом, в котором Кричер, это вообще-то дом не Кричера, а Блэков, так что мы все немножко Блэки, но я – особенно. Маме, по-моему, это не очень нравится. Она всё время уговаривает папу переехать в другой дом. Папа говорит, что здесь безопаснее, но мне кажется, ему просто тоже нравится быть немножко Блэком. И мне нравится, потому что тут столы с когтистыми лапами, и пыль под ними зелёная. Хотя Кричер ужасно нудный, а эта бабушка с портрета... я-то, конечно, её не боюсь, но вот Лили с Альбусом боятся. А ведь и злая бабушка, сообразил я вдруг, она тоже Блэк. Прямо и не знаешь после этого, хорошо быть Блэком, или плохо.

***
– Ни фига себе, – сказал Гарри. – Ни фига себе. Драко Малфой вываливается из моего камина со стилетом. Извини, но камин на вход я с сегодняшнего дня запираю – у меня тут дети.
Драко пожал плечами:
– Лично я для тебя и не отпирал.
– Ты что, всегда его с собой носишь?
– С тех пор, как тётя Белла, ну... Это её. Мама очень хотела, чтобы я взял себе. Сказала, что тётя Белла не относилась серьёзно, а зря – он заговорён на удачу, или что-то в этом роде. У твоего крёстного, кстати, такой же должен был быть. Небось, где-нибудь здесь на чердаке и валяется.

Некоторое время оба молчали, буравя остановившимися взглядами красные головни в камине.
– Всё сходится! – вскинулся вдруг Драко. – Он сам поджёг эту драклову хижину – я видел, как он... неважно, но он мог бы. Оставил всякую ерунду, а то, что ему было дорого или нужно, забрал. Вот почему ремень остался, а ботинки – нет? Ясно – не босиком же ему было уходить...
– Не все ботинки на свете из драконьей кожи. А всё остальное горит. И потом, босиком или не босиком, он был не в том состоянии, чтобы так вот уйти оттуда.
– Значит, кто-то его вытащил. Тот же человек, что ходил за него в банк.
– Успокойся, а?
Драко вскочил и навис над креслом Гарри, вцепившись в подлокотники.
– Поттер! – прошипел он. – Я тебе тут сегодня достаточно наговорил, чтобы ты меня в Азкабан мог упечь. Я никому никогда... я никогда ещё так не подставлялся! И я тебе не прощу, если ты это не всерьёз!
– О чём ты, Малфой? Я тебе засекреченный рапорт пересказал, чего тебе ещё?
– Перестань отрицать очевидное, иначе я подумаю, что ты от меня что-то скрываешь!
– Не психуй, – ответил Гарри. – Ничего очевидного мы не выяснили. Стилет мог унести тот, кто поджёг Хижину, а шкатулка никуда и не пропадала...
– Ты так говоришь, как будто тебе плевать! Поиграл в сыщиков, и надоело, да?
– Заткнись, – сказал Гарри. – Что ты понимаешь? Тебя там не было, – и добавил сдавленным шёпотом: – А мне он снится...
– Тебе снится? Тебе одному снится? А я, значит, не понимаю?

Когда посреди комнаты с громким треском возник Кричер, они, тяжело дыша, молча глядели друг на друга. Домовик растерянно похлопал глазами, проскрипел: “Простите, сэр. Кричер ищет мастера Джеймса, сэр”, и опять пропал.

Драко выпрямился и простонал:
– Поттер! Почему ты не сказал, что у тебя полный дом народу?
– Какого народу? Младшие в Норе, здесь только Джеймс, Кричер за ним присматривает...
– Значит так! – Драко принялся было расхаживать по комнате, но налетел на круглый стол с зелёной парчовой скатертью, выругался и остановился. – Мы сейчас же перемещаемся в мэнор, и я тебя оттуда не выпущу, пока мы всё не обсудим. Детально. И без свидетелей!
Гарри взглянул на часы.
– Ладно, если ты такой нервный, – согласился он, вставая. – Около часа у меня, пожалуй, есть. А что, в мэнор можно аппарировать?
– Если со мной, то можно. Давай, обними меня, герой.

***
Я так задумался о том, хорошо ли быть Блэком, что даже не заметил, как папа с кузиной Касси начали ссориться. Когда я опомнился, эта ненормальная стояла над папиным креслом и что-то шипела, а папа отвечал таким голосом, что мне показалось, будто она его душит. Я уже собрался броситься папе на помощь, но тут прямо перед моим носом выпрыгнул Кричер – меня искал. Всё-таки здорово, что я додумался научить нашего домовика играть в прятки. Пока он начнёт искать, можно много чего успеть.

После того, как Кричер меня не нашёл, кузина Касси немного успокоилась. Ещё поворчала чуть-чуть, а потом вышла на середину комнаты, чуть не сбив мой стол, и говорит папе: “Обними меня, герой”. Я правда, никогда не слышал, чтобы обниматься предлагали таким противным голосом, но ей, наверное, просто было стыдно, что она так глупо вела себя в гостях, вот она и валяла дурака. И всё-таки я, на месте папы, не стал бы с нею мириться, пока она не станет разговаривать по-человечески. А мой папа из-за этой тёти тоже начал вести себя странно – он подошёл к ней и на самом деле обнял.

И тут из камина посыпались зелёные искры, и появилась мама. Она смотрела, как папа и эта чужая тётя обнимаются, и её волосы звенели, как острая проволока. Хорошо, что вокруг не было стаканов, которые могли бы разлететься на куски. А потом мама сказала: “Гарри Джеймс Поттер!”, а папа сказал: “Джинни, это не то, что ты думаешь!”, а странная тётя ничего не сказала, а только отскочила от папы, с размаху села в кресло, и стала смеяться.
Папа попытался обнять маму, но она его оттолкнула. Тогда он стал ей что-то быстро-быстро говорить, а мама сначала слушала и кивала, а потом тоже засмеялась, и спрашивает:
– Правильно ли я поняла? Эта девица – твой главный школьный враг Драко Малфой, который выпил оборотного зелья?
Тётя в кресле смеётся ещё громче, а папа говорит:
– Да.
– И ты в нашей гостиной обнимаешься с Малфоем, – говорит мама, – потому, что вы решили разыскать профессора Снейпа?
– Да.
– Который умер одиннадцать лет назад?
– Да, – отвечает папа и улыбается.
– И ты считаешь, – спрашивает мама очень тихо, – что я должна этому поверить?
И тут мне стало ясно, что мама смеялась совсем не по-настоящему. И ещё, что вот теперь папу точно надо было спасать, хотя и непонятно, как. Тогда я просто встал на четвереньки, и высунул голову наружу.

И мама ужасно рассердилась.

----
Эпиграф в оригинале:
A wise old owl lived in an oak
The more he saw the less he spoke
The less he spoke the more he heard.
Why can't we all be like that wise old bird?
From Mother Goose Rhymes

Кинжал для Джульетты

You come from parents wanton
A childhood rough and rotten
I come from wealth and beauty
Untouched by work or duty

And oh, my love, my love
And oh, my love, my love
We both go down together
The Decemberists, “We both go down together”

9 января 2010 года. Уилтшир

Ты предатель.
Ответишь, как тогда, что я ничего не понимаю? Что я избалованный мальчишка, которому не приходилось сжигать трупы и ложиться под убийц? Что неприятные повинности подобного рода всегда доставались тебе?

Или, как обычно, уйдёшь от ответа?
Надо отдать тебе справедливость, по-настоящему наорал ты на меня только однажды – наутро после того, как я не смог убить Дамблдора. Ты молчал, когда нагнал меня у края территории Хогвартса, молчал, когда мы аппарировали и аппарировали, пока я полностью не потерял ориентацию, и единственным ощущением, связывавшим меня с реальностью, была боль в запястье от твоих железных пальцев. Молчал, когда, в конце одному тебе понятной траектории, выволакивал меня из Дырявого Котла в маггловский Лондон, и когда меня стошнило на жёсткий серый плащ, в который ты трансфигурировал свою мантию. И только на следующий день, в кухне квартирки на двенадцатом этаже каких-то трущоб, куда мы примчались в пропахшей ядовитыми испарениями чёрной самодвижущейся повозке, ты взбесился из-за того, что я неправильно разводил огонь под чайником и чуть не устроил взрыв.
Я честно сказал, что всего лишь хотел тебя как-то поддержать.
Наверное, именно тогда, когда ты сорвался, я понял, что мог бы быть тебе нужен. Но ты решил иначе.

Я не осуждал тебя, глядя, как ты продавал свой талант и свою совесть за мелочи, которые я с детства принимал как должное – новая мантия, старое вино, день в библиотеке, ночь без Круциатуса. Я понимал, что ты просто хотел жить, просто пытался выжить. Я уважал тебя, я восхищался тобой, я был тебе благодарен.
Я простил тебе мой позор, когда ты взял на себя моё преступление. Я чуть с ума не сошёл, когда ты умер.
Чёрт тебя подери, Северус Снейп, крёстный, ты мог сообщить мне, что не умирал!

Рама тяжёлая. Рука, в которой я держу палочку, немеет от напряжения, левитируя портрет так, чтобы наши глаза находились на одном уровне. Играть в гляделки с твоим изображением так же бесполезно, как и с тобой самим: всё, что ты являешь миру, это ледяное безразличие, на которое способен только тот, кто черпал унижение с самого дна.

Я возвращаю тебя на стену и подхожу к столу, чтобы разложить карточки с именами гостей. Надеюсь, у тебя нет возражений по поводу списка приглашённых на твой день рождения? За прошедшее лето я составил поминутную хронологию Финальной Битвы, так что здесь будет каждый, кто мог вытащить тебя из Визжащей Хижины одиннадцать с половиной лет назад, и, хочешь ты этого или нет, я всерьёз намереваюсь выяснить, кто именно это был. Вы, как оказалось, продолжаете видеться, последний раз – не далее, как в этом декабре. Полагаю, сегодня ты ждёшь своё доверенное лицо к обеду – постараюсь не задержать.

Люциус и Нарцисса Малфой. Ты называл их друзьями, хотя обманывал так же, как и всех остальных. Мать оказалась жертвой твоей самой ловкой авантюры – она не знала, что убийство, которое ты взял на себя по её просьбе, было уже обещано другому заказчику. Мой отец тоже считал себя твоим должником – думаю, лучший зельевар Британии избавил его от немалого числа врагов. Если тебе нужны были деньги или место, где спрятаться, ты мог положиться на любого из моих родителей.

Эйлин Хайнц, урождённая Принц, вдова Тобиаса Снейпа. С её стороны было очень мило согласиться приехать на пятидесятилетие сына, о существовании которого она не помнит. В остальном же пожилая леди превосходно сохранилась – выглядит твоей ровесницей. Так что её забывчивость больше похожа на результат изменения памяти, чем на следствие раннего склероза. Хотя не исключено, что она просто такая же ловкая лгунья, как ты.

Аберфорт Дамблдор, твой соратник по другой организации, неприветливый старикан, которого никто не замечал, в то время как мимо него и мышь бы не прошмыгнула. Это он во всех подробностях поведал следствию о том, как сгорела Визжащая Хижина. Он же следил за отступлением Пожирателей, чтобы позже сдать Аврорату всех до единого. Ты в это время вполне мог сидеть в одной из грязных комнатёнок “Кабаньей башки”, празднуя своё чудесное избавление за бутылкой сивушного пойла. Характерно, что ни один из арестованных по показаниям Аберфорта в поджоге так и не признался.

Минерва Макгонагалл, унаследовавшая оставленный тобой директорский пост, несгибаемая, как карающий меч, и тем не менее простившая тебе убийство Дамблдора. Почему весь год, что ты был директором, она театрально ненавидела тебя, и ничего не предпринимала? Не для того ли, чтобы помочь тебе скрыться в конце?

Сивилла Трелони, жалкая хогвартская неудачница, которую ни у одного директора не поднялась рука вышвырнуть, в том числе и у тебя, а ты ведь никого не держал возле себя из одной только жалости. Она была в нужном месте в нужное время, и я допускаю, что она не так бесполезна, как кажется – за её очками и шалями толком не разберёшь, что у неё на уме.

И наконец, в ореоле всенародной любви, золотая троица. По официальной версии, именно они были последними, кто видел тебя живым. По неофициальным, которых я за эти годы сформулировал не один десяток, любой из них мог как спасти тебя, так и прикончить, причём даже без участия Тёмного Лорда. Остальные помогли бы замести следы – гриффиндорцы не бросают своих на месте преступления. Гермиона Грейнджер тебя боялась. Рон Уизли тебя ненавидел. Гарри Поттер... я так и не понял. За последние полгода я несколько изменил своё мнение о Поттере. Я почти уверен, что он хочет найти тебя не меньше, чем я.

Тем не менее, всё связанное с тобой, Северус, имеет свойство неожиданно заменяться своей противоположностью. Если я узнаю, что главный аврор с начала лета играл со мной в сыщиков только ради того, чтобы направить по ложному следу, я почти не удивлюсь.

Уверен, что Поттер не рассказал мне всего, что знал. Но и я кое-что от него скрыл. У тебя был портключ, переносящий в место, известное только нам двоим. Если бы ты им воспользовался, я примчался бы туда в ту же минуту. Все эти годы я, как брошенный хозяевами домовик, раз в месяц вытирал пыль, обновлял защитные чары и заменял испорченные зелья новыми. Знаешь, почему? Потому что я – человек слова.

Я раскладываю карточки с именами возле одинаковых серебряных кубков. Касаюсь каждого кубка палочкой, и на нём коротко вспыхивают и гаснут инициалы того, кому он предназначен. Фигуры расставлены, и план игры у меня готов.

Первой из камина появляется парочка хогвартских старых дев. Трелони неподвижно стоит среди зелёных сполохов, покорно дожидаясь, чтобы Макгонагалл за руку, как ребёнка, вывела её наружу. Оказавшись в гостиной, она заунывно здоровается со мной и с подошедшими родителями, и снова застывает. Директриса слегка дёргает за конец какой-то из её пёстрых тряпок, по всему цветасто-бахромчатому клубку пробегает лёгкая рябь, и на ковёр осыпается зола. Отец галантно подхватывает это ходячее недоразумение, а Макгонагалл тихо объясняет, что бедняжка затворницей сидит в своей башне и совсем разучилась пользоваться камином. Однако, надежда на то, что мы будем избавлены от сивиллиных завываний быстро испаряется: оправившаяся от потрясения прорицательница тут же встревает с подробностями астрологических прогнозов, над которыми она трудилась всё полугодие, не щадя себя даже в рождественские каникулы.

Грейнджер возникает в камине с двенадцатым ударом часов и немедленно извиняется за опоздание мужа, за которым не могла проследить, ибо прибыла из библиотеки. Впрочем, Уизли не заставляет себя долго ждать, явившись пятью минутами позже вместе с Поттером. Вскоре все гости в сборе, и мы, под невидящим взглядом твоего портрета, проходим в столовую.

Мне не пришло в голову подготовить тост заранее, и в мою речь закрадывается несколько намёков на мои подозрения. Поттер отрывается от виньеток на блюде и вперяет в меня встревоженный взгляд. Я плавно сворачиваю на безопасную тему: как бы нам всем хотелось, чтобы ты сегодня был среди нас.

Прямолинейная, но воспитанная Макгонагалл опускает глаза, Поттер тоже возвращается к изучению тарелки. Аберфорт, чьего брата ты прикончил, открыто усмехается. Сивилла нашаривает внутри своего кокона платок и протирает очки. Мои родители сидят с каменными лицами. Уизли с лёгкой грустью смотрит на графин вина, а Грейнджер с лёгким беспокойством смотрит на Уизли. Твоя матушка оглядывает это сборище лицемеров с полудетским любопытством.

– Да, это был благородный, самоотверженный человек... – изрекает наконец наша отличница.
– Выдающийся исследователь и незаурядный педагог... – выдавливает Макгонагалл.
– Верный друг, – вздыхает мама. – Мы все его очень любили...
“Особенно мёртвым”, – мысленно добавляю я.

После ланча я приглашаю всех в гостиную, и на моей руке тут же повисает миссис Хайнц:
– Мистер Малфой, я не успела толком поблагодарить вас за такую трогательную речь. Чувствуется, что вы относились к моему сыну с большой... большим...
“О да, – думаю я, – уж точно с куда большей, чем его родная мать”. Эйлин быстро оставляет попытки дать название моим чувствам.
– Ваши слова натолкнули меня на мысль об одном странном обстоятельстве, – сообщает она, оглядываясь. – Возможно, я действительно выжила из ума, как намекал этот гринготтский грубиян, но я вам всё же расскажу, и надеюсь, что вы поймёте правильно...

Я увожу её к оконной нише, защищённой кое-какими чарами, и она излагает историю, которая мне уже известна из моих собственных источников: около месяца назад из фамильного сейфа Принцев, открыть который мог только кровный родственник, исчезла шкатулка с фамильными драгоценностями. Гоблинам каким-то образом удалось уговорить вдову повременить с расследованием, а неделю спустя шкатулка вернулась на прежнее место. Эйлин сделала из этой истории те же самые выводы, что и мы с Поттером: в банк приходил кто-то, с кем ты с помощью какого-то обряда временно побратался. Я изображаю потрясение, а потом задаю вопрос, которым Поттер, помнится, поставил меня в тупик:
– Мадам, вы ведь понимаете, насколько это важно? Вы совершенно уверены, что не могли ошибиться, как-нибудь переставить эту шкатулку?
Она поднимает на меня очень тёмные глаза под густыми бровями, и я почти готов услышать: “Двадцать баллов со Слизерина за дерзость преподавателю!”. Вместо этого она размеренно произносит:
– Разумеется, я могла ошибиться. Поэтому я проверила следящие чары, которые наложила ещё моя мать. К сожалению, они немного ослабли, и по ним нельзя определить точный путь, проделанный шкатулкой, а только пройденную дистанцию. Так вот, уверяю вас, что я не удалялась от Лондона на такое расстояние.

Я благодарю Эйлин за доверие и обещаю держать язык за зубами. Поттер, со своими сомнениями, может поцеловать соплохвоста в хвост: кто-то из моих гостей месяц назад определённо посетил Гринготтс в качестве твоего родственника.

Несколько минут спустя я на удивление мило беседую с Макгонагалл. Когда прошлой весной Поттер уверял меня, что старушка не держит на меня зла, я, признаться, не поверил. Из-за этого нам пришлось пробираться в Запретный Лес, где он искал Воскрешающий Камень, кружным путём. Важно, впрочем, не это, а то, что вызвать тебя нам всё равно не удалось.

Как бы то ни было, директриса с удовольствием предаётся воспоминаниям, и я решаюсь дать волю своему любопытству:
– Вам должно было быть очень нелегко терпеть его на директорском месте. Не представляю, как вы могли сдерживаться.
– Северус был наименьшим из зол, – спокойно констатирует Макгонагалл. – Если бы кто-нибудь из нас, как вы выражаетесь, не сдержался, мы получили бы Амбридж или Кэрроу.
– Удивительно, что профессор Дамблдор не посвятил вас в свой план.
Лёгкая тень пробегает по её лицу.
– Зная Альбуса, как раз неудивительно, – вздыхает она. – Иногда я думаю, что, если бы Альбус не был Альбусом, всё могло бы сложиться иначе...
Я нахожу глазами зазевавшегося домовика, и отправляю его за скотчем.

Теперь самое время развлечь Грейнджер беседой о так милой её сердцу архивной пыли.
– Сгораю от нетерпения услышать, за исследованием каких тайн мироздания ты провела нынешнее утро?
Она смеется.
– Ты не поверишь, но тебе это действительно будет интересно. Копалась в сводах законов, и нашла кое-что, что можно расценить как основание для того, чтобы Визенгамот согласился рассмотреть показания Гарри о воспоминаниях профессора Снейпа…

Ты, конечно, в курсе, что какие-то идеалисты из её младших коллег в Отделе Магического Права затеяли проект по официальному снятию с тебя всех обвинений?

– … Как правило, в судебной практике опосредованные воспоминания к сведению не принимаются, но мне удалось обнаружить несколько прецедентов, датируемых четырнадцатым, шестнадцатым и семнадцатым веками соответственно. Ситуация осложняется тем...
Грейнджер оседлала любимую метлу и, если её не остановить, будет наворачивать круги хоть до ночи.
– Давай выпьем за успех этого предприятия, – говорю я, призывая два кубка.
Она пригубливает вино, и решает изобразить внезапно проснувшийся интерес к шахматной партии, которую Поттер проигрывает её муженьку.

Камин наполняет воздух уютным потрескиванием, эльфы суетятся, гости заняты беседой. Подходящий момент, чтобы их ненадолго оставить.
Тихонько прикрыв за собой дверь, я аппарирую, и зима мгновенно запускает свои обжигающие шершавые лапы мне в лёгкие. Городская площадь совсем рядом – даже днём видно, как в бесснежной злой хмари мерцают ещё не снятые рождественские украшения. Поднимаю воротник сюртука и достаю из кармана уменьшенную копию хрустального графина.

Дело в том, Северус, что я знаю, где ты живёшь. То, что рассказала мне Эйлин, только подтвердило мою догадку. Другой стал бы проверять каждую точку на окружности названного радиуса, а мне довольно того, что она проходит через Годрикову Лощину – то самое место, где погибла Лили Эванс, и где ты завещал похоронить себя. Сбежать к мёртвой от живых – это на тебя очень похоже!

Остаётся только установить точное место. Я медленно обхожу площадь, тёмные капли исчезают на поверхности мёрзлой земли. Магглы в такой холод сидят по домам, поэтому обелиск в центре доверчиво обернулся памятником Семейке-Которая-Трижды-Не-Покорилась. Сейчас каменные Поттеры не похожи на героев. Они зябко жмутся друг к другу и будто сутулятся от усталости. Замкнув круг, я подхожу к ним и кладу руку на голову маленького Гарри.
Ты доверял Поттеру.
Насколько ты доверял Поттеру?
Что мне сделать с Поттером, если я узнаю, что это ему ты доверял больше, чем мне?

Взмах палочки, быстрое заклинание, и всю деревню накрывает тонкая рубиновая сеть. Ещё одно заклинание, и она пропадает из вида, но я всё ещё чувствую напряжение её нитей над головой. Теперь следящие чары связывают всех, кто сегодня пил моё вино, с этим местом. Стоит кому-нибудь из них появиться в деревне, и я услышу сигнал, а его кубок превратится в подобие портключа, привязанного к человеку, который из него пил. Ты, наверное, просто установил бы слежку за каждым. Но знаешь, что, Северус? Мне хотелось сначала собрать их всех вместе – твоих так называемых друзей и близких, – чтобы посмотреть в их лживые глаза.

Я аппарирую в прихожую эльфов, перед тусклым зеркалом быстро привожу в порядок обветренное лицо, и направляюсь к гостям, бегло отметив, что домовики в точности выполнили непонятный им приказ: серебряные кубки не унесены в кухню, а выставлены в ряд на каминной полке в моём кабинете. Кажется, за этот вечер я научился их различать. Крайний слева – отцовский, следующий – мой...

В гостиной уже зажгли свечи. Поттер и Уизли начали новую партию, Грейнджер разговаривает с моей матерью, у камина Эйлин, словно старинная подруга, потягивает бузинный ликёр с Трелони и Макгонагалл.

Аберфорт и отец беседуют о родовых проклятиях – светская, ни к чему не обязывающая тема. После того, как кровожданые писаки добрались до секретов семейства Дамблдоров, прежняя скрытность была бы смешна.
– Откровенно говоря, когда я прочёл у Риты Скитер, – говорит отец, – знаете, бывает, попадёт случайно в руки такая прилипчивая дрянь где-нибудь в зале ожидания, и сам уж не рад – так вот, когда я прочёл, я не поверил...
Дамблдор понимающе улыбается.
– Большая часть из этого – правда. Нам с Альбусом действительно приходилось избегать друг друга. Забавная вещь эта магия крови – Дамблдоры мстят за своих даже против своего желания. Убийцей Арианы мог быть любой из нас троих, а в семейной легенде говорится, что одно прикосновение брата убитого несёт смерть убийце. Он даже кубка с водой не мог принять из моих рук, как и я из его...

Стрелки спотыкаются в воздухе, вязком от невнятного гудения голосов. Гости не спешат расходиться. Я взглядываю на часы всё чаще, пока мне не начинает казаться, что время течёт назад. День тянется и тянется, как тянулась каждая минута в лондонской квартире, где мы с тобой прятались.

Колдовать посреди маггловского Лондона ты мне не разрешал, зато научил пользоваться газовой плитой и уступил свою кровать. Когда я не спал и не пытался без магии превращать содержимое аляповато раскрашенных коробок во что-то съедобное, моим единственным развлечением было смотреть на тебя.
Я давно привык к тому, что на твоём лице можно читать только между строк. Я замечал, когда ты прятал злость за рассеянной задумчивостью, любопытство за мрачностью, одобрение за насмешкой, но в те дни неопрятно висящие пряди обрамляли одну и ту же бесстрастную маску, за которой, я знал, не было ничего, кроме боли. Ты, как и я, не хотел становиться ни убийцей, ни рабом, и это делало нас сообщниками и товарищами по несчастью.

Первое время ты только сверлил взглядом книжные полки (бесконечные справочники по какой-то маггловской ерунде, видимо, оставленные предыдущим жильцом), потом изучал вид из окна (бесконечная вереница таких же серых коробок, как наш дом; их окна в сумерках оживали, складываясь в не поддающиеся расшифровке огненные руны). Потом соорудил в кухне походную лабораторию и заперся, и тут оказалось, что, как ни тоскливо было смотреть на мрачного истукана, в которого ты превратился, сидеть одному было ещё хуже.

К тому моменту, когда ты появился в дверях с уродливым маггловским стаканом, я окончательно извёлся и набрался решимости по крайней мере спросить у тебя, что мы собирались делать дальше, но ты не дал мне говорить.
– Мистер Малфой, может ваша очередная самоотверженная попытка меня поддержать подождать несколько часов? Я не спал трое суток... Это Сыворотка Живой Смерти, так что не пугайтесь. Если понадоблюсь, антидот там. Осторожней с газом.
Прежде, чем я успел открыть рот, ты залпом осушил стакан и рухнул прямо на облезлый диван в гостиной. Я притащил с кровати единственное одеяло и укрыл тебя, а сам, сдвинув твои ноги, уселся рядом и взял тебя за руку. Я, разумеется, и не ожидал нащупать пульс, но от того, что его не было, всё равно стало жутко.

Отойти от твоего бездыханного тела казалось ещё страшнее, чем сидеть рядом. Спина затекла, в горле пересохло, а сердце надсадно ухало, как будто билось за двоих. Почему-то я был совершенно уверен, что, стоит оставить тебя хоть на минуту, ты умрёшь по-настоящему, как девчонка из древней маггловской пьесы, которой ты, конечно, не читал. Эта Джульетта – так звали магглу – раздобыла где-то Живую Смерть, чтобы сбежать из дома к Ромео, своему любовнику, только забыла предупредить его об этом. Когда Ромео увидел свою мертвую подружку, он отравился, а она, очнувшись, заколола себя кинжалом. Если бы им, как нам, было некуда бежать, это можно было бы считать вполне счастливым концом.

Кинжала у меня не было, зато был стилет покойного дяди Регулуса. Мама заставляла меня таскать его с собой с тех пор, как я принял Метку, потому что он якобы был “счастливый”. На полке, где был антидот, наверняка нашёлся бы какой-нибудь яд. Я сидел и всерьёз размышлял, догадаешься ли ты, что я тебе предлагаю, если я выпью яд и положу стилет на видном месте. Думал, не написать ли тебе записку. Думал, не убить ли тебя самому. Можно было бы хоть авадой, прятаться стало бы уже незачем.

Ты ожил слишком внезапно для того, чтобы я успел спрятать оружие. Под твоим тяжёлым взглядом я сразу почувствовал себя полным идиотом – сидел и беспомощно хлопал глазами, понимая, что я, похоже, рехнулся, и что тебе это ясно.

Перемахнув через спинку дивана, как книзл от собаки, ты скрылся в кухне и вернулся с ещё одним стаканом.
– От долгого безделья в замкнутом пространстве, мистер Малфой, в голову, особенно пустую, лезет множество глупостей. Это не даёт вам права претендовать на моё внимание к вашим суицидальным фантазиям. Выпейте и прилягте, а я займусь кое-какими делами.

Я понял, что ты мне подсунул, только когда неестественно холодная жидкость забулькала в горле. Сыворотка Живой Смерти действует в течение пятнадцати секунд, но мне казалось, что я умирал целую вечность. Хотел сказать тебе, что мне-то хватило бы и простого снотворного, но язык не повиновался, горло будто завязалось узлом, и я вдруг провалился в мягкую яму ужаса. Судорожно втянул носом воздух и уже не смог выдохнуть. Потолок заволакивался серой пеленой, дурацкий матовый плафон медленно уплывал ввысь, как солнце над утопающим, а я из последних сил старался удержать хотя бы эту убогую картинку, и не мог поверить, что несколько минут назад хотел, чтобы всё исчезло навсегда.

Очнулся я, кажется, как раз в тот момент, когда ты отпирал входную дверь.
– Вы возвращаетесь в Малфой-мэнор, – заявил ты с порога. – Мне удалось заручиться некоторыми гарантиями вашей безопасности.

Насколько ограниченными были эти гарантии в доме, где поселился Тёмный Лорд и вовсю хозяйничала тётя Белла, я понял в тот же день. Ты хладнокровно сдал меня Вольдеморту, потому что вёл свою игру, в которой не было места неуравновешенному мальчишке со стилетом в рукаве. Но я уже тогда догадывался, что ты поставил на Поттера, и продолжал надеяться, что ты меня вытащишь.

До конца лета я нашёл лучшее применение блэковскому стилету. Мне удалось, ни у кого не вызвав подозрений, выкупить у владельца ту маггловскую квартиру, оснастить её сигнальными чарами и превратить стилет в портключ, который я отдал тебе, пообещав свою помощь. Ты взял его, и я расценил это как признание того, что мы в одном лагере.
Я выполнил свою часть договора, остальное на твоей совести.

В сумерках мои гости, наконец, начинают расходиться. Первой прощается Эйлин. Макгонагалл левой рукой ловко управляется с дымолётным порошком, а правой заботливо поддерживает под локоть перебравшую прорицательницу. Аберфорт отбывает следом за ними – в Хогсмид (я подслушиваю, хотя не то, чтобы я ожидал, что кто-нибудь из них отправится прямиком в Годрикову Лощину). Последними в камин набивается гриффиндорская троица: Поттер втаскивает с собой рыжего, Грейнджер, потоптавшись, присоединяется к ним, и все они вразнобой выкрикивают лондонские адреса, так что мне удаётся расслышать только знакомое “Гриммо”.

В гостиной остаёмся только мы с мамой.
– Всё забываю тебя спросить – когда возвращается Астория?
– Через неделю, – отвечаю я. – Тесть хотел ещё показать Скорпиусу Лох-Несс.
– Ты, я смотрю, совсем заскучал без них, – с лёгким вздохом она поправляет мой воротник, лежащий, насколько я могу судить, безупречно. – Выдумываешь себе какие-то странные проекты...
– О чём ты, мама?
– Ты знаешь, о чём я. Почему бы тебе не оставить покойника в покое?
– Потому, что я не верю, что он покойник, – это звучит резче, чем я хотел бы. Я вдруг чувствую, что смертельно устал – от лжи, от подозрений, от собственной обиды.
– Ну и что из этого? – спрашивает она мягко. – На что он тебе? Просто чтобы стать Мальчиком-Который-Нашёл-Северуса-Снейпа?
– Нет, – говорю я. – Послушай, не бери в голову.

Я, конечно же, давно не хочу быть Мальчиком-Который... Я, пожалуй, не хочу даже знать, почему ты не воспользовался портключом. Всё, чего я хочу, это сказать тебе, что считаю себя свободным от своего обещания. Я ждал достаточно.

Уже за порогом мама оглядывается:
– Пойду догоню отца, он собирался к озеру. Не хочешь со мной?
Я отрицательно качаю головой. Её лицо, ласковое и печальное, ещё не скрыто сходящимися створками, когда срабатывают слышные одному мне сигнальные чары. В ушах завывает взбесившимся контрабасом, так что я даже не сразу понимаю, что одновременно кто-то позвонил в парадную дверь.
Эльфы разберутся с дверью. Я вбегаю в кабинет. На четвёртом кубке справа мерцают две переплетённые буквы.

– Вернулась леди директор, сэр... – раздаётся у меня за спиной скрипучий голос домовика, – забыла свои очки, сэр...
– Accio очки Минервы Макгонагалл! На, отнеси ей, и пусть катится... то есть, проводи её к камину в холле.
Я сую голову в камин и говорю: “Площадь Гриммо, двенадцать”.

Первое, что предстаёт моим глазам, это обширные подошвы Рональда Уизли, развалившегося перед огнём. Увидев меня, он лениво поднимается.
– Привет, Малфой, – вид у рыжего раздражённый. – Ты что, уже соскучился, или серебряных ложечек не досчитался?
– Выбери какой-нибудь сглаз на свой вкус, и обслужи себя сам. У меня сейчас нет времени воспитывать хамов. Хозяина позови.
Уизли явно хочет всё же получить сглаз от меня, но подошедший Поттер отодвигает его и присаживается на корточки перед камином.
– Извини, – на его лице появляется специальное сосредоточенно-сочувственное аврорское выражение для выслушивания показаний потерпевшего. – Что-нибудь случилось?
Я выразительно молчу. Поттер выразительно оглядывается на Уизли. Уизли выразительно пожимает плечами и выходит, не отказав себе в плебейском удовольствии хлопнуть дверью.
– Хочешь поздравить профессора лично?
– Что-о? – Поттер, едва не упав на меня, хватается за каминную полку со своей стороны.
– По дороге объясню. Хотя тебе это, совершенно точно, не понравится.

И тебе не понравится, Северус. Но тебя я не буду спрашивать.
Предатель.

-------
Примечания:

1. Эпиграф – из песни группы “Декабристы”:
Ты – дитя разврата,
Росшее среди грязи и жестокости
Я вырос среди красоты и достатка,
Меня не коснулись ни труд, ни долг
И, о любовь моя, любовь моя!
И, о любовь моя, любовь моя!
Мы с тобой погибаем вместе
Колин Мелой (пер. G&F)
Целиком её можно послушать (в исполнении автора), к примеру, здесь: http://www.youtube.com/watch?v=Tm3WvDpPBac

2. Не совсем точный пересказ сюжета "Ромео и Джульетты" – на совести Драко

3. Мы обещали почти самостоятельные рассказы, а в этом не сказано, кого же Драко засёк. Однако мы оставили достаточно улик, чтобы желающие могли догадаться. Осторожно, в отзывах уже есть правильный ответ!

Лучше, чем умереть

Goodbye cruel world,
I’m leaving you today.
Goodbye,
Goodbye,
Goodbye.
Goodbye, all you people,
There’s nothing you can say
To make me change my mind.
Goodbye.
Roger Waters, Pink Floyd

2 мая 1998 года. Хогсмид

1.

“Посмотри на меня”.
И я смотрю. Нужно смотреть. Мне так давно не говорили, что делать, и мне этого, оказывается, страшно не хватало. Я смотрю на профессора Снейпа, предателя и убийцу, моего бывшего учителя. Больше нет ни страха, ни ненависти. Просто смотрю. У меня хорошо получается. Я вижу, как струйки крови, ветвясь, ползут по его шее и стекают в тёмную лужу под головой. Замечаю слипшиеся волосы, испарину на лбу. Наблюдаю, как тяжелеет мантия на его груди, пропитываясь кровью. Прихожу к выводу, что профессор не успел сегодня побриться. Запоминаю положение лежащего тела по отношению к обломкам стула, к полоскам голубоватого света из заколоченного окна. Я всё делаю правильно, и меня обязательно похвалят.
Я даже приподнимаюсь на цыпочки и выглядываю из-за плеча Гарри, чтобы ничего не пропустить. Теперь я знаю, что я должна делать – я буду стоять здесь и смотреть, запоминать, делать выводы, ждать указаний. Я должна, и это так просто, так хорошо.
– Гермиона!
Я стряхиваю руки Рона. Я снова пытаюсь поймать взляд профессора, но уже поздно. Смотреть больше не на что, и я даю себя увести.

2.
Гарри убегает к думосбору, чтобы посмотреть, что оставил ему Снейп. Это ведь логично - когда задача кажется не имеющей решения, следует искать дополнительную информацию. В воспоминаниях врага вполне может найтись что-то полезное. Все остальные собрались в Большом зале, куда приносят убитых и раненых. Я двигаюсь вдоль ряда знакомых лиц, застывших навсегда, и какая-то часть моего сознания перечисляет имена, но я почти ничего не воспринимаю. Я как будто жду, что всё это окажется сном, и тогда мне не будет больно. Откладываю горе до пробуждения. Сейчас нужно не это, нужно пойти в больничное крыло и принести каких-нибудь зелий – тонизирующих, заживляющих, лишь бы что-то делать. В холле, где мраморная лестница ответвляется к директорскому кабинету, я спотыкаюсь и падаю, отбивая ладони о каменный пол. Что-то впивается мне под колено.
Я шарю по полу в полумраке и у меня в руке оказывается маленький мешочек. Мне не нужно заглядывать в него, чтобы узнать, что внутри. У Гарри дурацкая привычка постоянно стаскивать мантии через голову, так что неудивительно, что шнурок перетёрся, и теперь снитч с надписью “Я открываюсь под конец” на моей ладони, а не на его шее, где ему полагается быть. Потому что предельно ясно, что конец – это сейчас.
Забыв о зельях, я несусь вверх по узкой лестнице. Горгулья остаётся каменной и безмолвной – у Хогвартса сейчас нет директора.
“Гарри, ты уронил...”

Кабинет пуст. Даже в рамах портретов никого нет. На столе влажно блестит пустой думосбор. Рядом стоит чашка с холодным кофе, подёрнувшимся серой плёнкой, точно как глаза не допившего его профессора.
Я понятия не имею, где теперь искать Гарри. Некоторое время я мечусь по комнате в поисках какой-нибудь подсказки, машинально набивая карманы склянками – где Снейп, там и зелья, и всё аккуратно надписано, только ему это не помогло… Что, в конечном счёте, справедливо. А потом мне на глаза попадается хроноворот.
Учебная модель с ограничителем – переносит только на час, а потом заклинивает, и только инструктор может вернуть его в рабочее состояние. Это, кажется, тот самый, с которым я практиковалась на третьем курсе, прежде чем профессор Макгонагалл выдала мне настоящий. Просто крутануть, оставить снитч на видном месте, и... спрятаться на час. Исчезнуть... это было бы хорошо.

Сначала мне кажется, что ничего не изменилось, но потом я оборачиваюсь к столу и вижу, что чаша с рунами пропала, и значит, хроноворот сработал. Я кладу снитч рядом с кофейной чашкой Снейпа, туда, куда Гарри скоро поставит думосбор, и оглядываю комнату. Мне просто хочется оттянуть тот момент, когда придётся уходить.
Я стою перед шкафом с какими-то экспонатами. Судя по толстому слою пыли на стёклах, это принадлежало ещё Дамблдору. Открываю дверцу и невольно усмехаюсь. Мальчишки со своими игрушками! Коллекция старинного оружия, что же ещё? Я тыкаю палочкой в пожелтевший клочок бумаги, наклеенный перед первой попавшейся штуковиной, и по нему начинают ползти слова, как в музее. У Годрика Гриффиндора, кроме легендарного меча, оказывается, были ещё легендарная палица, легендарный топор и легендарный арбалет, “пробивавший магические щиты небывалой мощи”. На действующую копию которого (XIX век, греческий тис, тетива натягивается приведённым тут же упрощённым заклинанием) я сейчас и гляжу.

Грохот снаружи возвращает меня к реальности. Шкаф сотрясается, и я едва успеваю отскочить от посыпавшихся к моим ногам арбалетных стрел. За тёмными окнами полыхает красным и зелёным. Я вспоминаю, что бой ещё идёт. Вольдеморт сейчас в Визжащей Хижине, к которой крадёмся мы с Роном и Гарри. Минут через пятнадцать он расправится со Снейпом, выйдет наружу, и только тогда объявит перемирие. Вольдеморт будет стоять в дверях, а Нагини – парить рядом с ним в мерцающем шаре, который нам тогда было нечем пробить... Теперь же у меня есть арбалет, и полно зубов василиска!

Я собираю с пола “болты” (если верить надписи, так называются эти короткие толстые стрелы) и накрепко приколдовываю к ним ядовитые зубы. В голове мелькает дурацкая мысль, что я могла бы устроить революцию в стоматологии: импланты за пять минут, вот бы родители-то гордились! Пролезаю в кожаную перевязь Годрикова арбалета и устраиваю его за спиной. Я ещё могу успеть, если... есть! Снейп, должно быть, действительно нервничал сегодня, раз бросил свою метлу возле подставки для зонтиков. За десять минут отсюда до Хогсмида можно добраться только на метле. Мне придётся вылететь из башни, в которую то и дело ударяют проклятия, а я и над школьной-то лужайкой кружиться едва умею, но об этом я стараюсь не думать. Как и о том, что директорская метла наверняка заговорена от посторонних.

Я падаю очень долго. Когда падение прерывается и арбалет бьёт меня по пояснице, мне кажется, что я должна была уже долететь до земли, но подо мной всё ещё немало упругой пустоты, на которую метла ложится, как на пружинный матрас. Я лечу в нужном направлении, наспех наложенные чары невидимости, похоже, действуют, и вспышки проклятий проносятся внизу, не задевая.
Это мой звёздный час, хоть он и добыт не совсем честным путём.
И длится он около десяти минут.
Сотворив хлипенький щит, я зависаю напротив Визжащей Хижины со взведённым арбалетом. Будто во сне, дверь очень медленно открывается, и на пороге появляется тёмная фигура в мантии с капюшоном. Вслед за ней выплывает переливающийся шар. Отдача от выстрела почти опрокидывает меня. Я роняю оружие и обеими руками вцепляюсь в метлу. Вольдеморт и Нагини дисаппарируют прямо с порога, даже не заметив, как отравленная стрела расщепила дверной косяк.
Вот и всё, Гермиона Джин Грейнджер. Вот и весь твой подвиг.

Я сижу и слушаю ультиматум Тёмного Лорда во второй раз. Неплотно закрытая дверь скрипит на перекосившихся петлях.
Послушная до сих пор метла, словно почуяв близость хозяина, вдруг рывком ныряет вниз. Пытаясь поймать равновесие, я пригибаюсь, посылая её вперёд, и, обдирая колени о порог, влетаю в Хижину, где остался мёртвый профессор Снейп.
И вижу, что он не мёртвый.

Он упал на бок, спиной к двери, а теперь он лежит на спине, его белое лицо обращено в мою сторону, а глаза полуоткрыты. И ещё он хрипит.
Я собираюсь захлопнуть дверь и убежать, но не убегаю. Я собираюсь упасть в обморок, но не падаю. Я не соображаю, что делаю. Стоя на коленях над Снейпом, я вливаю ему в рот кроветворное зелье и одновременно бормочу заклинания, выводя замысловатые фигуры на его шее. Я даже не помню, откуда я знаю все эти чары. Удаётся мне из них не больше половины, но он всё же начинает дышать ровнее, и я не могу сдержать дурацкой радости, как каждый раз на его дурацких уроках, когда моё дурацкое варево приобретало правильный оттенок.
– Грейнджер... прижмите ниже.
Удивительно, но я не падаю в обморок даже когда он начинает давать мне указания. Нам удаётся закрыть самую большую рану, и почти остановить кровотечение. Из воскового его лицо становится просто болезненно-жёлтым.
– Достаточно, – заявляет вдруг Снейп, и пытается сесть. Я удерживаю его на полу. Мои руки по локоть в крови.
– Не двигайтесь! Дайте мне закончить, иначе это через десять минут разойдётся и вы истечёте кровью.
– Молчите и слушайте! - внезапно рявкает он почти как на уроке, и я умолкаю. – Я вас звал не для того, чтоб вы изображали Дайлис Дервент, а для того, чтобы объяснить, что вам делать. Десяти минут мне будет достаточно.
– Вы меня звали?
– Это был Империус. Мои извинения. Он мне похоже, не удался, а на второй меня не хватит, так что не перебивайте. У Дамблдора был план... Вы должны сделать так, чтобы Поттер сдался. Вольдеморта не остановить, пока Поттер жив.
– Это вы убили Дамблдора! О каком плане вы можете...
Снейп утомлённо прикрывает глаза, как будто он устал втолковывать неуклюжему первокурснику, как измельчать соцветия бессмертника.
– Это было частью плана. Если у Поттера хватит ума посмотреть то, что я ему оставил... он поймёт. И расскажет вам... если вы его ещё увидите… живым. Мантикора вас задери, Грейнджер, обойдитесь хоть раз без дурацких вопросов!
Я опираюсь рукой, чтобы подняться с пола.
– Стойте! Я могу доказать... Вам известно, как Поттер нашёл меч Гриффиндора?
Я киваю. Неважно, если он уже знает... Откуда он знает?
– Expecto Patronum!
Я запоздало понимаю, что забыла его обезоружить.
– Expeliarmus, – говорю я, и ко мне в руку прилетает вторая палочка. Профессору, похоже, безразлично. Он с трудом поворачивает голову, чтобы видеть, как между дверью и вешалкой из серебристого облачка возникает слабенький полупрозрачный патронус – та самая лань, что привела Гарри к озеру. У лани тёмные ласковые глаза и длиннющие ресницы. Она застенчиво смотрит на меня и медленно растворяется. Это очень красиво. Мне больно дышать, будто в груди что-то застряло.
– Это всё, что я могу вам предложить в плане доказательств, – говорит Снейп. – И не смотрите так, как будто это я сделал хоркрукс из вашего друга. Вы остаётесь за меня, мисс Грейнджер. Ступайте.
Он молча смотрит, как я накладываю на Хижину все известные мне запирающие, охраняющие и следящие чары. Час, извлечённый из хроноворота, на исходе. И я улетаю в темноту на его метле.

3.
Когда я возвращаюсь, низкое солнце бьёт мне в глаза, растекаясь плавленой медью. Всё изменилось. Я знаю, что профессор Снейп на нашей стороне. Вольдеморт побеждён, а мои друзья спят в Гриффиндорской башне. Мои карманы оттопыриваются от флаконов с зельями и уменьшенных справочников по колдомедицине, и я даже почти не хочу спать. Но в Визжащей Хижине всё по-прежнему, разве что полоски от щелей в ставне сдвинулись в другое место грязного пола и изменили цвет. Снейп сидит, привалившись к стене.
Когда я вхожу, он поднимает на меня мутный взгляд, и только тут до меня доходит, что я оставила его, раненого, в запертой комнате и без палочки. Если бы со мной что-нибудь случилось, для него это было бы смертным приговором.
– Мисс Грейнджер... рад вас видеть...
До меня доходит кое-что ещё. Он не ожидал, что я вернусь. Северус Снейп давно расстался с иллюзиями.
– Всё хорошо, – говорю я, не узнавая собственного голоса. – Хоркруксов больше нет. Вольдеморт мёртв. Гарри жив.
Меня следует внести в “Историю Хогвартса” – я видела, как профессор Снейп улыбается.

Я бухаюсь на грязный пол возле него, трясущимися руками откупориваю зелья и бормочу заклинания. Он наблюдает за моей возней с безразлично-снисходительным видом, как будто я зашиваю горло кролику на экзамене по Защите, а он соглашается смотреть только потому, что должен поставить мне оценку. Я спохватываюсь и возвращаю ему его палочку, но он не делает никаких попыток мне помочь. В промежутках между заклинаниями я пересказываю то, что знаю о случившемся за последние несколько часов.
– Не ожидал, что всё может настолько удачно уладиться, – сообщает Снейп. – Это... воодушевляет.
Я опускаю свою палочку, и её кончик вяло перечёркивает бурое пятно на стене.
– А ведь вы бы убили его, если бы понадобилось.
Он долго смотрит мне в глаза, и наконец едва слышно спрашивает:
– А вы?
И тут я понимаю, как мне дико, фантастически повезло. За всё то время, что мы спасали мир, мне не приходилось выбирать ни между миром и Дамблдором, ни между миром и Гарри. Что бы я выбрала, если бы пришлось? Мир против Гарри Поттера, мальчика-который-и-не-пытался-выжить. Гарри, который никогда ничего не хотел для себя, который пожертвовал собой ради других… Чем они лучше него? Если нужно убивать Гарри для того, чтобы спасти мир, то мир этого не заслуживает.
– Ради чего, профессор? – спрашиваю я. – Ради чего?

А потом я сижу рядом с ним на полу и реву так, как не ревела никогда в жизни. Слёзы текут мне за ворот, у меня промокла даже спина. У меня так опухли веки, что я смотрю сквозь прутья слипшихся ресниц, как через амбразуру. Я икаю, давлюсь, и продолжаю рыдать. “Грёбаный мир”, – сказал бы Рон. Тупая, жестокая, всеобъемлющая мерзость.
Я останавливаюсь, когда осознаю, что мне не полегчает. Моё отчаяние пожизненно; перед моими глазами всегда будет висеть призрачной завесой этот грязный дощатый пол, и каждый мой вдох будет проходить сквозь облако медленного яда, пахнущего железом и гарью.
Нет смысла заострять на этом внимание.
– Извините меня, – говорю я. – Уже всё. Извините.
– Можете продолжать – я не спешу. Помнится, в ваши годы мысли о несправедливости мирового устройства меня тоже... выводили из равновесия.
– Я готова, – говорю я, вскакивая. – Сейчас перемещу вас в Мунго, и...
– Уберите руки!
– Я умею! Я с Гарри аппарировала даже когда он был без сознания!
– Оставьте меня в покое! Я не собираюсь облегчать им задачу.
Я растерянно смотрю на него.
– Какую задачу? Кому?
– Мисс Грейнджер, наивность очаровательна в разумных пределах, а ваша превосходит их раз в пятнадцать. Когда за очередным национальным примирением последует очередное аутодафе, за вашего покорного слугу возьмутся в числе первых, неужели не понятно?
– Какое аутодафе, о чём вы? Вас оправдают, то есть, я хочу сказать, вас даже не в чем обвинить...
Профессор хмыкает.
– Во-первых, есть в чём. Во-вторых, боюсь, что нынешний Визенгамот ещё более грозен и ещё менее вменяем, чем при Дамблдоре. А в-третьих, какого дракла я вообще должен что-то доказывать этому, как вы изволите выражаться, грёбаному миру? Если хотите знать, мне надоело.
Я даже не сержусь на него за то, что он нагло цитирует мои мысли. Мне нечего скрывать от Снейпа, потому что сейчас мы с ним, как сказал бы Рон, в одном и том же дерьме. С точки зрения мироощущения, конечно. Со всех остальных точек зрения, профессору гораздо хуже.

Я глубоко вдыхаю и выдыхаю. Я читала, что это помогает. Я снова сажусь на пол, расправляя под собой мантию.
– Выслушайте меня, – говорю я. – Вы ведь могли бы провести обряд Фиделиуса, профессор Снейп?
– Допустим.
– Сейчас никто, кроме меня, не знает, что вы живы. Эту информацию можно сделать Тайной. Как вы думаете, ведь возможно сформулировать её таким образом, чтобы вы стали... Ненаходимым? Чтобы вас не мог видеть никто, кроме Хранителя? Я вот только не знаю, нужно ли дожидаться, когда о вашей смерти объявят официально.
Снейп молчит. На секунду мне кажется, что он и не слушал. Когда он отвечает, меня поражает отсутствие насмешки в его голосе.
– У нас сегодня какое-то изумительное взаимопонимание, мисс Грейнджер. Именно это я и обдумывал, пока вы, э-э... переживали катарсис.
Обдумал и отверг, потому что... потому что это полная бессмыслица! Мне становится стыдно, что я могла предложить такую глупость. Маячить среди привычного мира, никак с ним не взаимодействуя - это хуже, чем превратиться в привидение…
– Это настолько безупречно, что я всё искал подвох...
Я оборачиваюсь к нему, и с ужасом понимаю, что он не шутит.
– Свобода и покой, мисс Грейнджер. Вы сейчас вряд ли поймёте... это, пожалуй, даже лучше, чем умереть.
Даже.
Свобода и покой – всего-то навсего. То, чего у него никогда не было. Я чувствую, что сейчас снова разревусь.
– Останется только разобраться с трупом. Есть у вас какие-нибудь светлые идеи на предмет моих бренных останков?
Это так похоже на попытку меня развеселить, что мне хочется разреветься с удвоенной силой. Но я сдерживаюсь.
– Поджечь дом? – предлагаю я, изображая азарт. – Кругом полно бегущих Пожирателей, разбираться никто не станет.
– По-гриффиндорски грубо и прямолинейно. То, что нужно.
Я измеряю профессора взглядом и трансфигурирую вешалку в довольно удачное подобие грудной клетки. Это даже забавно.
– Улыбнитесь, я вон из того котла ваш череп сделаю.
– Мисс Грейнджер, вас мама с папой не пустили в школу скульпторов? Бросайте эту ерунду!
Я покорно опускаю палочку и наблюдаю, как профессор перетряхивает свои карманы. На пол летят связка ключей, часы на цепочке, серебряный нож и ремень с какой-то пижонской пряжкой.
– Даже это оплавится почти до неузнаваемости, – сообщает он менторским тоном. – А от человеческого трупа, если грамотно поджечь, остаётся горстка пепла, это я вам как специалист говорю.
Я вспоминаю Адский Огонь в Выручай-комнате и меня начинает трясти. Специалист. Я ещё не рассказала ему о Крэббе. Наверное, и не стану.
Мои волосы пахнут жирным дымом. Одежда тоже. Под ногтями у меня кровь.

– Тогда, значит, всё готово? – говорю я. – Вот, возьмите, это противоядие Сметвика, здесь примерно на неделю. Швы, конечно, временные, но вы ведь что-нибудь придумаете… А подожжём снаружи, когда вы будете уже Ненаходимым. Начинаем?
– Что начинаем? – спрашивает Снейп с невинным видом. Я чувствую, что краснею.
– Ну, обряд... – бормочу я по инерции, – Фиделиус.
– Нет, мисс Грейнджер. С вами мы ничего начинать не будем, – заявляет он тоном, не допускающим возражений. – У меня есть, к кому прибегнуть.
– Но это же безумие! – не выдерживаю я. – Вы всё испортите! Втянете в это посторонних, и вас предадут!
Профессор криво усмехается.
– Не предадут.
– Почему нет?
– Вот вам наводящий вопрос: как вы думаете, почему Вольдеморт не использовал против меня банальную аваду?
Он опять изображает учителя, утомлённого моей бестолковостью. И я опять покупаюсь и изображаю отличницу:
– Не хотел тратить силы перед… противостоянием с Гарри? Потому что Непростительные проклятия ослабляют того, кто их использует? Особенно против тех, кому он чем-то обязан, а вы наверняка...
– Видите, можете же соображать, когда постараетесь. Не стану утомлять вас подробностями, но так получилось, что он был обязан мне жизнью – одной из своих жизней, по крайней мере. А уж если такими долгами не пренебрегал сам Тёмный Лорд, то лицо, к которому я собираюсь обратиться, и подавно не осмелится. А вы можете забыть...

Он говорит это так вкрадчиво, что на мгновение мне действительно хочется забыть всё это наваждение – лужи крови в разгромленной комнате, его мёртвое лицо, и, главное, всё то, что я здесь думала. Но я понимаю, что это невозможно. Для того, чтобы забыть себя, надо превратиться в подобие Гильдероя Локхарта, нашего незадачливого преподавателя, пятый год прозябающего в Мунго...
– Я не мистер Локхарт, мисс Грейнджер, – усмехается Снейп, – я умею обращаться с памятью. И в любом случае, ничего не стану делать без вашего согласия. Я позволил себе предложить, потому что вам так было бы проще.
– Вы всё время лезете в мои мысли без моего согласия, – замечаю я беззлобно. – И дело не в том, как проще, а в том, как правильно! Зачем вы хотите, чтобы ваши свобода и покой держались на чьём-то страхе?
– Затем, что я не хочу, чтобы они держались на вашем благородстве! Поймите, это способно вам всю жизнь отравить! Вы не сможете рассказать даже самым близким людям – ни Поттеру, ни Уизли, ни-ко-му…
Моя очередь с усталым видом закатывать глаза.
– Не надо мне объяснять, как работает Фиделиус. Я всё понимаю. Я действительно всё понимаю. Хранителем должна быть я, так нужно. Пожалуйста. Для меня это ещё важнее, чем для вас.
Где-то в тысяче световых лет от Хижины орут ополоумевшие петухи.
– Сюда скоро придут, профессор. Если только вы действительно хотите…
Незримо присутствовать. Уйти и остаться. Свобода и покой.
– Я действительно хочу, – произносит он очень тихо.
Я достаю палочку и беру его за руку.
– Грёбаный мир, в моём лице, – говорю я, – должен сделать для вас хотя бы это.
Рон никогда не узнает. Поэтому я могу сказать себе, что он бы со мной согласился.

--
Примечания:
1. Эпиграф – из "Стены" Пинк Флойд:
Прощай, жестокий мир,
Сегодня я тебя покидаю.
Прощай, прощай, прощай.
Прощайте и вы, люди.
Вам не сказать ничего такого,
Что могло бы заставить меня передумать.
Прощайте.
(Пер. G&F)

2. Дайлис Дервент – известная целительница, впоследствии – директор Хогвартса. Упоминается в книге “Гарри Поттер и Орден Феникса”

3. Сметвик – целитель, которому удалось вылечить Артура Уизли после укуса Нагини. Там же.

Всё хорошо

М., с улыбкой

…сошлась с инженером-химиком
и, судя по письмам, чудовищно поглупела
И. Бродский

1 сентября 2017 года. Лондон, вокзал Кинг Кросс

– Горячий шоколад со взбитыми сливками. Взбитых сливок – двойную порцию.
– Мне – то же самое, – говорит Гермиона. Потом ловит мой изумлённый взгляд и беззаботно пожимает плечами: – Похоже, вокзальная забегаловка – не то место, где сварят нормальный кофе. Да нет же, Гарри! Всё хорошо.
А я уже приготовился было огрести по полной программе за то, что притащил её в это неправильное место. Первое время с ней прямо невозможно было – вываливала на официантов список каких-то непонятных требований по части температуры, мелкости помола и направления помешивания, и сердилась на их бестолковость, хотя виду старалась не подавать. Потом перестала командовать, зато отпивала не больше двух глотков, прежде чем закатить глаза и отодвинуть чашку. А теперь, видимо, смирилась с тем, что “нормальный кофе” варят только у неё дома. С некоторых пор у нас с ней очень разные представления о нормальности, но она всё равно моя Гермиона. Хорошая.

Мы сидим за накрытым клетчатой скатертью столом, смотрим друг на друга и широко улыбаемся.
– Всё хорошо, – соглашаюсь я. – Я уже говорил, что ты потрясающе выглядишь?
Восхищаться её внешностью – это гнусный мужской шовинизм. Но мне можно, вот так-то вот.
– А ты всё тот же обалдуй. Я дико соскучилась!
– Редко видимся...
Ох, это я зря. Больная тема. По отдельности ну никак не успеть всех перевидать, а всем вместе теперь не получается. Из-за того, что она сама же и учудила, между прочим. Или из-за того, что я, то есть, мы с Малфоем, полезли в это дело? Или просто так получилось?
– А вы с Роном молодцы, – со свойственным мне дипломатизмом, я перевожу разговор на ещё более больную тему. – Такие спокойные... адекватные. Когда с детьми, то и не скажешь, что вы в разводе.
– Рон молодец, – Гермиона опускает глаза, и лежащий перед ней пакетик сахара начинает медленно кружиться на месте. – Он ну, так всё это принял... правильно. Рон – мой герой навеки.
– Ты ему скажи об этом.
– Я говорила. Не знаю, может, от этого только хуже... Как он вообще, а?
– Да нормально. Я думаю, собирается Хьюго в школу отправить и тогда уж займётся устройством личной жизни. Ревновать будешь?
Она краснеет. Вообще-то мы впервые об этом говорим. Но сейчас можно, я это чувствую.
– Не буду. Я ни о чём не жалею, Гарри.
– Я б тебя своими руками убил, если бы ты жалела. Такое учинить можно было только ради чего-то стоящего.
– Это стоящее.

Ещё бы. Она до сих пор влюблена по самые уши. Когда пропала необходимость скрываться, её как прорвало. Только об одном я и слышал двадцать четыре часа в сутки. Конечно, не прямым текстом и без упоминания имён, но ясно же, откуда взялась эта её страсть к “нормальному кофе”! Сегодня, кажется, первый раз, когда она не цитатами из своего благоверного со мной разговаривает. При том, что они в законном браке живут уже семь лет, а знакомы – ох... Двадцать пять, первые шесть из которых он правил её эссе.
Ну не извращенцы?

Нам приносят две большие розовые кружки. Гермиона с доброжелательным любопытством смотрит на горку взбитых сливок. Явно не помнит, что с этим делать.
– Как младшенький-то? – интересуюсь я. – Ему ведь пять будет?
– Пять. Приходи на день рожденья, кстати. В смысле, все приходите, если Джинни не против.
– Я уговорю. С Альбусом они бы друг другу понравились...
– Ага. Серьёзный такой: “Мама, ты неправильно помешиваешь овсянку”. Ещё левитирует всё подряд. Забавный возраст, ну, ты помнишь.

Нет, как начинаю об этом думать, смех разбирает. Каково вообще это должно быть – видеть поутру в своей постели рожу профессора зельеварения и радоваться этому факту? И ведь не только рожу, и не только видеть. О-бал-деть.
Надеюсь, Гермиона сейчас принимает мою ухмылку за умиление. Ремус Регулус Снейп. Нормальная такая семья – ребёнка родили, овсянку варят.

Снейп в неё тоже влюблён по уши. Или даже не так. Он на неё смотрит, словно она сделана из – не знаю – паров Феликса Фелициса. Он всегда на неё смотрит, вообще всегда. Как будто, благодаря Гермионе, для него каждый миг это подарок судьбы. Или как будто он без неё дышать не умеет, как чудовище из маггловской сказки, которое на самом деле – заколдованный принц. Впрочем, он и есть Принц. И был вполне себе заколдованным, пока Драко их не вычислил. А в остальном он, что удивительно, совершенно не изменился – такой же язвительный тип, вечно недовольный тем, что Вселенная не дотягивает до его стандартов. У Гермионы, надо сказать, тоже стандарты завышенные, но каким-то образом друг друга эти двое вполне устраивают. И это, должно быть, помогает им примириться со всем остальным.

– Слушай, а ты с Малфоем поссорился, что ли? Он тебе, смотрю, едва кивнул.
– Да нет, это он при Астории изображает Мерлин-знает-что. Она считает, что я на её аристократического супруга плохо влияю, ха! Вообще мы зимой с ним в Исландию собираемся, полетать...
– Береги себя, экстремал.
Опять ведь сказал что-то не то. Запуталось всё, хвосторога меня сожри. Наверняка Гермиона злится на Драко. Хотя виноват он только в том, что первым догадался. “Я всё понял, Поттер, но боюсь, что тебе это не понравится…”
– Прости.
– Да брось ты извиняться! Всё равно всё открылось бы рано или поздно. Гарри, ну? Всё хорошо.
Если она почти двенадцать лет прятала профессора Снейпа под самым нашим носом, то вообще-то я не так уж уверен, что всё открылось бы. Интересно, неужели они всё это время тайно встречались? Иногда Гермиона меня поражает. Использовала выписанный Министерством хроноворот в личных целях. Безнравственных. Чтобы Рон не знал. Гермиона в библиотеке, где ж ещё? Три часа в библиотеке, а потом три часа с любовником. Не говоря уже о том, как она нас с Малфоем ловко посылала по ложному следу, когда мы стали подозревать, что профессор жив. Один только поиск его возможных посмертных публикаций по всем американским журналам чего стоил! Смешно, Рон её простил, а Драко до сих пор дуется.

Гермиона ковыряет ложечкой осевшие сливки, и тёмно-синий камень в её кольце таинственно поблёскивает, отражая квадрат люминисцентного светильника. Мало понимаю в разных побрякушках, но гермионино кольцо из чуть потемневшего серебра мне нравится. У него вид предмета, знающего себе цену. Наверняка из тех фамильных драгоценностей Принцев, что сохранились с лучших времён. Я почему-то уверен, что не подделка.
– О чём ты хотел спросить? Спроси.
Мерлин, всё время забываю, с кем имею дело. Набралась... штучек. Это вообще видеть надо, как два легилимента друг с другом разговаривают – только бровями двигают и воздух искрится от напряжения. И Ремус между ними, маленький, сосредоточенный, глазищи блестят. Смешные все трое. Трогательные такие.
В конце концов, зачем мы с ней здесь сидим, если я не могу спросить? Мне должно быть можно!
– Так когда у вас это началось, с профессором?

Она не обижается. Ей, я теперь вижу, на самом-то деле ужасно хочется обо всём рассказать. Не о кофе и овсянке, а о том, как это было. А рассказать некому.
– В начале той осени, когда я узнала, что ты ездил в Хогвартс с Драко и ничего мне не сказал. А когда спросила, ты проболтался про Воскрешающий Камень, помнишь? Я тогда поняла, что вы не отступитесь, и что я должна его предупредить. Переместилась в Годрикову Лощину...
– А откуда ты знала, что он там жил?
– Догадалась просто. Где же ещё? Побродила там, и сразу почти его увидела.
– Да уж, тебе-то проще было. Увидела!
– Кругом магглов полно, а он в мантии. Идёт себе, верней, несётся с обычной скоростью...
– Как гигантская летучая мышь.
– Как гигантская летучая мышь. Там такая тропинка, мимо кладбища и вдоль края леса, он любит там гулять. А люди проходят сквозь него, как ни в чём ни бывало, представляешь? Я, конечно, теоретически знала, как эта магия должна была действовать, но, когда своими глазами видишь, всё равно очень впечатляет. Я стою посреди дорожки с разинутым ртом, а он подходит: “Здравствуйте, мисс Грейнджер”.
– А слышать его тоже никто не мог, кроме тебя?
– Естественно! – Гермиона слегка закатывает глаза. Моя Гермиона, да. Я фыркаю, воображая, как она прогуливается вдоль края леса и беседует с невидимкой. – А я, разумеется, молчу! Не стану же я говорить в пустоту. А он мне: “Вы можете отвечать мысленно. Если, конечно, хотите со мной разговаривать”. А я думаю: “Нет, полюбоваться приехала. Соскучилась, видите ли, по вашим сальным патлам”, а потом понимаю, что он всё это слышит...
– И ты рассказала ему про нас, дураков.
– И я рассказала ему про вас, дураков.
– И что он?
– Он даже как-то обрадовался, пожалуй. Сказал, что давно ждал чего-нибудь подобного, и что пора сворачивать эту комедию, и что вообще он не имел права взваливать на меня это всё – ну, это у него вообще вечная тема. Северус со своим чувством вины. В общем, он хотел тут же снять этот Фиделиус, но я его отговорила. Он был готов, в принципе, в любой момент уехать по маггловскому паспорту куда-нибудь в Австралию, но это было бы как-то несправедливо по отношению к тебе, если б он просто так взял и исчез. Так что нужно было уладить кое-какие вещи. С Визенгамотом и вообще...
– И наша Гермиона бросилась улаживать.
– Да нет, он сразу сказал, что сам со всем разберётся. Он уже кое-что начал к тому времени, – Гермиона берёт кружку двумя руками и, шумно глотая, отпивает сразу половину.
– В общем, стоим мы возле кладбища, обсуждаем всё это. Стемнело. Я замёрзла, как бездомный книзл под забором. Он меня к себе привёл, напоил чаем. “Приходите, – говорит, – ещё”. Мне, наверное, уже тогда не хотелось, чтобы он уезжал в Австралию...
– Угу, – говорю я осторожно. – Угу. Я, кажется, понимаю.

А в декабре она заявила Рону, что уходит. Он тогда примчался ко мне, руки трясутся, в глазах три конфундуса: “Почему, на ровном месте, почему?” Я сижу, как дурак, развожу руками, и понятия не имею, что ответить. А это, можно сказать, из-за нас с Малфоем. Из-за того, что мы решили поиграть в сыщиков. Вот ведь как.
Ух, как я на Малфоя разозлился, когда он заявил, что Гермиона знает, где Снейп! Но всё-таки потащился в Годрикову Лощину, хотя и не разговаривал с ним всю дорогу. Выследить её ничего не стоило, она и не скрывалась, настолько уверена была, что никто ни о чём не догадывался. Мы просто ввалились в дверь вслед за ней, под чарами невидимости, которые, конечно, с нас тут же слетели. А от Обезоруживающего я успел увернуться. Наверное, Снейп ей что-то сказал, потому что она вскрикнула и повернулась к нам. Весь разговор у неё на лице был написан: испуг, растерянность, вопрос, неуверенность, решимость. Только очень быстро всё мелькало – со скоростью мысли. А потом она улыбнулась, вышла на середину комнаты и заявляет, торжественно так:
– Я, Гермиона Джин Грейнджер-Уизли, будучи Хранителем Тайны, уполномочена сообщить тебе, Гарри Джеймс Поттер, и тебе, Драко Люциус Малфой...
И формулировка этой самой тайны дальше. Эти два буквоеда наворотили там фута на два пергамента, но суть в том, что Северус Снейп жив, здравствует, и может быть дан посвящённым в ощущениях. Как только она закончила говорить, он у неё за спиной и материализовался. Стоит и улыбается так, немного виновато. Улыбается, Снейп. Говорит что-то такое светское, вроде “Добрый вечер, джентльмены” или “Чем могу служить?” И держит Гермиону за плечи, как будто боится, что она может упасть и разбиться.

– Так я тебе пришлю приглашение, да? Ну, ты и так заходи тоже, мы всегда тебе рады, ты же знаешь. Ремус о тебе спрашивал.
– Ремус... не возражаешь, если я ему метлу подарю?
– Можно подумать, если я скажу, что возражаю, ты не подаришь.

Кстати, о мётлах: не знаю, что на меня тогда нашло, очень я злой был. Повернулся, схватил первую попавшуюся у входа, и так и вылетел наружу. Хотел сначала домой лететь, но на чужой метле это было как-то совсем глупо, так что я просто рванул вверх, в стратосферу, или как её там. С земли, наверное, от меня только точка под самыми звёздами осталась. Хорошо бы было иногда превратиться просто в точку, только этого даже Дамблдор не мог. Вишу, ногами болтаю – а что ещё делать-то? Не знаю, как долго висел. Потом прилетел Снейп, завис рядом. Метла Гермионина с какими-то девчонскими бубенчиками, на шее шарф гриффиндорский. “Спускайтесь, Поттер, – говорит. – Мы там чай пьём с ромом, а здесь холодно”. И нырнул вниз, уверенный, что никуда я не денусь, как когда меня в школе после отбоя ловил. Я и не делся.
Куда я от них?

Мы с Гермионой выходим из здания вокзала. Я обнимаю её за плечи – потому что мне можно! – и мы бредём к маггловской автобусной остановке. Не то дождь прошёл, не то просто сыро. Я потихоньку левитирую Гермиону в полудюйме над неопрятным месивом из грязи и размокшего мусора.
– Гарри, ты чего? – под моей рукой проступают острые лопатки.
– А что?
– Нет, нет, ничего. Просто... Северус так делает.
Я осторожно опускаю её на сравнительно чистое место.
– Извини.
– Всё хорошо, Гарри. Всё хорошо.

----
Спасибо всем, кто читал, подписывался, писал отзывы и присылал СМСки! Нашу признательность не описать словами.
Ваши Гред и Фордж, растроганные и смущённые.