Глава 1Глава 1. День Отчаяния.
- Прощайте, - проговорил он с внезапной силой, и глаза его блеснули последним блеском. - Прощайте... Послушайте... ведь я вас не поцеловал тогда... Дуньте на умирающую лампаду, и пусть она погаснет…
Слова, такие не характерные для этого человека, словно раскалённые ножи, пронзают моё сознание. Теперь, именно теперь приходит понимание, что всё кончено – Базаров угасает на глазах, и не спастись… Нет! Нельзя об этом думать! Сдерживая слёзы, медленно встаю и касаюсь своими губами его горячих сухих губ. Евгений прикрывает глаза и откидывается на подушки.
- И довольно! – промолвил он. – Теперь…темнота… Анна Сергеевна…
Он не договорил и забылся тяжёлым сном. Тихо подбираю подол платья и выхожу из комнаты.
- Что он? – спрашивает меня шёпотом Василий Иванович.
- Он уснул, - с трудом отвечаю я непослушными губами, ещё хранящими горячее прикосновение к губам Базарова.
Повисло давящее, гнетущее молчание. Мать Евгения молилась; муж её, склонив голову, сидел на сером ветхом стуле; доктор, недовольно поглядывая на окружающих, в ожидающей позе стоял у двери.
- Доктор, - спокойно по-немецки начинаю я, - надежды нет?
Обыкновенная внешняя холодность, а внутри пустота, и лишь стоит перед глазами бледный лик с зелёными, полными боли и отчаяния глазами.
Доктор размышляет.
- Любые деньги, - так же спокойно говорю я. Деньги – сильный рычаг многих лекарей.
Доктор неохотно тянет:
- Есть новое средство, но оно ещё не испытано. Если оно не подойдёт пациенту, то лишь ускорит смерть.
Доктор говорит холодно, и этот холод вливается ко мне внутрь, замедляя сердцебиение.
- Я согласна.
- Вы примите на себя ответственность за его жизнь?
- Приму, - голос как сталь.
Доктор называет цену. Я соглашаюсь. Они с Василием Ивановичем начинают «консультацию». Я невидящим взором окидываю комнату. Зелёные глаза. Зелёные…
Я чувствую лёгкое прикосновение к локтю. Арина Власьевна, сгорбившись и не поднимая глаз, проговорила:
- Анна Сергеевна, Енюша-то вас зовёт… Окажите милость…
Я рассеянно кивнула и прошла обратно в комнату к Базарову, откуда уже выходил доктор с каким-то пузырьком в руках. Я снова вздрогнула от открывшегося зрелища: волосы Евгения разметались по подушке, пальцы впивались в край простыни, губы искусаны в кровь, глаза закрыты.
Я села около кровати в кресло.
- Болезнь заразна, - предупредил доктор. Я лишь кивнула.
- Великодушная… Анна Сергеевна… - прохрипел Евгений. У него был жар, он глубоко и прерывисто дышал.
- Я здесь… Евгений Васильевич, ну же… Вы поправитесь, вот увидите…
Беру его жаркую руку своими холодными пальцами. Он словно успокаивается.
Лекарство должно помочь…
Я сидела с Базаровым около часа, бездумно скользя взглядом по лицу, рукам… Заходила Арина Власьевна, мы сняли одеяло с Евгения и накрыли его простынёй. Арина Власьевна ничего не спрашивала, за что я безмерно была ей благодарна. Не смогла бы я тогда объяснить, что делаю я в этой комнате, не только ей, но и себе.
Весь следующий час я размышляла, стискивая иногда руку Базарова, которую так и не посмела отпустить.
Я отказала ему, когда он гостил у меня в имении и признался в своих чувствах, это правда, и никуда уже не деться от этого. Какие были причины? Нельзя сказать, что я его полюбила, но точно была очарована этим человеком; однако же, я не хотела никаких потрясений в своём возрасте. Я не стара, но и не юна, чтобы позволить себе ерунду. А на стабильность с Базаровым я не могла рассчитывать.
Но когда я увидела его бледное лицо, потухший взор… Тогда я поняла, что вся стабильность и так далее уже не имеет значение. Я хочу, чтобы он выжил, во что бы то ни стало!
Снова заходит врач. Я помогаю ему дать лекарство Евгению. Придерживаю голову Базарова, пока доктор даёт ему микстуру и массирует горло, помогая глотать. Евгений, кажется, ненадолго приходит в себя.
- Снова вы, - шепчет он, когда доктор уходит, - или это уже помутнение сознания? Не хочу бредить! Что за вздор!
- Евгений Васильевич, я здесь, - шёпотом говорю я.
Подношу ему чай. Он делает глотка два и отдаёт кружку.
- Не надо, - с трудом произносит он. – Я не хочу, чтобы вы видели, как я умираю.
Он откидывается на подушки и молчит. Я не смею пошевелиться. «Я не хочу, чтобы вы видели, как я умираю», - самые страшные слова, которые я когда-либо слышала.
- Евгений Васильевич, мы все надеемся…
- Оставьте, - говорит он. – Не стоит себя тешить пустыми надеждами. Мы же взрослые люди, Анна Сергеевна…
Когда он засыпает, позволяю слезам струиться по щекам. Это отчаяние вытекает из меня, оставляя солёные дорожки на лице. Надо верить. Надо молиться.
На деревню опускается ночь. Чёрный, глубокий, безнадёжный цвет отчаяния. Отражение моих мыслей. Врач предлагает перестать давать Базарову это лекарство, так как пока положительного эффекта нет и оно причиняет больному лишь более сильные страдания. Я настаиваю на продолжении лечения. Только вот отчаяние внутри всё больше растёт.
День перемен.
Ночь была нехороша для Базарова. Сильный жар мучал его; в бреду Евгений шептал то моё имя, то звал Кирсанова, то говорил кому-то: «Прочь!»
Я не смыкала глаз. Доктор тоже находился у постели больного, цокая изредка языком; в соседней комнате стенала перед иконами Арина Власьевна. Отец Базарова не сумел сохранить остатков былой бодрости и сидел в ногах Евгения, опустив голову. Дыхание отчаяния и смерти разлилось по комнатам и коридорам этого серого блеклого дома…
Под утро картина переменилась. Дыхание Базарова стало глубже и размереннее, он погрузился в спокойный сон.
- Вам не мешало бы лечь, - обратился ко мне доктор. – Я побуду с больным, - кисло добавил он.
Арина Власьевна препроводила меня в светлую комнату, где меня уже ждала постель. В окно был виден кровавый рассвет. Я легла на кровать, показавшуюся мне очень неудобной и тесной, хотелось выбраться из неё и сесть опять в то кресло у кровати Евгения Васильевича. Однако, я вскоре заснула.
Мне снился очень странный сон. Я шла по дороге к какой-то крепости, зайдя в которую, я не обнаружила ничего, кроме холода и пустоты, звенящей повсюду. А потом я увидела тень человека, зовущего вон из этой крепости. Я вышла вслед за ним, и крепость начала рушиться, камень за камнем, и всю эту картину заливало необычно яркое, палящее солнце. «Здание – символ, как и его разрушение», - шепнула мне тень… И я проснулась.
Я чувствовала себя совершенно разбитой, словно и не смыкала глаз, а всю ночь помогала дворовой девке таскать бочки. Странный сон… И я почти не сомневалась, чья тень являлась ко мне в сновидении. Наскоро одевшись, я поспешила вниз.
- Сударыня-с… Не желаете ли чаю откушать? – спросил меня Василий Иванович, едва я переступила порог кухни.
- Нет, благодарю. Как себя чувствует Евгений Васильевич?
- В себя пришёл, слава Богу, - крестясь, заявил старик.
Сердце во мне так и затрепетало. Отказавшись от чая, я поспешила в комнату Базарова.
Евгений полусидел на кровати, опираясь локтём на подушки, и по-немецки неохотно беседовал с доктором.
- Здравствуйте, Евгений Васильевич, - улыбнулась я. Наверное, это была моя первая улыбка за последние двое суток.
- А! Анна Сергеевна! Что ж, я должен вас поблагодарить, наверное, - начал он хрипло.
Немец деликатно покинул нас.
Я не спеша дошла до кресла, села и, повернувшись всем телом к Евгению Васильевичу, прямо стала смотреть ему в глаза.
- Не стоит, Евгений Васильевич. Мы же все люди, должны помогать друг другу в трудную минуту.
- Да, говорил я, что вы великодушная, и повторю. Великодушная! Но зачем, будьте честными, зачем вам надо это? Вы молодая, красивая, у вас вся жизнь впереди. А вы сидите в этой комнате с неизлечимо больным… Не нужно, - я намеревалась ответить, но Базаров не дал, - даже ваш доктор уверен, что мне уже не выбраться. Это у него на лице написано. Попал под колесо! Сейчас мне снова лучше, я могу с вами говорить, силы есть. Но надолго ли? Эх…
- Вам так нужно знать причины? – я продолжала смотреть ему в глаза. – Я просто очень хочу, чтобы вы излечились. Разве этого мало? Я говорила, что мы сошлись недаром, что мы могли бы стать хорошими друзьями… - далее я уже не могла продолжить и замолкла.
Базаров продолжал испытующе смотреть мне в глаза, а потом резко откинулся назад, на подушки, сказал лишь «Эх!» и далее уже молчал.
Ну какие причины я ему могла назвать? Я и для себя-то их не могла определить… То ли это сон на меня так подействовал, то ли ещё что… Но что-то всколыхнулось у меня в груди, и в голову пришла мысль, которую я настойчиво откинула, решив: «Вздор!»
Мы сидели в молчании часов до пяти, думая о своём. Я вспоминала бывшего мужа, поездку заграницу, сестру, оставшуюся сейчас дома с княжной и Кирсановым, то яростное объяснение Базарова и последовавший за тем поцелуй. Я невольно коснулась шеи, того самого места.
Я искоса глянула на Базарова. Он закутался в одеяла и лежал неподвижно на спине, смотря в потолок.
- У вас озноб, Евгений Васильевич?
Он кивнул. Я позвала врача, он дал Базарову лекарство, от которого тот вскоре уснул. Я же ночь снова провела у его постели, и эта мысль, которую ещё днём я назвала вздором, теперь мне показалась вполне закономерной и правильной: кажется, я люблю этого человека.
Что ж, а почему нет? Разве не способно моё сердце уже на светлые чувства? Ради чего же жить, если не любишь? И каким покоем дорожила я, отказывая Базарову? Эта «покойная жизнь» была существованием. Я думала, моё сердце не способно уже любить – оттого и была несчастлива и не могла найти счастья. А теперь моим счастьем станет выздоровление Базарова, которое, конечно же, наступит.
Глава 3. День-точка.Доктор пришёл незамедлительно и, нервно поводя плечами, стал давать Базарову лекарства, в то время как я, обняв себя за плечи, стояла, прислонившись спиной к маленькому окошку, еле дающему проход лучам солнца в комнату Базарова, и размышляла. Дав лекарства больному, доктор жестом поманил меня выйти.
- Анна Сергеевна, если ночью ему не станет лучше, лекарство давать бессмысленно, так как оно просто оттягивает время смерти на пару дней, - категорично произнёс немец.
Сердцем я содрогнулась от этих слов, но холодно и вежливо отвечала:
- На всё воля ваша. Ночь покажет.
- Вам надо выйти в сад, - сказал доктор. – Я переживаю, как бы вы не заразились от Базарова.
Я не стала спорить с доктором. Молча ступала я по мокрым от вечерней росы дорожкам. Цветы хмуро и невзрачно поглядывали на меня из-под опустившихся головок. Меня не радовала эта картина, мне хотелось вернуться в хмурую тёмную комнатку с низким потолком и прикоснуться к руке Базарова, почувствовать жизнь в этом сильном, могучем человеке, находящимся сейчас на грани смерти.
Платье зацепилось за шип большой алой розы, злобно вскинувшей к небу красные лепестки. Приторный аромат её отталкивал, и я, быстро отцепив платье, поспешила обратно в дом.
Не встретив никого в прихожей, я прошла в комнату к Базарову, села в своё уже родное кресло у кровати Евгения, который, по-видимому, заснул, крепко сжав в руке край простыни, и незаметно для себя погрузилась в сон, тревожный и полный каких-то неясных образов.
Проснулась я от чувства, что на меня кто-то смотрит. Это, конечно, был, Евгений. Я улыбнулась его изучающему взгляду зелёных глаз, на дне которых плескалось что-то ещё… я не могла понять, что.
- Ну и сколько это будет продолжаться? – хрипло спросил он.
- Ночь покажет, - ответила я. – Как ваше самочувствие?
Базаров проигнорировал мой вопрос.
- А знаете, Анна Сергеевна, это же всё равно мои последние часы. Я как медик знаю. И я не хочу провести их здесь. Сейчас я чувствую себя более менее сносно; так почему бы нам не выйти в сад? Там мамаша выращивала замечательные алые розы. Вы не составите мне компанию?
- Что вы, Евгений Васильевич! Вам нельзя вставать, иначе…
- Я не больной, Анна Сергеевна. Я умирающий. Хуже не будет.
По взгляду Базарова я поняла, что всё равно его не отговорю. Поджимаю губы и выхожу, чтобы дать ему привести себя в порядок и одеться. Базаров выходит спустя пару минут, тяжело ступая, бледный и с каким-то неестественным блеском в глазах. Молча протягивает мне руку, которую я так же бессловесно принимаю.
Мы идём по саду и останавливаемся у скамейки. Садимся. Базаров молчит, вглядываясь в горизонт и не выпуская мою ладонь из рук.
- Анна Сергеевна, зачем?
Я понимаю смысл его вопроса. Зачем я здесь… Ночью ответ казался таким естественным и правильным, но вряд ли я смогу произнести его вслух. Я тянусь к его губам. Базаров замирает в нерешительности, чувствуя моё прикосновение, а потом мягко отталкивает.
- Не надо актов милосердия устраивать, хотя бы сейчас, - цедит он сквозь зубы.
- Это не милосердие, - отвечаю я с неким вызовом, смотря ему прямо в глаза.
- А что тогда? – я вижу, как белеет его лицо.
- Я ошибалась, Евгений Васильевич, тогда, в моём имении. Ошибалась в своих чувствах, представлениях о мире. И только теперь я осознала, как сильно я не хочу вас терять, как я вас… Я вас люблю.
Базаров притягивает мои руки к лицу, целует запястья, а потом прислоняется к костяшкам, прикрывая глаза.
- Почему именно теперь, когда я…
- Вы выживете, всё будет хорошо, вот увидите, врач так сказал, - шепчу я.
- От тифа не вылечиваются.
- А вы вылечитесь, - твёрдо говорю я.
Мы ещё долго сидели на скамейке. Ночью Базаров спал спокойно, без жара и бреда. Он шёл на поправку. Спустя неделю врач объявит его полностью выздоровевшим.
Что же помогло ему, какая неведомая сила? Я уверена, что это любовь. Моя любовь. Его любовь. В тот третий день у него появилась цель, ради которой стоит жить и бороться. «Любовь не лекарство, это всё романтизм», - позже отмахивался Базаров. Но я верю, что только любовь может победить смерть и что только ею движется жизнь.
