Глава 2. Связист...Дом бабы Нади был одним из самых старых в Подледном. Его построили еще в прошлом веке. С тех пор он принадлежал одной и той же семье, которая ни разу не покидала родных мест. Традицию впервые нарушила дочь бабы Нади. По молодости она влюбилась в одного большевика, бредившего идеями революции и очень быстро заразившего ими и ее. Всё это «мракобесие» категорически не одобрила баба Надя. Сама она не испытывала никакого уважения к новой власти, однако вынужденно ее принимала, считая, что «своя рубаха» дороже всяких принципов.
Зять с бабой Надей не поладил. Кончилось тем, что он увез жену в свое село, правда, расположенное по соседству, но с тех пор мать и дочь практически не общались. А затем дочь бабы Нади умерла, и зять остался с двумя малолетними детьми на руках. Однако и это его не образумило. Как бы ни была баба Надя рада возиться с внуками, этого счастья ей не предоставили.
Дети и вовсе совсем мало знали о родной бабушке. Когда в 41м году пришли немцы и спалили дотла село, в котором уже со своей семьей жила повзрослевшая внучка Настенька, последняя далеко не сразу вспомнила о доме, готовом ее принять. Сначала, чудом выбравшись из горящей деревни, она укрылась в лесу вместе с дочками. Там их нашли партизаны. В их штабе Настя познакомилась с неким Тимофеем Кузнецовым. Тимофею зачем-то очень надо было попасть в Подледный и там зацепиться – Настя предложила свою помощь. Она рада была бы сама стать партизанкой, но дети связывали ее по рукам и ногам, отрезая Насте такую возможность. А вот укрыть Тимофея у бабы Нади, подтвердить, что он ее сосед, который помог ей бежать из горящей деревни, Настя могла – и сделала.
Внучку Баба Надя приняла с радостью, гостя прохладно, но, кажется, поверила в их рассказ. А может и рассудила, что лучше в доме свои беженцы, чем немецкие солдаты, которые до сих пор не подселились к ней только чудом.
Ужиться с бабой Надей оказалось не просто. Старая, хитрая, властная, она совала свой нос во все дела и никогда не упускала случая поучить уму-разуму недалекую молодежь. При этом от части ее суждений честно поддерживающую советскую власть Настю пробирал мороз по коже. Чего стоили одни только гневные отповеди на тему нехристей и аспидов большевиков, посмевших покуситься на святую православную веру!
Кроме того, когда немцы объявили, что религиозных гонений более не будет, баба Надя первым делом совершенно искренне вышвырнула в ближайшую канаву портрет Ленина, который и завела-то только в угоду общепринятому порядку, и вернула на место в красный угол иконы, долгие годы ожидавшие своего часа.
Несмотря на все трудности, Настя худо-бедно нашла общий язык с бабкой. А вот Тимофею это не удалось. Всеми силами стараясь сохранять добрососедские отношения с бабой Надей, он по какой-то неведомой причине не удостоился даже того, чтобы хозяйка дома запомнила его имя.
И вообще, как выяснилось, к Тимофеевому несчастью, слишком поздно, баба Надя обладала чутьем, за которое любой гестаповец продал бы свою давно забытую душу. Не желая доверять непрошенному гостю, она принялась следить за ним и проделала это так мастерски, что ухитрилась выяснить, что он радист и прячет передатчик, и даже то, что у него в Подледном есть еще союзники. Правда, кто именно, баба Надя не разглядела.
Сдерживая до поры до времени праведный гнев, баба Надя перешла к решительным действиям. Выждав момент, когда внучка останется дома – та помогала на фельдшерском пункте, но из-за того, что дома у нее были двое детей и считавшаяся немощной бабка, ей периодически разрешали не выходить на работу – баба Надя отправила ее вместе с детьми к якобы захворавшей подруге, жившей на другом конце Подледного. Сама баба Надя, дождавшись, пока внучка скроется за поворотом, рванула ровно в противоположную сторону.
Уже через полчаса она стояла в коридоре неподалеку от кабинета Фальке и препиралась с каким-то местным немцем, посмевшим преградить ей дорогу.
Ситуация осложнялась тем, что баба Надя не знала ни слова по-немецки, а солдатик по-русски мог произнести только «Стой, кто идет, руки вверх - стрелять буду». Такой богатый набор фраз мало помог им в общении, в итоге началась перепалка, в которой вдобавок каждый ругался о своем и на своем языке.
Этот-то шум и донесся до Фальке. Гауптштурмфюрер в конце концов не выдержал и вышел посмотреть причину беспорядка.
Его глазам открылась дивная картина.
Бедняга, которому не повезло преградить дорогу бабе Наде, теперь был вынужден доблестно держать оборону, не хуже, чем это делали немецкие войска на огневой линии в десятке километров от Подледного. Однако в данном случае силы были совершенно не равны, потому что немощная баба Надя пришла не одна, а с клюкой. Грозно помахивая ею, она требовала «того, кто у вас главный» и на все возражения отзывалась «У меня дома партизанин».
Слово «партизанин», надо сказать, несчастный немецкий парень тоже уже понимал, но поскольку он никак не мог знать наверняка, в связи с чем оно сейчас произносится, он боялся предпринимать какие-либо меры против бабки-агрессора, кроме как отгородиться от нее столом – тем самым, за которым, в принципе, должен был сидеть охранник, проверяющий посетителей.
Фальке помедлил пару минут, наблюдая за этим бесподобным пассажем, и вмешался только тогда, когда Отто огреб клюкой от бабки и схватился за табельное оружие.
- Убери оружие и пропусти фрау, - приказал Фальке, а потом обратился к бабе Наде по-русски – благо, он в свое время, сам не вполне поняв природу своего интереса, выучил его на весьма приличном уровне. - Я ест тут главный. Я готов выслушат вас.
…. Баба Надя изложила всё, как есть. Дескать, внучка приютила старого знакомого, а тот оказался «партизанином». Что ни она, ни сама баба Надя не хотят ссориться с новой властью, поэтому очень просят этого обманщика и нахлебника из их дома забрать. Что ей, бабе Наде, доподлинно известно, где он прячет свой «ящик для связи с партизанами», и еще, что кто-то из партизан укрывается в поселке.
Фальке выслушал всё это крайне внимательно, после чего позвал Марию и пересказал ей ситуацию:
- …я полагаю, что тянуть с задержанием не следует.
- Да, я согласна, но… Вольфганг же всех на сегодня отпустил, - растерялась Мария. – Собственно, кроме вас, меня и вон еще Отто, нам некого сейчас собрать на задержание…
- Пустяки, мы с Отто и вдвоем справимся. Не припрятал же этот радист там дивизию помощников на подобный случай, - Фальке улыбнулся одними губами. – Конечно, хорошо бы перекрыть ему пути отхода, но на сбор людей уйдет драгоценное время. Поэтому, Мария, оставайтесь в штабе за главного, а мы скоро вернемся. И, кстати, всё же постарайтесь собрать тех, кого собрать можно. Вокруг дома в любом случае следует выставить караул.
…Когда до места оставалось всего ничего, баба Надя явно занервничала. Вайссер поинтересовался, в чем дело - выяснилось, что бабка боится за сохранность своей избы. Фальке пообещал, что если порча избы и произойдет, то за нее непременно воздастся, а затем подозвал Отто и велел ему обойти дом и контролировать окна на случай, если радист решит воспользоваться для выхода ими.
Сам же отправился через дверь, держа наготове «вальтер».
В доме было тихо. Фальке уже знал от бабы Нади, что «партизанин» живет в боковой комнате. Дверь туда была закрыта – Фальке толкнул ее, но дверь не поддалась. За ней послышалась возня, потянуло запахом горелой бумаги или чего-то подобного. Грохнуло окно, раздался выстрел. Фальке, в первый момент инстинктивно отшатнувшийся в сторону, в свою очередь выстрелил в дверной замок.
Увы, было уже поздно. Когда Вайссер попал внутрь, его трофеем стала горстка пепла на тарелке, передатчик и теперь уже точно не способный выдать никакой полезной информации бессловесный труп радиста, нарвавшегося на пулю Отто.
- Что ж, во всяком случае, застали тебя с поличным, - пробормотал Фальке, разглядывая всё это великолепие. – Но почему, почему в Подледном?
Он инстинктивно вытащил сигарету. Вообще-то от этой пагубной привычки давно стоило отказаться, но гауптштурмфюрер постоянно об этом забывал. Он вышел на крыльцо и закурил. Почему партизанский связист столь неосторожно оставался в поселке, где в любой момент могли случиться обыск или облава? Разве не разумнее было бы русским заслать в город шпиона, который не рисковал бы попасться с передатчиком, а радиста держать в менее опасном месте? И с кем это Тимофей связывался в поселке, кого не сумела разглядеть фрау Надья?....
А тем временем вокруг гестаповца крутилась как раз последняя, на все лады корившая «аспида и убивца», который, вдобавок, еще и действительно повредил окно, попытавшись уйти через него.
- Нье перьеживайте, мы отблагодарим вас, - в конце концов Фальке не выдержал. – Вы пойдете со мной, я дам вам муки и доску, чтобы вы закрыли разбитойе окно.
…он отбросил сигарету и перед тем как уйти, в последний раз оглянулся на дом. Конечно, следовало назначить здесь дежурство и проверить всех, кто будет интересоваться покойным. И прямо сейчас тут можно оставить Отто, а вот дальше….
..Тут Фальке вспомнил, что он вообще-то еще не решил вопрос с местом собственного проживания, а дом бабы Нади ему понравился.
- Фрау Надья, - обратился он к ней, - у менья есть к вам отшен важное дело…
..Когда Настя, завершив дела, возвращалась с дочками домой, им навстречу попалась соседка – подруга бабы Нади, а точнее, ее верная соратница по перемыванию костей общим знакомым - Дарья Михайловна. Увидев Настю, Дарья Михайловна всплеснула руками и охнула так, точно ей встретился оживший покойник.
- Ох, ты ж, батюшки! Я уж думала, и не увижу вас больше…. Неужто отпустила вас гестапа?
Настя почувствовала леденящий холод, мгновенно поднявшийся откуда-то изнутри. Страшное слово заставило ее содрогнуться прежде, чем она вспомнила о Тимофее.
- Где гестапо? – голос невольно дрогнул.
- Да в вашем доме же, - покачала головой соседка. – Неужто не знаешь? Всё бродили кругами, высматривали, вынюхивали… а потом вломились в ваш дом, и там стрельба началась… ну, я уж дальше смотреть не стала, думала всё, конец вам – жалко деток, да чем я помогу…
Вот теперь Настю охватил настоящий ужас. Перед глазами поплыли картины охваченной огнем деревни, годовалый сын подруги, которого пристрелили, чтобы не кричал….
Фрицы узнали о Тимофее - это единственное, что могло их сюда привести, а это означает, что бабушке, которая оставалась дома, скорее всего, уже не помочь, а самой Насте нельзя возвращаться домой… во всяком случае, с детьми.
- Дарья Михайловна, милая, присмотрите за дочками, - принялась упрашивать она соседку. – Я очень быстро, только взгляну – и вернусь. Очень вас прошу!
Толком не дождавшись согласия, она передала Катеньку на руки Дарье Михайловне и, велев Иринке оставаться на месте, со всех ног бросилась домой, ожидая увидеть хоть трупы, хоть пепелище….
…однако вместо всего вышеперечисленного она увидела дом, стоящий на прежнем месте и выглядящий совершенно так же, как обычно. А еще почувствовала совершенно немыслимое по нынешним временам – запах свежей выпечки. Из печной трубы вился дымок.
Не смея верить своим глазам, Настя поднялась на крыльцо и толкнула дверь. Прошла в избу. Там было чисто и прибрано, в печи жарились пирожки, на столе лежала пара плиток шоколада. Баба Надя, живая и невредимая, хлопотала по хозяйству, забыв клюку в дальнем углу комнаты.
- Бабушка, что у нас тут произошло? – уже ничего не понимая и изумленно переводя взгляд с шоколада – невиданного в последние годы лакомства – на бабу Надю, спросила Настя. - На деревне говорят, у нас гестапо было...
Баба Надя глянула в печь на пирожки, затем обернулась к внучке. Вид у нее был грозный.
- Были. Еще бы им не быть. Гость-то твой, аспид этакий, партизанином оказался. Что уставилась? Кого в дом-то привела? Сразу он мне не понравился. Чуть было тебя, дуру, и деток малых под монастырь не подвел, нехристь окаянный!
Настя открыла было рот, чтобы спросить, где он сейчас и как удалось спастись самой бабе Наде, но в этот момент в дверь постучали. Это пришла Дарья Михайловна – привела девочек и сама под этим предлогом просочилась в избу.
- Что у вас тут? – сказала она, пристально озираясь по сторонам. Баба Надя загородила собой шоколад, лежащий на столе.
- Всё у нас в порядке. Вот, чистоту навожу. Ты иди, соседушка, иди, я к тебе загляну завтра с утречка, сегодня дел больно много….
Выставив дорогую подругу за дверь, баба Надя подозвала к себе Иринку и Катюшку и выдала каждой по плитке шоколада. Те уставились на невиданное лакомство, но уже через мгновение поняли и принялись уплетать за обе щеки.
- Бабушка, а это у нас откуда? – тихо спросила Настя, пытаясь разглядеть, что написано на шоколадной обертке.
- Это, - баба Надя принялась сметать со стола невидимые крошки, хотя, казалось, там и так уже было идеально чисто, – нам награда, вроде как. За бдительность.
- Так это ты его сдала? Им?! – внезапно понявшая всё Настя закрыла рот рукой, испугавшись тех слов, которые сейчас произнесла. – Да как ты могла такое сотворить?! Ты же сама русская! Он же ради нас, ради нашей победы жизнью своей рисковал, а ты его… за шоколад?!
Бабка откинула тряпку и уперла руки в бока, обернувшись к внучке.
- Ну и что же? Да, я им про него рассказала и привела сюда. Зато мы живые! И ты, Катерина с Ириной. Сказала бы спасибо, что баба Надя не такая бестолковая, как ты. Не допущу я пепелища на месте моего дома!
- Бестолковая… - задыхаясь от возмущения, чуть ли не прошипела Настя. – Отец мой, брат, Ванька вон – на фронте, фрицев бьют, а ты фрицам этим наших за шоколад сдаешь…
- За жизнь твою, дурища, я их сдаю! За глупость твою неосторожную! – баба Надя погрозила пальцем. – Что он тебе, партизанин твой, рассказал, чтобы ты его ко мне привела? Небось не помянул, что из-за него и тебя, и меня, и девчонок, вон, на ближайшей осинке вздернут….
- Да знала я, что он из партизан, знала! – выкрикнула Настя и тут же осеклась, сообразив, что не стоит сообщать об этом так громко. – Мне и девочкам партизаны жизнь спасли. Прятали нас в лесу, когда мы от немцев сбежали. Я сама согласилась помочь, привести одного из них в деревню. Не он меня, а я его подвела – вон, чем помощь-то моя обернулась….. – на глаза ее невольно навернулись слезы. Слов уже не хватало, чтобы описать весь ужас содеянного бабой Надей. А та явно предпочитала атаку обороне и признавать своей вины совершенно не собиралась.
- Ах, ты еще и знала! Дура ты, Настька, дура, свалилась на мою голову! Додумалась, привела партизанина под мою крышу!
- Да лучше бы я сама у них осталась! Что, меня теперь ты тоже сдашь? – снова воскликнула Настя.
- Глупостей вот только говорить не надо! Сдала бы, если бы это тебя уму-разуму научило. У партизан бы она осталась… А детишек куда? Хороша же мать, о себе не думает, так хоть о детях бы позаботилась. Отец на фронте, мать без соображения, а дочкам за что страдать? Немцев тебе бить охота? А что они нам плохого сделали, немцы эти? Вон сидят себе, никого особенно не трогают.
- Чего плохого? Я тебе скажу, чего плохого, - глаза Насти заблестели. – Нашу деревню дотла спалили. Мужиков, сколько их оставалось, всех перевешали, переубивали. Да и детей и женщин они не пожалели. Я чудом ушла и девочек вытащила. Погибла бы, если бы не партизаны. По всей стране немцы твои вешают, жгут, убивают, издеваются… Этого мало тебе? «Чего плохого»…. Мало этого?!
- Я ничего такого не видела, - отмахнулась баба Надя. - У нас сидят спокойно, не жгут никого. Так те, кого сожгли, небось вроде тебя были – головой не подумали, а сразу в бой, и даром что тяжелее скалки оружия не держали. Вот и получили. А я вот – договорилась, и другие у нас договариваются, поэтому стоит Подледный, ничего. А что твои партизане? Что немцам от них? Только злости им прибавляют. Сами мрут как мухи да других за собой тянут. Вот вроде тебя дур.
- Из-за таких, как ты, и мрут, - всхлипнула Настя. - Мы все должны как один подняться на борьбу с фашистами, а не сидеть по углам и своих сдавать, чтобы самим целенькими остаться. Договориться… как можно договариваться с ними, когда от них эта наша беда, наше общее горе?
- А ты не умничай, ты меня послушай, - поморщилась баба Надя. - Я жизнь прожила, поболее тебя повидала. И что большевики творили, видела. И как церкви они жгли, безбожники. Лучше они что ли, по-твоему? Сдавай, не сдавай… Ежели немцев наши разобьют, кто тебе что скажет, если ты детей спасала? Да и не узнает никто, что дурака твоего сдали. А если что – вали на меня, я бабка старая, свое прожила. А как немцы победят, тогда что делать будешь со своими партизанами? Хватит. Слезы подотри и лучше помоги мне привести всё в порядок. Немец-то этот, - она довольно усмехнулась, - который за главного у них, поселиться у нас надумал.
- Какой еще немец...? – едва слышно переспросила Настя, не ожидавшая, что баба Надя припасла еще одно убийственное известие. – Почему у нас?...
- Какой-какой. Обыкновенный, из штаба ихнего. Это я ему про партизанина-то рассказала. А он меня наградил. Видишь, еды сколько. И муки дал. И шоколада детям. И еще там в погребе разное, - отозвалась баба Надя, уже извлекшая откуда-то из сундука белую скатерть и теперь старательно расстилающая ее на столе. – Жить ему негде, вот и пустила я его к нам.
- Обыкновенный?! Пустила?! Да что это за… - возмущение вспыхнуло с новой силой, Настя почти задохнулась от гнева. – Не бывать этому! На порог его не пущу! И подачки нам его не нужны!
- Да кто же тебе даст его не пустить? – взглядом баба Надя, кажется, могла убить не хуже, чем клюкой. – Забыла, чей это дом? По мне, так немец сейчас всяко лучше партизанина. Ванька-то твой и до войны нам столько добра не притаскивал, как этот. Подачки ей не нужны! Ну, иди, отбери у дитя шоколадку. Че, плохи немцы?
Настя перевела взгляд на девочек. На две испуганные, перемазанные сладким лакомством мордашки. Материнское сердце сжалось. Проклиная себя за то, что отнять немецкий шоколад у полуголодных детей она не в силах, Настя замолчала и принялась помогать бабе Наде, ничего больше не отвечая на её упреки.
А та еще немного поворчала да и сменила гнев на милость.
- Настька, я вот тебе что скажу. Не дури ты. Вот немец вернется, посмотришь на него. Красивый он — прямо картинка. Все при нем.
Настя кинула на нее вопросительный взгляд. Красота или уродство немца сейчас волновали ее в последнюю очередь, если только она вообще представляла, как можно заметить хоть что-то человеческое в этих нелюдях.
А бабка, не встретив сопротивления, продолжила:
- Молоденький совсем. И такой обходительный. Мне всё – «фрау, фрау». Он и по-нашему говорит…. Забавно так, но понятно. Ну, я-то что, старая, а вот ты баба молодая, муж далеко, вернется ли — не известно...
От ужаса Настя выронила из рук тарелку, которая ударилась об пол и со звоном разлетелась на осколки.
- Вернется! Обязательно он вернется! Да что же ты мне такое говоришь!
- Да не кричи ты... экая ты нерасторопная, - нахмурилась баба Надя. - Я тебе правду говорю, что на правду кричать? Ты подумай лучше. Он начальник у них большой, из самого Берлина. Знаешь, как там перед ним все бегают? Я сегодня насмотрелась, пока награды ждала.
- Я его ненавижу, понимаешь, ненавижу, - с жаром заговорила Настя. - Я близко к этой гадине не подойду. Я ему яду крысиного подсыплю. Раз он еще и начальник!
- Я тебе подсыплю! - воскликнула баба Надя. - Что, детки тебе живые надоели?! Себя не жалко, их пожалей, что ты за мать!
Настя бессильно опустилась на стул. В чем, в чем, а в этом бабушка была права. Дети связывали мать по рукам и ногам. Хозяйкой в этом доме была баба Надя, вольна была давать кров кому угодно – да и разве ж удалось бы немцу отказать? Взял бы силой всё, что захотел… от безысходности на глаза вновь навернулись слезы.
- Все, хватит горевать. Принарядись лучше! - велела баба Надя. – И чтобы ласковой была, с немцем-то. Он, небось, тоже давно дома не был. Слушай, что я тебе говорю. Плохого не посоветую. Глядишь, заживем так, как и не снилось....
… Фальке, вернувшись в участок, обнаружил, что Мария таки вернула людей из устроенного Вольфгангом отпуска. Отпустил одну Марию на поиски всех имеющихся документов касаемо Тимофея Кузнецова, остальным Вайссер устроил небольшой смотр. Выяснилось, что подтянулись одни немцы – и в принципе, это наблюдение Фальке в некотором смысле обрадовало. Со своими он мог говорить по-хорошему, зная, что они его поймут. Инородцам, членам местного шуцманшафта, у него предназначались совсем иные слова и методы.
- Отдых закончился, - объявил Фальке. – Больше мы не имеем права сидеть сложа руки – и уж тем более, вовсе их опускать. Время сейчас тяжелое, но это означает лишь то, что мы должны приложить чуть больше усилий, чем обычно, к выполнению своей работы. На наш штаб возложена важная задача обеспечения безопасности в районе Подледный. В скором времени вы поймете, почему сейчас это особенно важно, пока же поверьте мне на слово. С сегодняшнего дня я ужесточаю правила работы подконтрольного мне участка, но знайте, всё это я буду делать лишь потому, что так же, как и вы, желаю скорейшего завершения войны, которое не должно быть иным, нежели победа Германии…
…Фальке говорил еще долго. Описывал обстановку, рассказывал, как изменятся порядки в штабе, раздавал распоряжения и назначал ответственных.
В какой-то момент появилась Мария. Ей пришлось дожидаться окончания действа, и только потом она смогла сообщить Фальке, что есть небольшая проблема.
- Гауптштурмфюрер, дело в том, что никаких данных на Тимофея Кузнецова у нас не имеется. Он не проходил регистрацию в полиции…
Вайссер изменился в лице.
- К завтрашнему дню подготовьте мне все документы относительно проживающих в настоящий момент в Подледном. И желательно статистику за прошлые годы тоже. Всё, что найдете. И еще мне нужна информация, были ли здесь зачистки и вообще, велась ли какая-либо деятельность по вычислению неблагонадежных людей.
- Будет сделано, - кивнула Мария.
… Фальке, провозившись с делами, только поздно вечером наконец добрался до дома бабы Нади. Довез его водитель на штабном автомобиле, появление которого в этом уголке Подледного вызвало ажиотаж среди соседей, до них уже начинали доползать противоречивые слухи о дневном происшествии.
Фальке запоздало подумал, что, пожалуй, выставлять тут караулы уже поздно – если те, с кем сотрудничал связист, не полные идиоты, они тут больше не появятся.
Он отпустил автомобиль и направился в дом.
Баба Надя встретила гостя с распростертыми объятиями, являя собой просто-таки образец заботы и гостеприимства.
- Проходи, проходи, милок, я тут все приготовила тебе…. Вещички свои вон в той комнате можешь сложить, я тебе там постелила… только поешь сначала, я пирожков напекла…. Не забыла, как печь-то, ой, не забыла, - притворно засмеялась она, ожидая, пока Фальке снимет верхнюю одежду и оглядится. От него, разумеется, не укрылось, насколько изба стала выглядеть чище и торжественнее по сравнению с тем, что он наблюдал утром. В очередной раз подивившись на «фрау Надью», как он принялся ее называть, гестаповец попросил воды и полотенце – умыться.
- Насть, ну где ты там? – крикнула баба Надя, наливая воды в рукомойник, прикрепленный за печкой. – Полотенце принеси для гостя, скорее! Милый, прости бабку старую, как звать-то тебя, я слышала сегодня, да не разобрала? – обратилась она уже к Фальке.
- Фальке Вайссер… - начал было представляться он, но потом счел, что полного имени будет все-таки многовато.
- Фальке Вася? – переспросила бабка. – Почти по-нашему!
- Мошно просто Фальке, - поспешно поправил её озадаченный офицер.
В этот момент, наконец, вошла Настя. Она замешкалась, пытаясь справиться с собой. Такого унижения, как сейчас, она не чувствовала еще никогда – прислуживать врагу… Но в доме были ее дети, и ослушаться бабку сейчас, да еще при этом самом немце, она не могла.
Стараясь не смотреть на ненавистного гестаповца, она протянула ему полотенце.
От Фальке не укрылось выражение ее лица и то, как она себя держала. Мгновенное подозрение о связи внучки фрау Надьи с застрелившимся связным промелькнуло в его мыслях. Уж не любовница ли? Допросить бы ее как следует…с пристрастием, если попытается молчать. Он взял полотенце из её рук: - Спасибо. Что-то не так?
- Нет, всё так, - холодно отозвалась женщина… и невольно подняла взгляд на немца. Баба Надя не соврала. Фашист был невозможно хорош. Голубоглазый, светленький, а сейчас еще и немного взъерошенный после умывания, он выглядел вполне человеком, и не скажешь, что он мог быть одним из тех, кто сровнял ее дом с землей.
Настя испугалась собственных мыслей и быстро отвернулась.
Фальке отправился за стол, где баба Надя уже во всю раскладывала перед ним пирожки, оладьи и даже немного шоколада, который не достался днем девочкам. Поблагодарив за вкусное угощение, гестаповец продолжил внимательно наблюдать за намеченной жертвой, которая принялась перебирать посуду на полке, не оглядываясь не него. Знает что-то или просто ненавидит? Её счастье, если последнее. Её счастье….
В этот момент дверь открылась, и в избу вбежали девочки. Покосившись на незнакомого человека, они, однако, не проявили к нему интереса, прыгая вокруг матери и что-то наперебой ей щебеча.
Взгляд Фальке, скользнувший по девочкам, внезапно остановился на младшей: светленькой, голубоглазой, очаровательной малышке. Вайссер смотрел на нее, как завороженный, мгновенно позабыв про все свои планы относительно ее матери, постепенно попадая во власть не таких уж давних, но сейчас казавшихся неизмеримо далеких воспоминаний.
Баба Надя заметила взгляд гостя.
- А это правнучки мои, - с гордостью сказала она. – Старшая, Ирина, и младшая, Катенька.
- Катенка? – потрясенно переспросил Фальке, переводя изумленный взгляд на бабу Надю. Это было невозможное, удивительное, странное совпадение… – Катрин…
- Катерина, - поправила баба Надя.
- Я знаю…. Катрин по-нашьему, - пояснил Фальке. – Катенка. Катенка! Подойди сюда, - вдруг позвал он.
Катенька удивленно оглянулась, захлопала большими синими глазёнками.
- Подойди, подойди, - приободрила ее баба Надя. Настя молчала, потупив взгляд. Катенька осторожно, как будто не доверяя, приблизилась к Фальке.
- Катенка значит, - повторил тот. – Ты любит шоколад?
- Она еще не знает, что это такое, - заметила баба Надя. – То есть не знает, что он так называется. А так – любит, любит….
- Тогда дерши, - Фальке протянул ей кусочек. Девочка заулыбалась. Фальке, повинуясь внезапному порыву, подхватил ее на руки и усадил себе на колени. - Нравится? А знаешь, у меня тоше ест дочка. Тоше – Катенка. Катрин. Толко она тебья помьенше. И я почти не успел ейе разглядьет, - он потрепал девочку по светлым волосам, а та, в общем-то, не слишком отреагировала на его рассказ, поглощенная слизыванием с пальцев остатков шоколада.
