Глава 1Внешнее Кольцо, планета Татуин, ферма Ларсов.
Открыв глаза, Люк Скайуокер подумал, что слишком сильно приложился головой о приборную панель малыша Крестокрыла, и теперь у него наблюдались явные проблемы. У Крестокрыла на пути к Корусканту отказал гиперпривод, и его тряхнуло так, что Люк, вскочивший с кресла пилота, чтобы устранить утечку и не задохнуться, — а это оказалось бы наиглупейшей смертью для такого как он — рухнул на приборную панель, разбил локтем плановый навигационный прибор, а головой ударился о штурвал и радар. Очень хорошо ударился, потому как, что было после, он помнил обрывочно, звезды за стеклом смешались в кучу, и полноценно очнулся Люк уже... здесь.
Локоть и лоб болели. Но для Люка это была сущая мелочь, потому что тетя Беру, убитая пять с лишним лет назад, без седины и морщинок ласково спросила у него, как он себя чувствовал.
- Вы очень сильно ударились головой, а ваш корабль при падении сломал крыло корабля нашего гостя. Вы что-то помните? - участливо спросила Беру.
Люк моргнул, отгоняя видение. Он не должен был сойти с ума, всего лишь разок стукнувшись головой. Он должен был сойти с ума там, в Облачном городе, когда Дарт Вейдер, тогда — враг, сказал ему об их тесном родстве, но уж точно не в кабине собственного корабля.
- Вам плохо? - Вопрос отозвался эхом, словно слышал его Люк уже в тысячный раз. Беру никуда не делась, и Люк рвано выдохнул, чувствуя, как в голове зашумело.
- Бе... ру? - Губы слушались плохо, но слово прозвучало отчетливо. Люк не произносил его так давно, что оно резануло по ушам и нервам. Он додумался не добавить «тетя».
- Да, Беру Ларс. Вы на Татуине, на ферме Ларсов. Нам кому-нибудь сообщить, что вы здесь? Ваш комлинк, к сожалению, сломался. Мой супруг пробовал его починить, но, по секрету, он не так уж хорошо разбирается в технике. - Беру мягко улыбнулась.
- Я... разбираюсь, - Люк заикался.
- О, не стоит. Его пробовал починить даже сводный брат мужа, но, увы. - И Беру развела руками.
Люк слышал только об одном сводном брате Оуэна Ларса, и фамилия его была точно такой же, как у Люка.
Голова заболела сильней, и Люк поморщился. Беру засуетилась, обвинила себя в плохом самочувствии «пострадавшего» и предложила еще поспать. У Люка глаза слиплись еще в тот момент, когда Беру говорила.
В следующий раз Люк просыпался осторожно. Он постарался дышать ровнее, чтобы вновь не очнуться в собственной голове, однако светлый потолок его старой комнаты никуда не делся, и Люк долгое время смотрел на него, стараясь утихомирить бешено колотящееся сердце.
Очнуться в том месте, которое до сих вспоминалось дымом и сгоревшими телами... Люк не знал, что и кому он сделал, чтобы его бросили в эту камеру пыток и вынудили беседовать с тетей Беру, которая понятия не имела, что за будущее ее и ее мужа ожидало лет через двадцать.
Прошлое... Люк всю жизнь смотрел назад, не мог не смотреть, так как от прошлого всегда зависело настоящее. Он не умел жить завтрашним днем, как это делала Лея. У Леи не было такой тесной связи со своим прошлым, какая была у него. В этом они слишком сильно отличались и из-за этого расходились во мнениях.
Он уже мало чему удивлялся. Мир преподнес ему столько сюрпризов, что места на очередной виток изумления иногда не хватало. Мало кто мог похвастаться такой жизнью, какая была у Люка.
Если бы Ларсы были живы сейчас и имели радость видеть своего повзрослевшего на войне уже двадцатичетырехлетнего племянника, они бы удивились, как сильно он изменился. От беспечности остались только следы, а ее место заняла зрелость. Люк не считал себя зрелым пять лет назад, когда бросился вдогонку за сбежавшим Р2Д2, но теперь...
Механическая рука отозвалась легким покалыванием в месте соприкосновения с живой плотью. Люк отделался малой кровью, проходя через те битвы, в которых пришлось участвовать. Отсеченная рука и сломанный нос — мелочь и ничто по сравнению с теми, кто отдал свои жизни в борьбе за свободу. В голове возник образ Биггса — в детстве они думали, что будут жить вечно, но Биггс сломался о битву при Явине, оставив на сердце Люка глубокую царапину.
… - Ты как всегда любезен, Оуэн. Что б я без тебя делал? - зло произнес кто-то.
Голоса Люк не узнавал.
- Да я понять пытаюсь, как у такой светлой женщины мог родиться такой сын!
- Будешь пятнать память моей матери...
- И что ты сделаешь? Вынешь свою джедайскую штуковину и прикончишь меня?
- Это называется меч! И нет, я всего лишь отрежу тебе язык, Ларс.
- Послушайте, - послышался голов Беру, - давайте... Энакин, ну зачем, оставайся. Спать на корабле, когда есть место в доме, неправильно.
- Он бы улетел прямо сейчас, если бы не крыло, да, Скайуокер? - крикнул Оуэн.
- А ты так сильно жаждешь моего общество в своей норе? Да, улетел бы. Я прилетаю сюда ради матери, а не для того, чтобы полюбоваться на тебя.
- Я знал твою мать лучше, чем ты, бросивший ее сынок! Все, что ты можешь, это делать вид, будто спасаешь мир, а на деле не можешь собрать своих друзей-джедаев и освободить от хаттов хотя бы часть рабов. Забыл, кем был, Скайуокер?
- Послушайте! Оуэн...
- Я никогда не забуду, кем был. Это ты родился в довольстве, тебе ничего не пришлось делать, чтобы стать тем, кто ты есть. Все, что было нужно, это дождаться смерти отца — и вот тебе ферма.
- Энакин, прошу...
На время воцарилась тишина. Люк не заметил, что привстал с постели, увлеченный поимкой каждого произносимого из глубины дома слова.
- Извини, Беру. Мне жаль, что приходится меня терпеть, - Энакин говорил уже почти спокойно. Почти — потому что Люк слышал звенящее напряжение в его голосе. - Но я, правда, посплю у себя. Так будет лучше.
Оуэн ничего на это не сказал, Беру тоже промолчала, и вскоре стало еще тише, чем было. Затем Люк услышал осторожные шаги по направлению к его комнате и поспешно лег так, чтобы казаться максимально незаинтересованным и едва проснувшимся.
- Ну как вы? - спросила Беру, увидев, что Люк не спал.
Она натянуто улыбалась, мыслями пребывая на месте недавних разборок мужа с его сводным братом. Люк понятия не имел, как сильно на самом деле не любили друг друга Энакин и Оуэн. Дядя рассказывал о разных взглядах на жизнь, орал, когда в Люке проявлялась Сила, но никто и никогда в семье Ларсов не упоминал о стычках, в ходе которых сыпались оскорбления и угрозы.
- У вас все в порядке? - вместо ответа, спросил Люк, не став делать вид, будто не слышал криков.
- А... Не обращайте внимания. Так каждый раз. Энакин дважды в год прилетает на могилу матери и начинается. Просто, - Беру пожала плечами и виновато улыбнулась, - они очень разные. И я не уверена, что нахожусь на стороне Оуэна... Мы так и не знаем, кто вы. Ваш астродроид отказался называть ваше имя, словно вы в бегах от закона. Это ведь не так? Вы не похожи на преступника.
Люк рассмеялся. Собственный смех в этой комнате, на этой планете, в компании этой женщины показался ему до боли знакомым. Как дежавю.
- Нет, я не преступник. Мое имя — Люк Скайуокер, и, кажется, я однофамилец вашего гостя. Удивительно.
- О! - поразилась Беру и подняла брови. - И верно. Я никогда не встречала других Скайуокеров, кроме тех, кого уже знаю.
- Это не самая распространенная фамилия. Я с Альдераана.
- Чудесная планета. Не то, что у нас.
В голосе Беру звучала легкая грусть. Люк знал, что та не летала по иным мирам — редко-редко, настолько редко, что ее можно было считать коренным жителем Татуина — от рождения и до самой смерти. Люк бы с ума сошел, живя здесь всю отведенную ему жизнь: песок-ферма-песок-роботы-влагосборники-песок. Но порой охватывала тоска, когда Люк вспоминал дом. Он любил свое дело, ему было по душе летать там, далеко, глядя на другие планеты и звезды, но двадцать лет жизни трудно было выбросить из головы, и Люк вспоминал Татуин куда чаще, чем думал он будет его вспоминать. Здесь он провел большую часть своей жизни, здесь с ним произошло много хорошего, здесь закончилось в меру счастливое, какое только бывает у ребенка без родителей, детство.
Если бы кто-то спросил, какую планету Люк любил по-настоящему, он бы ответил: «Татуин», — и сам себе поразился. Потому что он не любил Татуин.
Лея никогда не говорила, как страдала из-за потери Альдераана. Она вела себя так, словно все в порядке, улыбалась и не заговаривала о прошлом, но Люк видел, как напрягалась ее спина, стоило кому-то где-то упомянуть название ее родной планеты.
Люк не знал, где они с Леей родились, и до сих пор не мог понять, почему потребовалось разлучать их. Ответ «чтобы император не нашел» звучал слишком туманно и расплывчато. Лея тоже не понимала, а потому с призраком Оби-Вана говорила чуть жестче, чем Люк, если вообще говорила.
«Ты слишком легко прощаешь тех, кого любишь, Люк, - вздыхала она. - Я так не умею. Я политик».
«Отца так и не простила?», - уточнял Люк.
«Чтобы я хотя бы задумалась над прощением, должно случиться чудо. И перестань произносить его имя, пожалуйста. Дарт Вейдер — вот имя, он сам его выбрал. Он не нас выбрал, Люк».
Люк был и согласен, и не согласен с сестрой. Его глаза не затмевала обида, потому что он прочувствовал на своей шкуре, что это такое — стоять у самого края. Люк едва не убил отца от ненависти, смешанной с любовью к друзьям. Одна угроза — и он помнил вспышку ярости, которая потухла при взгляде на отрубленный протез отца. Отец не только спас его от Императора, он спас его убийства самого себя. Люк не знал кодекса джедаев, но был уверен, что убийство безоружного да еще и родителя — это не тот путь.
Беру сходила за подносом, на котором стоял стакан и две тарелки. Люк жадно проглотил все до последней капли и крошки. Беру похвалила его, будто он не поел, а человека спас, и поправила ему одеяло. Она так делала, когда маленький Люк болел.
В глазах защипало.
- Вы — чудесная женщина, - сказал Люк. Как же редко говорил он подобное раньше!
- Спасибо. - Беру обернулась у самой двери. - Спите спокойно.
Люк не стал вытирать глаза — его все равно никто не видел, а он заслужил право, даже будучи взрослым, на сентиментальность.
Центральные миры, планета Корускант, здание Сената.
Когда Шив Палпатин видел препятствие, он устранял его и перешагивал через останки. Однако, и для этого требовалось мастерство и силы, а Палпатин чувствовал, что выдыхался. Порой.
Преступному синдикату было куда проще убирать неугодных — на то они были и преступники. Шив Палпатин же был Верховным Канцлером и совершенно лучезарным человеком, что любил Республику и поклонялся демократии. Во всяком случае, он любил ту Республику, которую видел, закрывая глаза и погружаясь в медитацию. Не только джедаи могли видеть будущее.
Мас Амедда покорно замер в дверях комнат Палпатина в здании Сената. Он стал много молчать. Палпатин чаще говорил с собой, нежели с собеседником.
- Органа меня нервирует. - Палпатин усмехнулся и оперся на столешницу. - Мне кажется, он не такой идиот, каким казался.
- Валорума вы убили. В чем дело теперь?
- Валоруму не верили, а Органу любят, - фыркнул Палпатин. - Я не могу убивать каждого, кто косо на меня смотрит. Тогда я потеряю всяческое доверие. Ты совсем не понимаешь, как это работает? Стоит мне начать убирать одного за другим, как начнут шептаться. Нет-нет, я должен быть добр к Органе в любом случае. Что бы он ни делал.
Мас Амедда ничего не ответил. Палпатин вздохнул. Ему катастрофически не хватало достойных собеседников. Искренность — конек джедаев, имеющих по паре друзей в каждом углу. Палпатин не имел права быть честным — только с собой, и от этого в груди иногда что-то чесалось. Тащить на себе груз объемной, с целую жизнь, лжи было неудобно. Скидывать ее Палпатин себе позволял только рядом с учениками, да и там приходилось держать легкую завесу отстраненности. Ситхи не умели привязываться к кому либо, потому вести себя открыто с другими людьми Палпатин не мог никогда. Это угнетало.
- Оставь меня, - бросил он Амедде.
Тот ушел, легко качнув наверняка тяжелой головой. От его присутствия все равно не было никакого толку.
Палпатин еще раз вздохнул. Театр одного актера его утомлял. Он был уже не в тех годах, когда в душе царила страсть. Долго, он слишком долго шел к своей цели, чтобы иметь право свернуть с протоптанного пути сейчас. Он слишком много сил потратил на свой образ.
Когда Республика падет, он уйдет в тень, станет незаметен, чтобы не быть постоянно обязанным присутствовать на всех собраниях и тянуть губы в доброй улыбке. Когда Республика падет, он станет свободен. Он будет абсолютно и бесконечно могущественен, словно черная дыра. Даже звезды упадут перед ним на колени, а он наконец-то расслабится и сможет обмякнуть в кресле единственного на Галактику правителя. В конце концов, он заслужил это.
Он заслужил право на отдых. Но перед отдыхом нужно еще немного как следует поработать.
